Тридцать четыре зайца. Глава 9

                НА ИСХОДЕ НОЧИ

                В три часа на станции Кузема к Вадику заселились два пассажира. Один – высокий и сухопарый дед с усами, как у маршала Будённого и брежневскими бровями, второй - пузатый дядька в костюме, галстуке,  с огромным чемоданом и туго набитым целлофановым пакетом. Ещё не дойдя до своего отсека, Пузатый потребовал у сонного и очень нетрезвого проводника бельё и чай.
                - Белья нет, и не предвидится, чай ночью не подаём-с, - пошатываясь и глядя сквозь пассажира, сказал Стапфаев.
                - Как это нет, как нет? – вскинулся дядька. - вы что, предлагаете мне спать на голом матрасе?
                - Я же сплю, и они вон спят, - Вадик показал пальцем на  других пассажиров, мирно спавших на матрасах без белья.
                На месте Пузатого, скрючившись и укрывшись одеялом, лежал длинный пассажир. Его ступни в дырявых носках выпирали в проход сантиметров на двадцать. Запнувшись о них, Пузатый развернул билет, пытаясь в тусклом свете ночника проверить номер своего места. Удостоверившись, что это именно оно и есть, пассажир шумно заволновался.
                - Проводник! Почему здесь занято? У меня билет на это место.
               Стапфаев развернул папку-кассу, нашел кармашек с нужным номером. В нём торчал билет Длинного. Вадик сверил его с билетом Пузатого, почесал затылок и уныло изрек:
                - Двойники.
                - Не понял, - Пузатый свирепо смотрел на пошатывающегося студента.
                - Что тут не понятного? На одно место в разных кассах продали два одинаковых билета.
                - Бардак! Я это так не оставлю, я буду жаловаться, -          
 «Несознательный» пассажир неистово рванул с себя пиджак и галстук.
                Между тем, усатый дед молча сел на свою полку, раскрыл сумку и принялся шуршать бумагой, разворачивая какие-то свёртки.
                В соседнем купе на нижней полке заворочалась вчерашняя тётка, ходившая к Алине в штабной вагон и вернувшаяся оттуда с комплектом белья.
                - А вы к начальнику поезда сходите, пусть разберётся. У этих раздолбаев всё, не как у людей.
                После трёх ночи Мишка взял ведро и отправился за водой в десятый вагон к Стапфаеву. Вадика он обнаружил у служебного купе. Рядом стояли очень рассерженный пассажир с большим животом и усатый дед. Не стесняясь в выражениях, Пузатый обвинял проводника во всех смертных грехах.
                Лысков со свойственными ему деликатностью, дипломатическими способностями и обаянием не без труда  скандал погасил. Он проводил пассажиров до их отсека, пообещав принести  очень хороший индийский горячий чай. А ещё Мишка намекнул, что за некоторую доплату можно заселиться в вагон «СВ», в двухместное купе с бельём. Правда, сначала нужно переговорить с его проводником. Мягкий вагон, как правило, за редким исключением был всегда пустым. То ли не продавали туда билеты, или же сами пассажиры не желали платить больше за проезд в более комфортных условиях, но только кадрового проводника Семёнова, угрюмого и малообщительного, поездная бригада не без основания считала сачком и тунеядцем. Тем не менее, свободный от законных пассажиров вагон являлся незаконным источником извлечения многими проводниками, включая нелюдимого Семёнова, некоторого «навара». Схема была простая. Среди недовольных пассажиров обязательно находится тот, кто готов не только брюзжать, но и совершить поступок: заплатить за улучшение условий транспортировки. При этом выгодоприобретателями становятся двое: проводник вагона, из которого пассажир эвакуируется и проводник вагона, куда пассажир перебирается.  Мишка налил Пузатому и деду два стакана горячего чая. Затем он отправился в вагон «СВ». В тамбуре перед рестораном клевали носом над кастрюлей парень и девчонка. Совсем молодые, лет по семнадцать, не больше. Кастрюля до половины была наполнена чищеной картошкой, рядом высилась горка очистков. Сонный помощник повара Петька Кравченко обматерил студента, но дверь открыл. В «мягком» вагоне никаких признаков жизни не наблюдалось. Служебное и спальное купе были закрыты. Лысков подёргал ручки дверей. Безрезультатно. Тогда он достал свой «трёхгранник», вставил в замок  и повертел ключом, как бы пытаясь открыть спальное купе. Замок щёлкнул, дверь с грохотом отъехала. В проём высунулась лохматая и потная голова  Семёнова, а внутри, на полке, натянув одеяло до носа, лежала какая-то девица.
                - Чего вламываешься? – проводник «СВ» Мишке был явно не рад.
                - Есть клиенты. Сели в Куземе, оба едут до Москвы.
                - Не вовремя ты. Давай, приводи их через часок. Тариф помнишь?
                - Помню, - Мишка кивнул и отправился обратно.
                Кадровые проводники Еремеев с Крапивкиной, вернувшись глубокой ночью в свой вагон, «отметили» удачную игру портвейном  и предались играм любовным. Острота ощущений, риск, адреналин, полученный во время проведения «операции», очень этому способствуют. «Улов» оказался приличным, мужики спустили почти триста рублей. Они попытались оспорить проигрыш, но Берсанов, как бы случайно оказавшийся рядом, выступил в качестве арбитра и быстро уладил назревающий конфликт. Кислолицые пассажиры, угрюмо озираясь, полезли на полки. Еремеев незаметно передал Вахе его долю  за «работу», и тот отправился в свой вагон. Пора было заступать на дежурство и подменить Лёвку Скорова.
                Приведя себя в порядок, Любка Крапивкина вышла в тамбур открывать двери: поезд подходил к крупной станции Кемь. Здесь сошли двое пассажиров, сели четверо. Привокзальная площадь была почти пустой. Ну а кто же в четыре часа утра будет толкаться на вокзале? Все нормальные люди в это время обычно ещё спят в своих кроватях. Студентов тоже не видно. Оно и понятно, зачем зря двери открывать, если никто у тебя не выходит и на платформе у твоего вагона никто не торчит. Только на середине состава у девятого вагона маячил сонный Лысков, скорее всего, ждёт водолива. Как же дождёшься тут кого-нибудь. Дрыхнут все в это время. Любка станцию Кемь ненавидела. Так же, как и посёлок с дурацким названием Лоухи. Семь лет уже прошло, а память держит всё до мельчайших подробностей, не отпускает, терзает душу. Сколько раз она проклинала тот день и час, когда взяла там двоих безбилетников. Мужики, как мужики. Вежливые, обходительные, весёлые с виду. Свободных мест в вагоне не было, и она пустила их в своё купе. Чуть позже, когда поехали, зашла к ним, мол, пора ребятки расплатиться за проезд. Ну они и расплатились… Сначала предложили выпить водки. Как она ни отнекивалась, уговорили помянуть якобы погибшего друга. А потом её, захмелевшую и потерявшую контроль, повалили на полку, раздели, и началась пытка, которая продолжалась больше двух часов, до самой Кеми. Там они сошли и растворились, будто их и не было вовсе. Осталась только  тягучая тоска, отвращение к сексу и Колька, плод той страшной ночи. И ещё душа, как обезвоженная и выжженная пустыня. Ни одной зелёной травинки, ни одного кустика и деревца не осталось. Больше всех виноватым считала дегенерата Спицына, с которым работали в «тройке». Приспичило ему как раз в это время совокупляться со старой коровой из вагона-ресторана. На кого променял Алинку… Бабник и алкаш. И что в нём подружка нашла? Он и к ней не раз подкатывался. Ещё до того, как у них случился  роман. Да и после уже, когда поженились, постоянно облизывался и норовил в койку залезть. Нет, не могла простить ему того, что с ней приключилось. Все мужики стали вызывать отвращение. После встречались, конечно, парни, пытавшиеся ухаживать. Однако, чувствуя её зажатость, напряжение и отчуждённость, ретировались. Хорошо, когда имеется в жизни хоть что-нибудь, что помогает растворить унылость и апатию. Спасением может стать привязанность, увлечения, ребёнок. Но Колька отдушиной не стал, да и как он мог стать ею, ежеминутно напоминая о приключившемся несчастье? Особых увлечений у неё никогда не имелось.  Как, например, у подружки Алины. Та с детства музыкой бредила, книжки читала запоем, вон и институт закончила. Теперь она начальник поезда. Или Спицын, который тоже ухитрился как-то получить высшее образование и теперь работает ревизором, гнобит поездные бригады. А что у неё в активе? Только ненависть и жажда мщения. Нет, зависти к подруге не было. Просто вместо дружбы возникло понятие субординации. В общем, типа, каждый сверчок знай свой шесток. А тут и Толик встретился вовремя. Какая-никакая родственная душа. С ним она начала оттаивать понемногу. Даже женщиной, наконец, себя ощутила. А ещё появилась страсть: разводить на деньги всяких похотливых козлов, так и целящихся залезть под юбку. Еремеев пристрастил. Оказался большой специалист в этом деле.
                Пузатый, узнав, что за «мягкий» вагон нужно отстегнуть десять рублей, доплачивать категорически отказался.
                - Это грабёж! – громко кричал он, невзирая на спящих пассажиров. - Совсем обнаглели.
                Затем дядька одел полосатую пижаму,  демонстративно расстелил матрац на полке усатого деда и лёг на него, скрестив руки на груди. Впрочем, оценить этот жест самопожертвования уже было некому: пассажиры на верхних полках спали, дед без лишних разговоров вручил Мишке червонец, забрал свой багаж и отправился следом за ним на новое место. В Кеми Лысков напрасно ожидал заправщика-водолива, к его вагону так никто и не явился. Покрыв матом «заправилу» и всех железнодорожных халтурщиков, Мишка в сердцах хлопнул дверью, зашёл в «служебку» и плюхнулся на сидение. Остаток пути придётся ехать без воды.
                Ухайдакавшись с рассредоточением по всему составу своих «зайцев», Алик Чефанов наконец вернулся в свой вагон. Заварив крепкого чая, он сел в рабочем купе, вытянул ноги и приступил к чайной церемонии. То же самое делал в это время и умаявшийся Усик Ашахмарян. Правда, причина его усталости была несколько иной и крылась в аппетитной большезадой пассажирке. Измучив, вывернув  наизнанку и едва не расплющив армянчика в своих жарких объятиях, она теперь крепко спала, не понятно каким образом помещаясь  на узенькой полке в купе проводников. Выходя на волю, Усик ёрзал глазами и мыслями. Понятное дело, главное оружие любой женщины – быть объектом вожделения, возбуждать страсть. Для мужика, наоборот, важно желать и добиваться, покорять объект сладострастия. Однако, как только крепость падает, страсть и желание улетучиваются, напряжение снимается, превращаясь в свою противоположность. И если ещё десять минут назад ты, как сумасшедший, рвался в атаку, то сейчас хочется одного: удалиться подальше с поля боя, прилечь где-нибудь под кусточком и вздремнуть. Усик сидел в «служебке», шумно пил чай из большой кружки и ощущал себя желеобразной субстанцией. Все члены были мягкими и расслабленными, а внутренности как будто ссыпались вниз живота и работали вразнобой, каждая сама по себе. В Кеми он из вагона не выходил, хотя здесь стояли пятнадцать минут. Хватит и того, что вон на перроне Рубинчик появился и Лысков торчит. Дежурить оставалось ещё больше часа, в Беломорске его сменит Ритка Тэтчер. В сон клонило всё больше. Усик, положив голову на руки, заснул и проспал целый перегон от Мягреки до Шуерецкой.
                По проходу  вагона, будто бывалый матрос по палубе, быстро и уверенно передвигалась комиссар Лыткина с «бегунком» - бланком учёта заселённости и свободных мест - в руке.
                Резкий звонок вклинился в сон  Ашахмаряна неожиданно и беспардонно. Подняв голову,  он увидел мигающий на щитке кроваво-красный глазок сигнализации контроля нагрева букс.  Какое-то время Усик сидел, не соображая, что нужно делать. Звонок надрывался, заполняя купе противным верещанием. В каком-то дальнем закоулке памяти отыскался обрывок инструкции: «при срабатывании СКНБП проводник должен срочно сорвать стоп-кран». Хотя ПЭМ всегда страшно материт тех, кто эту инструкцию норовит выполнить. Ашахмарян подхватился, побежал в тамбур и рванул на себя красную ручку стоп-крана. Раздалось шипение, поезд, будто споткнувшись, резко затормозил, проводника кинуло на противоположную стенку тамбура. Что делать дальше, он так и не вспомнил. Потирая ушибленный локоть, Усик отправился в вагон. В спальном купе на полу, занимая всё пространство, лежало обескураживающее тело пассажирки с опавшими в разные стороны грудями. Студент кинулся её поднимать, и в этот момент в двери возникла пучеглазая Лыткина, комиссар отряда.
                - Что случилось, Ашахмарян? – сходу заорала она. - Кто это валяется в твоём купе?
                - Так. Никто. Сыгнализацыя сработал по буксам. Я сорвал стоп-кран. Да.
                - А чего же ты, обалдуй, тогда здесь торчишь? – Лыткина  выпучила глаза ещё больше. - Ты по инструкции, что обязан делать?
                Комиссарша схватила стоявший на столике сигнальный фонарь и вихрем метнулась из вагона. Усик уныло поплёлся за ней. -
                Крепко обнявшись, Царёв и Алина лежали на узкой полке в купе начальника поезда. Вагон слегка покачивался, убаюкивая, иногда проносился встречный состав, и купе наполнялось грохотом. Затем опять наступала монотонность движения с привычным перестуком колёс, визгливыми пронзительными свистками,  басовитыми, терзающими слух гудками тифона, редкими шагами и голосами за тонкой стенкой. Лежавший на столике кассетный магнитофон, тихо воспроизводил любимую песню:

                Люди встречаются, люди влюбляются, женятся,
                Мне не везёт в этом так, что просто беда.
                Вот, наконец, вчера вечером встретил я девушку,
                Там, где тревожно гудят, стучат поезда.

                В свой вагон вошла она,
                Улыбнулась из окна,
                Поезд тронулся, я вслед
                Лишь рукой помахал ей в ответ…

                Говорить не хотелось. Сане казалось, стоит произнести слово, и вся нежность и трепетность улетучатся, рассеются, бесследно исчезнут. Он лежал, замерев и прикрыв глаза, ощущая на своей шее лёгкое дуновение её дыхания, каждой клеткой чувствуя теплоту, податливую хрупкость и доверчивость желанного тела. Был момент, когда он хотел что-то сказать, но Омская легонько коснулась пальцами его губ и качнула головой. Саня понял: они находятся на одной волне. Алина  ощущает то же самое и боится спугнуть это чувство.
                Резкий толчок, скрежет и визг колёс, шипение выпускаемого из тормозной магистрали воздуха мгновенно разрушили идиллию. Силой инерции их больно вжало в стену купе. Поезд остановился, в вагоне повисла непривычная тишина. Алина, подтолкнув Царёва, резко вскочила и начала спешно одеваться.
                - Давай, давай, Саня, быстрее! Стоп-кран сорвали, надо посмотреть, что там приключилось.
                Спустя пару минут Царёв бежал вдоль состава в сторону «хвоста».
                - Что тут у вас? Кто сорвал стоп-кран? – спросил он  у Лыскова, стоявшего на насыпи с включённым красным фонарём.
                - Не знаю. Вроде бы в четырнадцатом что-то.
                - А где мы сейчас находимся?
                - Минут пять, как проехали Шуерецкую.
                У четырнадцатого вагона, склонившись над колёсной парой и подсвечивая фонарём, стояли помощник машиниста - «помогало» - Гриша Куркин и ПЭМ – поездной электромеханик – Ефремов. Рядом толпились бойцы Лёва Скоров, Рубинчик, Ашахмарян, комиссар Лыткина, сонные пассажиры. От «головы» поезда поспешала Алина, на ходу застёгивая китель.
                - Что случилось? Букса?
                - Она самая, раскалилась, как сковорода, - хмурый ПЭМ отошёл от вагона и выключил фонарь. - Надо сходить за инструментами, попробую крышку снять, посмотрим, что там внутри. Если подшипники расплавились, то хана, будем здесь загорать.
                - Может быть, смазки нет? – предположил «помогало» Куркин, белобрысый парень, лет двадцати пяти.
                - Ну, это было бы самое простое и поправимое.
                - Пойду акт составлять. Саня, потом надо будет опломбировать стоп-кран, - Алина отправилась следом за Ефремовым в штабной вагон.
                Тишина, повисшая в эти предутренние часы над замершим в полной неподвижности поездом, казалась необычной и немного жутковатой. Где-то совсем рядом шумела река, и вздыхало Белое море. Довольно студёный ветерок легко проникал под форменную куртку. Было зябко и неуютно. Царёв прошёлся по насыпи вдоль состава. В поле зрения попали крошечные ёлочки, пробивавшиеся из поросших мхом камней. Они торчали повсюду, некоторые росли даже между шпал.
                ПЭМ провозился с крышкой минут сорок. Головки болтов поддавались плохо, приварились намертво. Каждый раз, когда ключ срывался, Ефремов громко матерился. Возможно, это придавало ему сил. К счастью, всё закончилось благополучно. Подшипник оказался раскалённым, но целым, а вот смазки внутри практически не было. Электромеханик, исправляя «косяк» осмотрщиков вагонов, крыл их в хвост и гриву:
                - Мудошлёпы косорукие!  Ну, ты видел? – призывал он в свидетели Царёва, - Как можно было пропустить такую залипуху? В Кеми же ходили, стучали молотками. Никто не хочет работать, как следует. Сталина на них нет. Всё, «помогало», давай отмашку Иванычу, можно ехать.
                Куркин трусцой побежал к электровозу, проворно забрался по лесенке в кабину. Машинист Алексей Иванович Степнов, седоватый, в белой рубашке с галстуком нервно барабанил пальцами по контроллеру.
                - Ну, что там, Гриша?
                - Букса в четырнадцатом, Алексей Иванович. Подшипник был сухой совсем. ПЭМ смазки нашпиговал, можно ехать.
                - Триста сорок третий, когда поедете? Затык на дороге из-за вас! – надсадно захрипела рация.
                - Едем, – глаза машиниста привычно отметили показания приборов, руки сжали колесо контроллера, - Из-за буксы стали.
                - У вас задержка около часа. Нагонять надо, Иваныч! – не унимался диспетчер.
                Куркин, взъерошив ёжик волос, доложил обо всём, что происходило слева. Алексей Иванович кивнул, в поле его зрения попали сигналы светофора, стрелки – то, что впереди. По вагонам будто пробежала лёгкая лихорадка, пущенная опытной рукой машиниста, состав тронулся и, набирая скорость, рванул вперёд, в распахнутый карельский простор навстречу наступающему новому дню.