Баська

В Варшаву Петр Андреевич прилетел утром. Работа предстояла нелегкая и не столько из-за сложности ее самой, сколько из-за ограниченности во времени. Ее  нужно было завершить и вернуться в Москву до Нового года, Выходило всего девять календарных дней, а за вычетом выходных и Католического рождества, которое выпало на эти дни, и того меньше. Поэтому он отклонил предложение встретившего работника местного аппарата, назовем его Н., отдыхать с дороги, и попросил договориться о встрече сразу по прибытию в гостиницу. Поворчав, у того, видимо были какие-то свои планы, он позвонил и, поговорив с минуту, положил трубку и сказал с неудовольствием:
- Вам повезло, Нужный вам человек оказался на месте, и согласен с ними встретиться, По вашему контракту работает пан Дашевский, та еще штучка.
Спустя час они подъехали к нужному им учреждению. Миловидная блондинка, встретившая их, сказала, что пан Дашевский их уже ждет. Дашевский оказался мужчиной средних лет: ростом немного ниже Панкова, усы и яркоголубые глаза, прическа – будто только что от мастера, серый костюм из дорогой ворсистой ткани, явно не из магазина.
- Дашевский,- сказал он и, приветливо улыбаясь, и протянул руку Петру Андреевичу. Рукопожатие было крепким, но не сильным. Дружеским, Панков тоже назвался. С Н. они были знакомы, потому обменялись рукопожатиями молча.
Встретившая их девушка спросила, что паны желают - чай или кофе и ушла. Вернулась она через пару минут и расставила на небольшом журнальном столике: кофейник, сахарница, кувшинчик со сливками, вазочка с кексами и чашки с блюдцами. Не дешевый общепит, а сервиз.
Обменявшись за кофе любезностями, поговорив о погоде в Варшаве и Москве, они перешли за рабочий стол и приступили к  делу. Пан говорил на хорошем русском, почти без акцента.
Н. переговоры не интересовали, он присутствовал для порядка. Так положено. А потому он скучал и постоянно курил. Он попытался закурить прямо в переговорной, но пан Дашевский намекнул, что у них не принято курить в рабочих помещениях, и что рядом есть курилка.
 Вопреки опасениям Петра Андреевича работа сразу заладилась и, как показалось Петру Андреевичу, Дашевский ему симпатизировал и если не случится что-нибудь неожиданное, то они уложатся в отведенное им время.
Рождество Панкову предстояло провести в праздности, сидя в гостиничном номере или бродя по улицам. Скудные командировочные не предусматривали развлечений. Он даже не мог себе позволить перекусить в гостиничном буфете, а ходил через дорогу в забегаловку.
Однако где к концу предпраздничного дня, когда Н. ушел на очередной перекур, Дашевский предложил ему провести Рождество в его семье. Предложение было заманчивым, но… Такое не приветствовалось начальством.
- А Н. тоже?- спросил Панков нерешительно.
- Нет. Это невозможно. Он же дурак. Канарейка моей бабушки сдохнет от одного его вида.
Тут вернулся Н., и Петр Андреевич сказал ему с некоторым смущением:
- Пан Дашевский приглашает меня в гости на Рождество.
- Вообще-то такие вещи не приветствуются, но если …
- Двоих я не смогу,- прервал его Данишевский.- У нас тесновато.
- Поступайте, как знаете,- пробормотал Н.,- но я вынужден буду доложить своему руководству.
“Бог не выдаст, свинья не съест. Где наше не пропадало. И вообще, когда еще такое представится,”- подумал Петр Андреевич и сказал, что согласен.
Дашевский заехал за ним на личном автомобиле, очень похожем на нашу “победу” . К месту прибыли уже затемно, но их ждали. Встретили во дворе. Хозяева оказались   доброжелательными и гостеприимными людьми. Пана Дашевского дома звали Янеком. Он спросил у Панкова, можно ли и ему называть его паном Питером, на что тот с радостью согласился, только без пана.
Янек подвел его к каждому и представил. Последней оказалась его сестра, которую он назвал Баськой и сказал, что она согласилась взять над ним шефство на весь праздник.
- Она немного знает русский. Надеюсь, вы поладите.
- Меня зовут Барбара,- сказала девушка, протягивая ему руку. Рука ее, мягкая, гладкая и тонкая, но пожатие было крепким.
- Барбара,- повторил Панков.- Варвара по-нашему. Варя. Можно я вас так буду называть.
- О да. А вы Питер. А по-вашему?
- Петя,- ответил он.
- Варя и Петя. Хорошо. И давайте на ТЫ. Брудершафт мы выпьем позже.
- Отлично,- ответил он радостно. Девушка уму уже нравилась.
 Пани Барбара, Варя, блондинкой с большими, голубыми, как летнее небо глазами, которые светились весельем. Увидев их, он подумал: “Как бы мне в них не утонуть.”
Она была высокой, стройной, с длинными ногами, развитой грудью и бедрами. Русые с легкой рыжинкой волосы в живописном беспорядке падали ее плечи. Лицо округлое, слегка вытянутое. Нос прямой, тонкий. Рот немного великоват, но губы – полные, сочные, розовые. В ушах поблескивали маленькие сережки и больше никаких украшений и почти никакой косметики. 
Осматривая дом, Панков обратил внимание на портреты усатых мужчин,  в несовременной одежде. Оказавшийся рядом Янек сказал, что это их предки и что один из них, он не помнил какой, получил баронский титул и орден Почетного легиона от самого Наполеона. А кто-то из них был с Костюшко .
 - А папа (он сделал ударение на второй гласной) был офицером Армии краёвой, участвовал в Варшавском восстании. Мы с мамой в это время были здесь. Когда пришли ваши, папу, маму и меня отправили в Сибирь учить русский язык. Баська родилась там. Так что она немного русская, сибирячка.
Варя звонко рассмеялась, и что-то сказала по-польски.
Девушка изящным жестом махнула на предков рукой и повела Петю  показывать ему свои рисунки и вышивки.
Перед отъездом в парткоме Панкова предупредили, что поляки относятся к нашим людям неважно, подозрительно, поэтому следует быть настороже, опасаться провокаций. Основание усомниться в этом утверждении у него появились в день уже в день приезда, когда пообедав, он отправился осматривать город. Нагулявшись и притомившись, он на обратном пути решил  воспользоваться трамваем, тем более что идти еще раз идти по мосту с правого берега реки на левый, учитывая, что было холодно и ветрено, ему не хотелось. А тут и трамвай, идущий в нужном направлении, подкатил. Войдя в вагон, он по московской привычке стал искать кассу, куда можно было бросить деньги и оторвать билетик. Или, на худой конец, приобрести его у кондуктора. Но оказалось, что в Варшаве билеты нужно было приобретать заранее в киоске, где газеты, а в вагоне только компостировать. Оказавшись в столь щекотливой ситуации и не зная, как быть, он растеряно стоял в надежде, что до следующей остановки не встретит контролера. Поездка через мост тянулась неимоверно долго. Панков стоял и ему казалось, что все пассажиры уставились на него, а если кто-то заговаривал с соседом, то ему казалось, что говорят о нем. Но неожиданно к нему подошел мужчина средних лет, не контролер, а пассажир, и, прокомпостировав билет, протянул его ему. У Панкова отлегло от сердца. На попытку возместить “спонсору” расходы, тот улыбнулся и по-русски сказал, что это можно будет сделать, когда он приедет в Москву. За неделю, пока был в Варшаве, он ниразу не столкнулся с проявлением недоброжелательности. 
Родственники пана Дашевского жили в Праге , на самой ее окраине. Когда семейство собралось в костел, ему предложили остаться дома, но он хотел  посетить службу, и пошел вместе со всеми. К их приходу храм был уже почти заполнен. Люди стоя слушали проповедь. Петр Андреевич  обратил внимание на стоявшего рядом с ним юношу. Он полагал, что религиозность удел людей пожилых, этому же едва ли исполнилось двадцать. Парень стоял с отрешенным выражением на лице и неистово крестился, а во взгляде его было что-то от фанатика. “Такие, наверно, жгли ведьм на кострах”,-  подумалось ему.
После каких-то слов ксендза, все вокруг него вдруг склонились, тогда, как он остался стоять. Не то, чтобы не хотел склониться, но когда ему дошло, было уже поздно: он стоял столбом, среди поникших молящихся. Прихожане и ксендз, признав в нем иностранца, не заметили.
Больше неожиданностей в тот вечер не случилось.
После службы они отправились гулять в праздничной толпе. Рядом с ним, естественно, шла прекрасная панночка. Она держала его под руку, что-то говорила, обращаясь к нему, не забывая при этом раскланиваться с встречными. Говорила она по-польски, но когда видела, что он ее совсем не понимает, то, понизив голос, переходила на английский.
 Потом было обильное застолье, и с ним рядом сидела прелестная пани. Пели и танцевали. Петя танцевал только с ней и после каждого танца целовал ее длинные тонкие пальчики, пахнущие ванилью и еще какими-то пряностями, из чего он заключил, что она тоже участвовала в приготовлении вкусностей. Этот запах вместе с запахом ее духов сильно возбуждал его. Что-то в этой девушке трогало его. Каждая клеточка трепетала. Эта женщина была создана для любви, она была ее воплощение.
Следующий день полностью и еще полдня  пролетели незаметно. Несмотря на холодную погоду, они с пани гуляли по парку. Вдоль аллей стояли жаровни, у которых можно было погреться, но пани Злата предлагала ему греть озябшие руки у нее под шубкой, на груди, ближе к телу. При этом они целовались. Целоваться она начала первая. На большие вольности условий  не было, потому они их не позволяли.
Девушка почти все время говорила и при этом заливисто смеялась. Она говорила по-русски, вставляя польские слова. Не все понимая, что она говорила, он упивался мелодичностью ее интонаций и прелестью голоса и не перебивал, не переспрашивал. Когда она видела, что он ее совсем не понимает, то поднимала вверх ладони с растопыренными длинными тонкими пальчиками и восклицала: “Матка Боска  Ченстоховска”. Выходило у нее это мило и совсем не религиозно, а он сразу же принимался целовать ее пальчики, а она целовала его ладонь и при этом опять звонко смеялась. Но когда они проходили мимо придорожного распятья, она вдруг стала серьезной, слегка отстранилась от своего попутчика, перекрестилась и что-то прошептала одними губами.
Ночевать Панкова устроили в светелке, куда вела крутая винтовая лестница. Спал он плохо: чувствовал, что  влюбляется в прекрасную панночку. “Прямо как Андрий Тараса Бульбы,- подумал он,- как бы мне не оказаться в  положении: “Я тебя породил, я тебя и убью”.
Провожать их, как и два дня назад встречать, вышло все семейство, а Варя, не таясь, на прощанье поцеловала его  в губы, и еле заметным движением перекрестила. В глазах у нее была грусть. За обедом она  шепнула ему в ухо, что может заглянуть к нему в гостиницу, но Панков сделал отрицательный жест, соврав, что в номере живет не один. Она сразу сникла, помрачнела.
Когда они отъехали, Дашевский спросил, понравилось ли пану Питеру то, как он провел праздник. Он, даже разговаривая с ним по-русски, употреблял принятую у  поляков форму обращения в третьем лице.
- О очень,- с восторгом ответил Петр Андреевич. Особенно ваше  гостеприимное семейство. Я не сильно им досадил?
- Совсем нет. У нас принято за праздничным столом всегда иметь место для нежданного гостя.
- А у нас есть старинная поговорка, что нежданный гость хуже татарина.
Пан Янек улыбнулся, но промолчал.
- В церкви …
- В костеле,- поправил пан Янек.
- В костеле тоже было здорово. Я, правда, там оконфузился.
- То не страшно.
Некоторое время они ехали молча,  вдруг пан Янек хихикнул. Но поняв, что пан Питер может принять это на свой счет, он  сказал, что вспомнил анекдот, который тут же рассказал:
"Ксендз захворал и обратился к лекарю. Тот осмотрел святого отца, покачал головой и смущенно сообщил, что у того трипер. Расстроенный ксендз, понимая, чем может грозить огласка такого недуга, стал оправдываться, что во всем прихожане виноваты. Подсунули ему заразную качку – утку по-русски. Он съел ее и заразился. На что лекарь, тоже его прихожанин, смиренно  порекомендовал ему в следующий раз, когда он будет есть качку, которую ему принесет прихожанка, на вилку надевать презерватив. Закончив рассказ, Янек рассмеялся. Петр Андреевич присоединился к нему, хотя байка его не рассмешила. 
К чему она была рассказана, он не уразумел. Возможно, что просто так. Он полагал, что пан Янек верующий. Поэтому анекдот на религиозную тему его  удивил. Не исключено, что Дашевский был членом партии, как и многие работники внешней торговли.
Петр Андреевич поинтересовался, чем занимается его сестра, ожидая услыхать о чем-нибудь из области искусств, и был  удивлен, узнав, что она была бухгалтером.
- Гарна кобетка,- сказал пан Янек.- Женись на ней. Она пойде за тебе, я знаю, и будет добра жонка. Переедешь в Польску. Здесь лучше, чем в Москве. Климат мягче, и вообще.
– И что я здесь буду делать? Где жить?- удивленно полюбопытствовал Панков, включившись в фантазии Дашевского.
- Я помогу тебе устроиться работать в мою контору. Может  даже моим начальником станешь,- с готовностью ответил тот.
- А почему ты сам не становишься начальником.
- Мне то не треба. А жить? Барбара има, имеет мьешканье  у мисту, добре мьешканье, комфортне. Поработаешь, купишь “трабант” .
- У меня “волга”.
- “Волга” то добже, так вона бензина дуже много ест.
Панков воспринял предложение о женитьбе за шутку, но  пообещал подумать.
Отдых пошел на пользу делу. Уже на следующий день Панков и Дашевский согласовали все цены и перешли к рассмотрению других вопросов. А вечером Дашевский пригласил его на представление под названием 23-15 (время начала) в варшавском Дворце культуры и науки . Панков принял приглашение, но попытался возместить стоимость билета, тем более что злотые у него оставались. Но Янек успокоил его, сказав, что билеты куплены за счет представительских, выделенных на него.
Представление было весьма оригинальным. Такого в Москве не увидишь. Публика сидела за столиками вокруг круглой арены. В стоимость билета входило небольшое угощение и немного водки. Это был в некотором роде стриптиз. На арену выбегали почти голенькие девушки с зонтиками  на которых были написаны их имена и что-то представляли, но  главным образом самих себя и свои прелести. Поглядывая на голеньких девочек, Дашевский, как оказалось, он тоже был там впервые, рассказал байку о том, как мамаша, отпуская своих дочерей на учебу в Варшаву, сказала, что они должны вести себя пристойно, и закончила напутствием:
- Бавыся яко дамы. (Веселитесь, как дамы.)
Через некоторое время заботливая мамаша получила от них письмо, где они описывали ей свое столичное житье-бытье. А закончили они свое послание фразой: "Бавымося, як дамо." (Веселимся, когда даем.)
- Эти девОчки (он сказал с ударением на О) тоже не варшавские. Пся крев, - закончил  Янек.
По тому, как он это сказал, Петр Андреевич не понял, восторгался он ими или осуждал, а прощаясь у входа в гостиницу, вдруг спросил, что тот надумал о женитьбе на его сестре, Услыхав это, Панков смутился, поскольку принял то предложение за шутку. Увидев его смущение, Дашевский сменил тему, и больше к ней не возвращался.
Несравнимо большее впечатление на Петра Андреевича произвел концерт оркестровой музыки Равеля  в сопровождении балета и цветоэффекта в “Театре Вельки” . Он забыл, как выглядел театр, но полюбил музыку Равеля, а, слушая ее, всякий раз представлял танцующие фигурки в разноцветных бликах света.
Гуляя вечерами по городу, он обратил внимание, что никто там не переходил улицу при красном свете светофора. Даже ночью, при полном отсутствии движения, на узкой улочке редкие прохожие терпеливо дожидались, когда загорится зеленый. Когда Петр Андреевич рассказал об этом своем наблюдении пану Янеку, тот рассмеялся и рассказал анекдот о том, как русский, вернувшись домой из поездки в Польшу, сетовал, что там нет коммунистов, поскольку только он ходил там на красный свет.
Его неприятно поразило большое количество собачьих какашек на тротуарах, даже на Маршалковской. 

Минул год. От прибывшего на переговоры в Москву Дашевского он узнал, что прекрасная панночка  вышла замуж и ждет ребенка. Встретились они случайно в коридоре, когда польские коллеги в сопровождении работника объединения направлялись в переговорную комнату. Дашевский узнал Панкова, задержался на минуту, поздоровался не подавая руки,  и с грустной резкостью добавил:
- А вона тебья любит, любила.
Сказав это он скрылся в переговорной. А Петру Андреевичу стало очень грустно. Неужели он опять прошел мимо своей судьбы?