Глава 1. Эмпат

Эмпатия – осознанное сопереживание текущему эмоциональному состоянию другого человека, без потери ощущения происхождения этого переживания. Соответственно эмпат – человек с развитой способностью к эмпатии. Слово «эмпатия» не имеет связи с какими-либо определёнными эмоциями (как, например, в случае со словом «сострадание») и в равной мере применяется для обозначения сопереживания любым эмоциональным состояниям.

Материал из Википедии — свободной энциклопедии.

- Это началось в музее королевы Софии, в Мадриде. Я стоял у «Герники» и думал о том, что если отвлечься от пафоса политического контекста и коммунистической риторики, художественная ценность полотна нулевая (имхо). История искусства знает примеры – Бенвенуто Челлини, Матисс, Пикассо (выборка очень субъективная, но, по моему глубокому убеждению, очень «репрезентативная») – людей абсолютно бездарных, но настолько уверенных в своей гениальности, что сумели «заразить» этой уверенностью остальных. При этом сила убеждения, личностной харизмы, были столь велики, что создали инерцию этого заблуждения во времени. Они действительно создали шедевр, но не из красок, бронзы или мрамора, а из собственной судьбы. «А почему бы и нет? – Еще подумалось мне. – Кто сказал, что СУДЬБА не «кошерный» материал для истинного Мастера?». И в этот момент меня накрыла волна гнева. Ощущение было очень искренним, ярким, но настолько не соответствовало моему «лирическому» эмоциональному настрою, что я невольно огляделся по сторонам. Метрах в двух от меня стоял человек, каких обычно характеризуют идиомой «в штатском». И это ни в коем случае не «выправка». Это что-то другое, гораздо более «фундаментальное». Вам наверняка доводилось непроизвольно выделять в толпе взглядом таких людей с совершенно особым, не оставляющим сомнений в происхождении, «атлетизмом» не только в фигуре, но и во всем облике. Ни потертые джинсы, ни сероватая с коротким рукавом, обнажающим рельефные бицепсы, футболка (или какой-либо иной «способ мимикрии»), не введут вас в заблуждение. Да они, как правило, к тому и не стремятся. Образ завершала короткая стрижка седеющих волос, большой лоб, «вертикальной ориентации» (а-ля Марлон Брандо) нос и массивный, чуть выдающийся вперед, подбородок. Он сосредоточенно, «самопогруженно», вглядывался в полотно. Казалось, «декорации включающего объема», в этот момент, для него просто не существовали. Мне вдруг стало совершенно очевидно, что источником эмоции является он. Я, как, видимо, любой из вас, не раз совершал поступки или произносил слова, воспоминание о которых вызывало недоумение: «И как же меня угораздило?». Будто кто-то со стороны «нашептал», подтолкнул, заставил. В общем – «бес попутал». Но совершенно четкое осознание того, что пережитое ощущение пришло извне, было новым. Наверное, это сродни телепатии, только гораздо более общее, универсальное: посыл не был оформлен в слова, но это было реально испытанное чувство.
За этими размышлениями я не заметил, как оказался перед монитором, демонстрирующим фильм двух истинных гениев ХХ века, Сальвадора Дали и Луиса Бунюэля, объединившихся в создании 20-минутного эпатажного шедевра , из которого выросли все современные фильмы ужасов. Выросли? Видимо так и не доросли: сидящая на балконе какого-то дома, миловидная девушка и стоящий позади нее брутальный мачо (Бунюэль) как завороженные смотрят на сияющий диск полной луны, будто разрезанный тенью узкого облака; внезапно в руках у мужчины появляется, тщательно наточенная перед этим, клинковая бритва, которой он воспроизводит этот разрез на глазном яблоке (крупным планом) своей подруги. Ни Коппола, ни Поланский, ни даже Хичкок так и не сумели достичь того градуса неожиданности, совершенно непроизвольного, почти животного ужаса, который возникает при виде этого кадра. Надо сказать, видел я его не впервые, однако описанный эффект не притуплялся. Но на этот раз все было по-другому. Странная, похожая на фотомодель, блондинка, в коротком облегающем ярком платье и тяжелых армейских ботинках, смотрела на экран с видимым выражением умиротворенного эстетского удовольствия, которое вновь, каким-то невероятным образом передалось и мне, не оставляя никаких сомнений относительно первоисточника.
Уже выйдя из музея, я никак не мог отделаться от навязчивого воспоминания об этих двух эпизодах, вновь и вновь проплывающих перед глазами, пока не осознал, что они стали СОБЫТИЕМ, будто открывшим во мне какой-то внутренний шлюз. Оказавшись на тихой аллее Прадо, я был буквально ошарашен какофонией ощущений и образов, нежданно-непрошено ворвавшихся в мою жизнь. Проходящий мимо старик оставил в голове «белый шум» тяжелой заботы. Целующаяся на бульварной скамейке парочка, внезапно удивила холодом взаимного безразличия. Молодая девушка, в темном топе, кокетливо обнажающем полоску загорелой кожи над поясом нарочито драных джинс, живописно расположившаяся под вековым платаном на газоне, едва не оглушила искренним, еле сдерживаемым ЖЕЛАНИЕМ. Постепенно мне удалось справиться с первым ошеломлением своего нового состояния, но тут ему на смену пришло другое. Ясное осознание того, что источником всех этих ощущений являются внешние «объекты», будто создавало некую точку опоры, позволяющую формировать «управляющее воздействие». Забавный анекдот, по какой-то немыслимой цепочке ассоциаций, похожей на «игру в бисер» , всплывший в памяти при взгляде на старика, заставил потеплеть его глаза, вызвав на лице некое подобие улыбки. Он и она, давешняя парочка на скамейке, вдруг прервали «процесс», набиравший все большие обороты, и с удивлением уставились друг на друга. Девушка под платаном стала встревожено оглядываться по сторонам, будто боясь, что ее застали за чем-то неприличным, подслушали интимную тайну. Синхронизованность этих реакций с моими мыслями позволяла считать, что их причиной был я. При этом никто из них ни разу не встретился со мной взглядом, то есть, судя по всему, даже не подозревал о моем существовании. В голове мелькнула мысль, что все это не очень этично – я будто подсматривал за окружающими в замочную скважину, однако эмоционального отклика, чувства вины или стыда, это не вызвало. Я был слишком поглощен новизной своих ощущений, так что этический аспект был явно неактуален. Да чего там, я вдруг осознал, что мне это нравится. И в этот момент я увидел ИХ – мужчину «в штатском» и похожую на фотомодель блондинку, казалось, привязанную к поверхности Земли только тяжестью армейских ботинок. И, конечно же, они были вместе. Ну не в том смысле. Хотя, может быть, и в том – тоже. Но сейчас это не имело значения. Они были объединены общей заботой, общей целью. Внезапно я понял, что эта цель – Я.
- Тебе стало страшно?
- Нет. Ну, может, немного. Хотя – нет. Всё-таки – нет. Это был не страх, а, скорее, тревога, парадоксальным образом заставившая меня пойти вслед за ними. Пройдя несколько кварталов, они свернули под своды базилики Иисуса-де-Мединачели.  К тому моменту, когда туда вошел я, они сидели на одной из длинных деревянных церковных скамеек. Обернувшись, мужчина взглядом дал мне понять, чтобы я сел рядом. «Вы католики?» - почему-то спросил я, опускаясь на скамью рядом с девушкой. Они с удивлением посмотрели на меня. «Странное начало беседы с незнакомыми людьми. Не находишь?» - ответил мужчина. «А мы незнакомы?». «Ну, если ты имеешь в виду нашу встречу в музее, вряд ли это можно назвать знакомством» - ответила девушка неожиданно низким, с хрипотцой, но приятным голосом. Я чувствовал, что втягиваюсь не просто в какой-то сюрреалистичный диалог, достойный лучших традиций театра абсурда, но некое авантюрное, загадочное и, наверняка, опасное приключение. Но вместо опасности я ощущал лишь веселый, пьянящий, как дорогое шампанское, азарт. Лишь потом я понял, что источником этого ощущения были мои неожиданные собеседники, а само оно – сострадательно подаренной мне, анестезией. Но было уже поздно.

(Продолжение следует)