Искусство речи

#был случай
Чувствительность к слову раньше была просто поразительной.
Заходит Юрий Николаевич Борисов в аудиторию, произносит, хитренько улыбаясь в усы и разводя ладошки в сторону: «Друзья мои!». Ну и все, девушки млеют.
Или Валентин Евсеевич Гольдин. Ему вообще ничего говорить не нужно. Восторженная и трепетная тишина ожидания устанавливалась сразу после звонка.
А вот ЮрЮрича Аркадакского надо было слушать - его благородный, густой и одновременно чуть отрешенный голос. По официальной версии когда-то учил студентов в Гаване, на деле – переводил советских советников, направленных в помощь «барбудосам». Два года, весь армейский срок, начиная с 1962 года – сразу после победы кубинской революции.
Только люди, далекие от предмета, полагают, будто филфак вообще бесполезен. И ничему в жизни научить не может. Еще как полезен.
У Аркадакского мы триста тысяч раз читали один и тот же фрагмент из «Евгения Онегина», раскрывая малопонятное и загадочное, и навсегда недоступное - тайнопись стиха.
Надо ли объяснять, едва встретив в какой-нибудь компании скучающую Татьяну, неизбежно, даже вопреки собственной воле, слепо подчиняясь спусковому механизму внутреннего узнавания текста, накрученного на вращающийся барабан, мы заводили свою шарманку незамедлительно: «Итак, она звалась Татьяной...».
На словах «как лань лесная боязлива» ее уже можно было аккуратно трогать за ручку. После слов «Она в кругу семьи родной / Казалось девочкой чужой» – следовало посмотреть долгим изучающим взглядом, ясно дающим понять, что ее уникальность и единичность полностью оценена. Дойдя до проекции абсолютно безнадежной ситуации - «И часто целый день одна / Сидела молча у окна» - девушку уже можно было уводить.
Срабатывало безошибочно. Прослыть интеллектуалом в те годы было совсем несложно.