Как меня спас русский язык

Я познакомилась с Ульрикой Шульце в сквере на улице Dоrtustra;e. Был жаркий июльский день, я возвращалась домой с покупками. Сумка была довольно тяжелая, и я села отдохнуть на скамейку. Подошла женщина, приветливо поздоровалась и тоже села, поставив рядом большую сумку. Пожаловалась на погоду. Я согласилась и добавила, что в Германии, вернее, в Потсдаме, это бывает недолго. Конечно, она сразу поняла по моему акценту, что я не немка (не говоря уже о построении самой речи, которое тоже выдает), и спросила, откуда я приехала, не из России?

— Да, — ответила я, — из Украины, в общем, из Советского Союза.

Она обрадовалась и перешла на русский язык. Говорила правильно, но, конечно, с немецким акцентом, который так же неистребим, как и русский.

— А откуда вы знаете русский язык? — спросила я.
— Я работала переводчицей, — ответила она, закончила славянское отделение в университете в Лейпциге. У вас очень красивый язык, хотя и трудный. В нем столько оттенков... Особенно я люблю ваши суффиксы, это такая прелесть! Очень богатый язык. Уехали ваши офицеры с семьями в 1994 г. и теперь меньше возможностей говорить по-русски.

Оказалось, что Ульрика живет недалеко от моей квартиры, она уже пять лет на пенсии. Она спросила, кем я работала до эмиграции. Я сказала, что заведовала кафедрой биологии в Харьковском медицинском институте.

Ульрика вздохнула:

— Вы достигли таких успехов, а сейчас что будете делать здесь, в чужой стране?
— Я чувствую себя здесь хорошо, — ответила я. — У меня скромные потребности, и мне достаточно того пособия, которое я получаю. Мы живем с мужем в отдельной квартире, имеем медицинскую страховку. И морально мы чувствуем себя хорошо. Я благодарна Германии. А тоска по Родине... Это, конечно же, есть. Но это, скорее, тоска по тому, чего уже в значительной степени нет. Страна теперь уже другая.
Я была в моем родном городе Харькове в прошлом году после длительного отсутствия. И неожиданно обнаружила, что хотя это мой город, но многое здесь стало мне чужим и воспринимается с трудом. Многое (и не самое лучшее) скопировано с Запада. А вот что касается языка... это, конечно, здесь мне сложно. Чужой язык не может стать своим.

Она согласилась:

— Да, конечно. Это удается освоить только в молодом возрасте, а после 50-ти это намного сложнее, даже и психологически трудно.
— Мне уже шестьдесят два.
— Да? Я думала, что вы моложе.
— Это у меня по наследству от моей мамы... Но возраст есть возраст... Уже перед отъездом поняла, что моя профессиональная деятельность закончена. Всему свое время. И планов работать по специальности у меня нет.
Мы дружески расстались, обменялись телефонами. Через несколько дней она позвонила и пригласила меня к себе. Она жила одна в небольшой, но уютной квартире в высотном доме на берегу Хафеля. История, которую она мне рассказала, стоит того, чтобы о ней написать. По своей привычке я ее записала сразу же, вернувшись домой. Вот она дословно.

Рассказ Ульрики

Когда Гитлер пришел к власти, мне было 10 лет. Но я отлично помню, что большинство людей приветствовали его политику. Это и мои родители, и соседи. Все устали от инфляции, безработицы, а фюрер обещал покончить со всем этим.
Первые легкие победы в войне с Францией, Польшей (фактически была покорена вся Европа) — всех вдохновили, в Германии была просто эйфория. Такой же легкой представлялась и военная кампания в России... Но прошли месяцы, год, два... А конца не было видно. И не слышно о новых победах. Берлин бомбят. С Востока идут эшелоны с ранеными.

Вместе с другими молодыми девушками я была мобилизована для работы на военном заводе. Мы жили на казарменном положении: завод выпускал вооружение, которое сразу отправляли на фронт. Работали по 12-14 часов. С фронта приходили тревожные новости. Мы молча слушали бодрые речи Геббельса с заверениями, что близок час победы на Востоке над русскими варварами. О политике мы не говорили, каждый думал о своем.

Только одна моя близкая подруга была откровенна: «И зачем нам нужна эта огромная Россия? Хоть бы уже скорее закончилась эта страшная война». У нее брат был на восточном фронте.

Шла битва на Волге, и все мы ждали известий из Сталинграда, ведь нам говорили, что после падения Сталинграда война закончится. А он все держался, и конца этому не было видно.

Конец все-таки наступил, но не тот, который нам обещали. И вот страшное известие: разгром и капитуляция армии Паулюса. Объявлен траур, на заводе — патриотический митинг, выступления, клятвы верности фюреру. Но и я и многие стали понимать, что это начало конца. И тогда я решила, что надо готовиться к приходу русских. Я никому не говорила, но была уверена — они сюда придут, раньше или позже, но это будет.

Я достала учебник русского языка и стала учить слова, ночью выходила в туалет и читала. Потом, во время работы, все время мысленно их повторяла.
Прошел год, два… Немецкие войска отступали все дальше на Запад под напором русских. Уже оставили Белоруссию и Украину, Польшу. Война пришла к нам, на нашу землю. Геббельс заверял, что именно в Германии совершится чудо, и русские будут разгромлены. Но мы слышали и знали о наступлении советской армии.
Чуда не произошло, 8 мая 1945 года в Берлине была подписана безоговорочная капитуляция фашистской Германии. В Потсдаме советские войска, недалеко от моего дома находится военная комендатура.

— А скажите, Ульрика, все сейчас пишут о насилии над немецкими женщинами, о грабежах. Это было? В прессе, особенно в последнее время, приводится цифра более двух миллионовуже, причём именно от советских солдат.

— Я могу говорить только о том, что я знаю лично и то, что слышала от моих знакомых. Конечно, не обошлось без этого, особенно в самые первые дни. Но мы знали и другое: в советской армии действовал указ, что виновные будут расстреляны по приговору Военного Трибунала. И это делалось. Из моих знакомых молодых женщин никто не пострадал. А уже через два-три дня порядок был восстановлен.

 Вообще, я очень сомневаюсь в достоверности количества пострадавших женщин, причём в прессе почему-то при обсуждении этой темы говорится только о советских военных и умалчивается о том, что происходило в американской, английской и французской зонах.

К тому же после войны, когда были запрещены аборты, женщины могли получить на это разрешение, если заявляли, что были изнасилованы. Отсюда и статистика.
Мы, девочки-подростки, без страха ходили на площадь, где стояли советские полевые кухни, и солдаты наливали в наши кастрюльки суп и давали хлеб.
Но всё же один случай я вам должна рассказать. И было это со мной.
Уже прошло две недели после вступления советских войск, когда к нам во двор зашли солдаты. Они осмотрели двор и ушли, а один задержался. В это время я шла в подвал. Иду по ступеням вниз, открываю дверь и слышу, что кто-то идет за мной. Это был тот молодой солдат. Я хотела вернуться, но он загородил дорогу. Я стою с корзиной, хотела набрать картошку, и отчетливо представляла, что сейчас будет… Он молча подходит ко мне, снимает автомат, ставит его в угол, что-то говорит. Я думаю: «Что делать, кричать? Он тогда разозлится, зажмет мне рот. Стать на колени просить? Опасно: повалит на пол, и всё... И зачем я пошла в этот проклятый подвал?»

Он подошел ближе и привлек меня к себе. И тогда я вдруг вспомнила русские слова и прерывающимся от страха голосом сказала: «Ньет-ньет! Я дьюмала, штё русския хорошия льюди». Он стоял молча, потом отпихнул меня, посмотрел исподлобья, вытер свое потное лицо пилоткой, сердито махнул рукой и открыл дверь:

— Иди!

Я не поверила своему счастью и продолжала стоять, как будто ноги отнялись. Он взял автомат, одел его на плечо и снова крикнул:

— Иди! — И что-то добавил, что я не поняла. Он пошел по лестнице, громко стуча сапогами. Дверь оставалась открытой.

Когда я, наконец, собралась с силами и вышла, то увидела, что во дворе стоит тот солдат, около него двое военных, которые уводят его, а он пытается что-то сказать и не хочет идти с ними. В стороне стоит мой сосед, который почему-то повторяет: «Gut, gut».

Он шепнул мне, что сообщил в комендатуру, что немецкую девушку потащил в подвал советский солдат. Я сразу поняла, что ему грозит трибунал и расстрел. Мы ведь знали о таких случаях. И я побежала следом за ними. От волнения забыла все русские слова, только плачу и кричу «Nein, nein! Er hat nichts gemacht. Er ist unschuldig!“.

Пришли в комендатуру. Сосед пришел тоже и говорит начальнику, что он сам видел, «как солдат тащил меня в подвал». Я плачу и кричу «Nein, nein!», и по-русски: «Он ничьего делать! Bitte, bitte». Мне поверили, и солдата отпустили. Я плакала уже от радости. Недоволен остался только сосед.

А потом я поехала в Лейпциг учиться. Закончила отделение славистики в университете и стала работать переводчицей. Я очень люблю русский язык.
Всё, что здесь написано, — это рассказ Ульрики, без сокращений и добавлений.

Потсдам, июль 1996 г.
;