Корка хлеба

Я познакомилась с ним при необычных обстоятельствах. Имени его я, к сожалению, не запомнила. Он нашел утерянную мною папку с документами, которую я оставила на скамейке недалеко от Luisenplatz. Когда я, придя домой, обнаружила это, то была просто в отчаянии: там были письма из социального ведомства, из страховой больничной кассы. И вдруг — звонок. Незнакомый низкий голос называет мою фамилию, говорит по-немецки, потом произносит некоторые фразы по-русски.

Оказалось, что он нашел мою папку (телефон был в документах), и собирался в понедельник принести ее мне домой (адрес тоже был в бумагах). Была пятница, и он хотел на пару дней уехать за город.

Радости моей не было предела, но ждать я не хотела:

— Можно, я сама к Вам зайду?

Он согласился. Я взяла банку домашнего варенья и поехала на улицу Schiller Stra;e. Нашла его дом, позвонила. Во двор вышел высокий старик, в руках у него была моя папка. Мы сели на скамейку под большим деревом. Я сердечно его поблагодарила. Он пытался говорить по-русски, потом — по-немецки.

— Вы учили русский язык? — спросила я.

Он усмехнулся:

— «Учил» в плену.

И как все знакомые мне бывшие немецкие солдаты, очень доброжелательно говорил со мною.

Потом сказал:

— Вы знаете, когда я рассказываю моим знакомым о моей жизни в плену, мне не верят. Но что было — то было. Какой мне смысл что-то преувеличивать? Я же не журналист и не писатель. Я был в лагере для пленных на Украине, недалеко от Харькова.

— Это мой родной город. После войны мы вернулись туда с Урала.

Он удивился:

— Вот совпадение! Там есть станция Рогань. В 1946 году было очень плохо с продуктами, но нам давали пайки, куда входило 900 г хлеба.
— Я знаю
— Откуда?! — удивился он.
— Мой отец был военный инженер, майор. Он руководил двумя строительными участками, один из них был как раз в Рогани. На стройке работали пленные немцы: строили дороги, восстанавливали жилые дома, заводы. Он рассказывал, что пленные работали хорошо. А мама ответила, что лучше бы они не разрушали наш город.
Мне был 11 лет, и я хорошо помню, что для нашей семьи это было тяжелое время. Хотя мы не голодали, но мама из последних сил стояла в очередях, чтобы достать что-то для семьи, и не всегда это удавалось. Летом папа по выходным работал на огороде, чтобы на зиму была картошка и тыква. Сам он получал 1250 г. хлеба. Мама — 500 г (она была домохозяйка), и я — школьница — 250 г. Но, как потом я узнала, в городе было всё же намного лучше, чем в деревне.

Как у большинства пенсионеров, у моего нового знакомого было много свободного времени, и он охотно меня слушал. Я говорила кое-что по-немецки, если он не понимал по-русски. («Забывать начал, столько времени прошло»). Возможно, его желание говорить со мной возросло, когда он узнал, что мы, как бы, его «земляки».

Вот его рассказ:

— Около нашего лагеря была какая-то деревня. И крестьяне подходили к решетчатому забору, которым был обнесен лагерь. Когда мы заканчивали обед, то бывало, что у кого-то оставались корки хлеба. Мы бросали их через забор, прямо на землю. Они подбирали эти куски прямо из грязи. Некоторые сразу их съедали, а другие уносили их с собой в сумке. Кланялись и благодарили. Так вот, мои знакомые говорили мне, что я вру, это на меня подействовала советская пропаганда. Такого быть не могло.

— Какая пропаганда? — отвечаю я.— Я сам бросал эти куски.
— А разве бывает так, что правительство лучше кормит бывших врагов, чем свой народ? Что же они, свой народ не жалели? — спрашивают они у меня. И такой вопрос часто возникает. Я молчала...
— Но вот вы мне объясните, — попросил он.
— Я вам объясню. Это так и есть. У нас такое правительство, и народ такой. И не только в Союзе, так было всегда. Это как бы старая русская традиция. Еще с царских времен так повелось, что своих людей не жалеют. Вот поэтому Россия и выигрывала все войны. А какой ценой — это никого не интересовало. Да и самих людей, представьте себе, тоже. Большая часть нашего народа всегда была готова на любые жертвы и голод во имя победы. Человеческая жизнь не ценилась ни тогда, ни сейчас. У нас даже в песне есть слова «...нам нужна одна победа, мы за ценой не постоим».

Банку варенья он взял, поблагодарил:

— Сейчас мало кто варит дома конфитюр. При ГДР варили. У многих были сады, вода была дешевая, можно было поливать. Сейчас это стало невыгодно. Но домашнее — всегда вкуснее. На этом наша встреча закончилась, и я вернулась с папкой домой, где меня ожидал мой муж. Я рассказала ему о нашей беседе. Он, бывший солдатом во время войны с Германией, живя здесь, не чувствовал никакой вражды к немцам:

— Не все они были фашистами. Политики играют в свои игры, а люди страдают и погибают. Но у нас в стране вопрос стоял не о жизни отдельных людей, но о существовании всего народа. У нас выбора не было — победить или умереть.

Август 2000 г., Потсдам.