Последние свидетели. Часть четвертая

РАССКАЗЫ СОВЕТСКИХ ФРОНТОВИКОВ

Связистка

Рассказывает Белла Резникова,
ефрейтор Советской Армии,
с 1995 г. живет в Потсдаме


Я родилась в 1922 году в небольшом посёлке Кировоградской области. Мой отец — Резников Израиль Лейбович, 1894 г.р., мать — Немировская Елизавета Иосифовна 1896 г.р. В семье нас было двое детей — я и мой младший брат. Позже мы переехали в Кривой Рог, где я поступила в школу.

Училась я хорошо, но, окончив 7 классов, решила, что из-за болезни отца я должна скорее начать работать, чтобы помогать семье, и поступила в Днепропетровске в техникум. Жила я в общежитии, в комнате нас было 15 девочек.

И в школе, и в техникуме у нас были, кроме основных предметов, уроки военного дела. Мы учились стрелять по мишеням, бросать учебные гранаты. Много времени уделялось также физкультуре: бег, лазанье по канатам, прыжки.

Курс обучения в техникуме был 4 года. Я училась на отлично и получала стипендию. После сдачи экзаменов наш курс собирался ехать по Днепру на пароходе, должен был быть весёлый праздник. И вдруг ночью на рассвете в воскресенье нас разбудили и мы услышали, что началась война. Утром мы все стояли на улице и слушали выступление Молотова по радио, все наши планы на будущее рухнули. Началась новая жизнь.

Ко мне приехали отец и брат, чтобы забрать меня домой, и мы местным поездом поехали в Кривой Рог. По дороге попали под бомбёжку.

В нашем городе все жильцы домов рыли во дворах глубокие рвы, чтобы спрятаться от бомб. Сверху накрывали досками и засыпали землёй. Получались самодельные бомбоубежища. Бомбили почти каждую ночь. Мы сидели в этих бомбоубежищах до конца воздушной тревоги.

Моего отца в армию не взяли, так как незадолго до войны ему сделали операцию (язва желудка). Он работал в районном центре и должен был эвакуироваться в Среднюю Азию, а мама с детьми оставалась в Кривом Роге. Она ждала отца, так как не знала, что он уже эвакуирован, и не хотела уезжать. Но мы с братом настояли, и последним поездом успели уехать из города на открытой платформе, на которой возили руду.

По дороге нас часто бомбили, и мы бежали спасаться в соседний лес. Ехали мы долго, навстречу шли составы с солдатами на фронт. На вокзалах стояли духовые оркестры, и играла весёлая музыка, а мы слушали эти весёлые песни и плакали.
Мы приехали в Кисловодск, и нас привезли на конный завод. Брат получил там работу: он с товарищами ночью охранял лошадей. Ребята сидели у костра и по очереди пели песни каждый на своём родном языке. Брат перевёл песню «Шар голубой» на идиш и спел её.

Я поехала в Кисловодск искать работу и там встретила моего соученика из техникума, который лечился в госпитале после ранения. Он сказал мне, что в этом же госпитале лежит наш преподаватель механики, и мы пошли его проведать. Я понесла ему пирожки, которые испекла моя мама. Это была очень трогательная встреча. Потом мы вместе пошли в райком комсомола с просьбой устроить нас на работу. Меня направили на курсы, где обучили ухаживать за ранеными, которые уже поправлялись: делать массаж, проводить занятия по гимнастике... Я начала работать в госпитале. Прошло время, и меня вызвали в райком комсомола. Там меня спросили, согласна ли я быть призванной в армию. Я ответила согласием, но родителям об этом не сказала, и когда пришла повестка в военкомат, это было для них неожиданностью.

Меня провожали со слезами к поезду, мы сели в товарные вагоны, тут же на станции стояли вагоны с ранеными, которых выносили на носилках. В то время в Кисловодске было много госпиталей.

Поезд тронулся, нас было 350 девушек. 12 апреля 1942 г. мы прибыли на фронт. Я прошла курс обучения связисток, и мне поручили определённый участок, на котором я отвечала за исправность связи. Так я стала телефонисткой, ефрейтором 485-го зенитно-артиллерийского полка в пулемётной роте.

Со столбов, на которых я устанавливала связь, было видно, как прекрасна наша земля и как уродует ее война.
 
Связь на фронте во время боя жизненно важна. При её нарушении полк мог попасть в окружение или оказаться в самом опасном месте под обстрелом. Как только мне сообщали о повреждении связи, я с катушкой провода, с телефонным аппаратом в сумке и с железными «когтями» отправлялась на этот участок, даже если это место обстреливали немцы. Обрыв мог быть в любом месте: на земле, на каком-нибудь дереве, на крыше сельского домика.

Об опасности тогда я не думала, самое главное для меня тогда было выполнить задание, наладить связь. Тут мне пригодилась моя школьная спортивная подготовка, так как надо было быстро бегать и лазить на телеграфные столбы, деревья и крыши. Найдя повреждение, я должна была соединить обрыв и проверить, восстановлена ли связь. Особенно трудно это было сделать, если был сильный ветер или дождь.
Однажды я влезла на высокий столб, устранила повреждение и уже хотела спуститься вниз, но вдруг один железный «коготь» слетел, и я осталась висеть только на одном. Посмотрела вниз, стало страшно: можно разбиться. Тогда я сбросила второй «коготь», обхватила руками столб и соскользнула вниз. На руках потом были большие ссадины, но это было не так страшно.

Однажды, уже после войны, на встрече ветеранов, то-то из моих однополчан спросил нашего командира роты:

— А почему вы так часто посылали Беллу на опасные участки?

Он ответил:

— А потому, что она лучше других находила обрыв, быстро бегала, взбиралась на столбы, и, слава богу, возвращалась живой.

Во время войны, даже если у кого-то и возникали такие вопросы, то командиру их не задавали.

Я оказалась на фронте в трудное время: наши войска с боями отступали к Дону. Мои родители в это время были в Кисловодске, мать работала в госпитале, и я получала от них письма.

Летом 1942 года нам дали приказ отступать к Дону, и наш полк должен был уходить последним. Немцы бомбили подходы к реке, одновременно нас бомбили около 100 самолётов.

Мост через Дон был разрушен, и наши сапёры сделали понтонный мост, который поддерживался на пустых бочках. Меня послали узнать, можно ли перейти через этот временный мост. Я шла по дороге, а рядом со мной шли колонны солдат, вели под руки раненых, некоторых несли на носилках. В любой момент мы могли попасть под обстрел или бомбу.

Где-то во время бомбёжки были разрушены каналы водоснабжения и по дороге, по которой мы шли, текла вода, она была красного цвета от крови. На переправе у реки стояли разбитые машины, а в кабинах сидели мёртвые водители. Переправа была заблокирована. Я должна была вернуться и сообщить об этом.
Я повернула обратно и доложила капитану, что переправиться невозможно. Он повёл нашу роту через другой мост, хотя там тоже стояли разбитые машины. Но нам удалось перейти через Дон на другой берег.

Мы направились в Батайск. По дороге нас сильно бомбили, и мы прятались в кукурузе. Потом мы получили приказ направиться в Армавир, а оттуда — в станицу Отрадное.

Когда мы были в Армавире, мы сидели в окопах, нас было 12 девушек. Наш ротный командир обучал нас бросать гранаты, так как было известно, что в сторону Армавира прорвались 60 немецких танков. Но в это время подъехала машина с нашими солдатами и нам сказали, что мы должны ехать с ними.

Мы кое-как втиснулись в кузов, где стоял пулемёт и бочки с бензином, как раз на такой бочке я и сидела. По дороге мы попали под обстрел из миномётов, и нашу машину перевернуло на обочину. Что было дальше, я не помню, но мне это рассказали. Я лежала без сознания, получив сильный удар от скатившейся бочки. Одна девушка получила перелом позвоночника, другие тоже пострадали.

Ко мне подошёл один солдат, и когда я пришла в сознание, спросил меня:
— Ты можешь встать?

А я вообще ничего не понимала и спросила:

— А почему я лежу?

Он ответил мне:

— Вашу машину обстреляли, и она перевернулась. Мы ехали сзади и остались целы, надо вас забрать.

Я хотела встать, но не смогла. Они подняли меня и хотели посадить в свою машину, а я говорю:

— Нет, я не поеду, пока вы не найдёте мою винтовку, «когти», телефонный аппарат. Сказала им номер своей винтовки. Я знала, что солдат не должен бросать своё оружие ни при каких обстоятельствах, пока он живой. Они всё нашли и принесли мне. С этой машиной мы добрались до станицы Отрадное. Там хотели меня положить в полевой госпиталь. Но по дороге в госпиталь, куда меня вели под руки, нас встретил капитан нашего полка Невзоров. Он хорошо знал меня и спросил солдат:

— Куда вы её ведёте?
— В госпиталь, — ответили они.
— В какой госпиталь? Оттуда уже тоже эвакуируют раненых. Надо скорее уходить, немцы на подходе.

Капитан повёл меня к нашей полковой санитарной машине, и меня на носилках положили в кузов машины. Капитан приказал, чтобы меня нигде не оставляли и довезли до самого места назначения в Махачкалу. Этот человек спас мне жизнь. А сам он, как я узнала, погиб в бою под Батайском, как и многие из нашего полка.
В это время мои родители и брат находились в Кисловодске. Через Кисловодск шли машины с отступающими войсками, и моя мама думала, что полк, в котором я служу, тоже будет ехать через Кисловодск. Она встречала машины, надеясь найти меня. В одной такой машине ехали девушки из моего полка, они узнали мою маму. Она спросила обо мне, где я. Девочки знали, что я получила травму, но маме об этом не сказали.

По дороге мне наложили шину на ногу. В Пятигорске была остановка, и я спросила начальство, нельзя ли проехать через Кисловодск. Мне ответили, что уже поздно, город занят немцами, и мы поехали через горы в Махачкалу.

По дороге мы заехали в Грозный, и тут я узнала, что здесь находятся эвакуированные из Кисловодска. Мне дали увольнительную, и я нашла своего отца, брата и дядю, но мамы не было. Отец рассказал мне, что, несмотря на уговоры, она осталась в Кисловодске, так как до последней минуты надеялась, что встретит меня.

Моя бедная мама была расстреляна 9 сентября 1942 года на станции Минеральные Воды вместе с 20000 евреев Кисловодска, Пятигорска и других городов Северного Кавказа. Немцы были в Кисловодске всего 4 месяца, но за это время они успели сделать то, что было приказано фюрером: окончательно решить там «еврейский вопрос».

Когда Кисловодск был освобожден, одна из наших связисток получила увольнительную и поехала туда. Мне тоже обещали увольнительную, но первой поехала она и узнала о трагедии, которая там произошла с евреями. Вернувшись, она рассказала об этом только начальству, а я об этом ничего не знала. Но долго это известие не могло оставаться втайне.

Однажды на дежурстве один солдат сказал мне:

— У меня есть новость для тебя, — и замолчал. Я удивилась и ответила, что у меня ничего не случилось. Я рассказала об этом странном разговоре своим подругам, и тогда они пошли к ротному командиру:

— Белла всё равно всё узнает, надо ей сказать.

Когда мне все рассказали, это было для меня тяжёлым ударом. Я всё время думала, что если бы мама не ждала меня, то уехала бы вместе с отцом и братом и осталась жива.

Кончилась война, прошли годы, и я поехала на Северный Кавказ, на станцию Минеральные Воды. Я нашла место, где расстреляли 20 тысяч евреев, среди них была и моя мама. Это был глубокий ров, засыпанный землей. Там лежали женщины, дети и старики. Их вина была в том, что они родились евреями. Я постояла около этой гигантской могилы, вспоминая маму.

Из нашей семьи на фронте был и мой младший семнадцатилетний брат, он прошёл всю войну и остался жив. Уже на склоне лет он с семьёй уехал в Израиль, где и жил до конца своих дней. А я уже почти 20 лет живу в Германии, в стране, откуда пришла к нам эта страшная кровавая война.

Конечно, странно, что мы, победители, на старости лет живём в побеждённой нами стране, которая сегодня нас кормит и лечит. И обидно, что это не делает наша Родина. Я не чувствую вражды к немцам, среди которых я живу. Фактически это дети, внуки и правнуки тех немецких солдат. И с их стороны тоже не чувствую какой-то неприязни. Всем людям, независимо от национальности, нужен мир.