Московское счастье Михаила Танича

Телепроект 2000 совместно с Людмилой Афицинской

Некоторые врастают в Москву постепенно. Вот Курский вокзал; Михаил Танич приезжал сюда каждый день в течение многих лет.

­ Не было у меня мобильного телефона, не было даже чемодана, и я готов был устроиться носильщиком на Курском вокзале. А кого не тянет в Москву? В Москве живут в основном не москвичи, вот я, например, сорок лет живу. И я себя не могу назвать ростовчанином или сталинградцем, где я жил; я и в Берлине жил, но не могу себя назвать берлинцем, только москвичом. Вот мой родной вокзал, я приезжал утром и вечером уезжал, раздобыв для семьи мясо, колбаску. С этим всегда была проблема. Ездил чаще всего без билета, потому что было дорого, почти рубль, а рубль мне выдавался на булочку, на кофе, я не мог отрывать у семьи больше. Я был не от Москвы в восторге, а оттого, что я переехал в Москву. Я чувствовал себя не чужим человеком. На Курском вокзале я впервые встретился со своей первой песней «Текстильный городок». Там был киоск в конце платформы, где продавали кофе. Мне нужна была мелочь, у меня было пять рублей, и я протянул их в киоск и чтобы разменять: «Дайте пирожное». Она мне дала эклер, и подружке напевает. Я жду сдачи, прислушиваюсь. Я говорю: «Девушка, эту песню написал я». Она говорит: «Да? Мордой не вышел». Я много написал песен о Москве. Я бывал во многих странах. Но, когда я приезжаю в Москву и еду с Шереметьево, у меня дух захватывает. Какой бы Манхэттен ни был, а Москва ­ родная. Курский вокзал ­ самый знаменитый из всех. Его прославил Венечка Ерофеев, великий русский писатель, написал поэму «Москва ­ Петушки», где герой всё время ехал в Петушки. Щемящий сердце роман. Тем более мне приходилось ездить в этом же поезде, с этими же алкоголиками, одним из которых был я, поэтому я читал роман так, как будто он обо мне.

В его жизни всё было не сразу. Уроженец Таганрога поступил в Ростовский строительный институт. Танич стал бы неплохим архитектором. Но сначала война, потом тюрьма, затем встреча с любимой женщиной и неуклонное движение к цели ­ стать литератором. А Москва ему на роду была написана.

Что вас привело на Чистые пруды?
­ Это часть моей пешеходно­трамвайной биографии. Когда­то здесь располагались редакции газет, и я работал литконсультантом. И здесь, на бульварах, на Чистых Прудах, я читал письма, стихи, очерки рецензировал. Москва была мало населена, бомжей не было, можно было гулять ночью по Москве. Вы можете представить это время? Никто тебя не грабил.
У вас первые годы в Москве были трудными?
­ У меня желание было двигаться вперед. Не скажу, что у меня быстро все получалось, счастье у меня трудное. Я выжил на войне, контуженный, в госпитале, после ранения. Тяжело воевал. Так же выжил в лагере тяжело. Я приехал в Москву в пятьдесят восьмом году, в шестьдесят первом я начал писать песни. С песнями легче пошло: песни сразу стали популярны. Я врастал в Москву медленно. Корешки пускал. Не было такого момента, чтоб почувствовал: я ­ москвич. Я написал первый сценарий на «Ленфильме», получил деньги, и мы купили кусочек комнаты в Железнодорожном. Потом, когда я стал автором песен, мне горсовет дал квартиру ­ уже с ванной.
Я придумал, как выразить рецепт Танича «Как стать москвичом» в пяти словах: не торопись ­ и всё получится.
­ Очень правильно. Это газета «Ленинское знамя». Вот здесь я начал получать московские гонорары. Поначалу мне показалось, что это рай, буду всегда так зарабатывать. Первый месяц я много заработал, потом уже были книжки. Никаких у меня не было друзей. Друзья у меня были только в детстве, а дальше я не успевал с кем­то подружиться. Единственный мой друг ­ моя жена. Москва людей притягивает как магнит. Независимо от профессии. Передо мной расстилалось будущее в разных вариантах. Один из вариантов ­ я кончаю строительный институт в Ростове, становлюсь главным архитектором Москвы; ну кто же мечтает о меньшем в двадцать лет?

Жизнь ­ зебра. Ее белая полоса проходит по площади звезд. И тут же, без серых полутонов, сразу ­ черная полоса. У Танича обнаружили тяжелую болезнь сердца. И снова белая полоса: сложнейшую операцию проводит Таничу академик Акчурин, который прооперировал Ельцина. А в конце съемки Михаил Танич пригласил нас к себе. В этом сталинском доме бывали все от Галича до Лаймы. Здесь Ельцин пел с ним дуэтом.
­ Моя жена говорит, в наш дом нельзя пускать людей приличных. Бомжовский дом. Тем не менее нравится мне мой дом, у меня всё время люди гостят.
В вашем доме вырастали многие?
­ Ну, вырастали ­ это громко сказано, но бывали смолоду многие, там стоит пианино, за которым сочинено много песен.
А чем отличаются москвичи?
­ Москвичи в разное время ­ разные. Мы сейчас видели спящих на лавках бомжей, они лет двадцать поспят на лавках и скажут, что они москвичи. Москва город пришлых людей, лучшие из них становятся москвичами, неприжившиеся уезжают. Некоторые позорят Москву. Москва собиралась с разных земель и продолжала привлекать внимание.
А вы с женой в Москве познакомились?
­ Нет, мы с Лидией Николаевной уже сорок четыре года живем. Мы познакомились на стройке «Сталинградгидрострой». Я забрел в общежитие молодых специалистов. И увидел эту девочку, и не знал, что она станет моей судьбой.

ВОСПОМИНАНИЯ ЛЮДМИЛЫ АФИЦИНСКОЙ
Михаил Танич шел по Курскому вокзалу и рассказывал про свое предмосковское, еще областное счастье, про рыжую тетку из вокзальной палатки с выпечкой, про то, как он похвастался ей первой записанной песней на радио, и ее ответную фразу: «Да что ты? Рожей не вышел!» Тетка, вероятно, пошла на повышение и торговала не пирожками, а орхидеями, и не на вокзале, а на Тверской, а может, давно валила лес за недостачу ­ но Танич запомнил фразу навсегда. Мы вошли в здание вокзала и, как водится, нас окутало популярное многоголосье: Насыров ехал в Тамбов, Долина, надев «всё лучшее сразу», который год озабоченная «погодой в доме», уверяла, что все проблемы решаются «с помощью зонта», а группа « Лицей» всё спрашивала и спрашивала что­то у листьев… Мишка спросил у Михаила Исаевича:
­ А кто ваш первый исполнитель?
­ Так Пугачиха же, да, ей лет шестнадцать тогда было. Рыженькая, бойкая такая…
­ Пугачева?! Да что вы?!… Скажите, а тогда уже понятно было что это будущая примадонна?
­ Что ты! Она не пела, а пищала, тоненьким таким, довольно противным голоском… И в мыслях не было, что из этого что­то получится!
­ Надо же, я не знал, что у вас общее «начало»…
 Для Людмилы это тоже было новостью. Но в отличие от Грушевского она не заломила рук и не закатила глаз, а целенаправленно двинулась через Садовое кольцо по направлению к телефону­автомату (мобильных тогда еще не было, а может, и были, просто у нее его не было), на ходу листая телефонную книжку и ничуть не заморачиваясь машинами, водителями, и уж тем более тем, что они кричали ей вслед. К моменту завершения «героического» перехода она уже знала номер Аллы Борисовны наизусть.
­ Але? Алла Борисовна?
­ Я слушаю, кто это?
­ Это Афицинская, мы сейчас снимаем…
 Людка часто пользовалась своей редкой фамилией, самое главное ­ произнести ее значительно и весомо, и пока собеседник лихорадочно копался в мозгах, вспоминая: кто это ­ Афицинская (а спрашивать «какая Афицинская?» всем было неудобно: фамилия «эксклюзивная»), Людка успевала заморочить голову так, что все невольно соглашались на всё, что она им предлагала. Много лет спустя Танич, сидя на кухне новой квартиры, представлял ее Игорю Николаеву: « А это вот Люда. Знаешь Игорь, Люда ­ удивительный человек: ей никто никогда не отказывает… Однажды она уговорила Пугачеву петь в луже!» Но это было гораздо позже, а сейчас Людмила играла в «пинг­ понг» с самой примадонной:
­ Нет, вы знаете, я очень занята…
­ Так у вас это займет минут пятнадцать, не больше…
­ Нет, нет, я еду на запись..
­ Так вам по дороге: Садовая­Черногрязская, кинотеатр «Встреча», двор под аркой ­ вы его хорошо знаете…
­ Да я понятия не имею, где этот двор!
Вот это она зря сказала… Людмила тут же схватила Примадонну за язык и скороговоркой рассказала ей всё, что слышала от Танича: и про ночные посиделки на кухне, и про «Айсберг», который родился на этой же кухне, и про залитый дешевым коньяком дорогой костюм. Вранье было так очевидно, что Алле Борисовне ничего не оставалось, как согласиться. Через час она сидела в центре двора кинотеатра «Встреча» под дождем, около детских качелей, на чемодане и почти басом напевала «Робота», того самого «Робота», которого «пищала в шестнадцать тоненьким таким, довольно противным голоском…» Но самое интересное в этой истории была всё­таки не она, а прохожие. Мимо проходящие стали яркими иллюстрациями фразы «глазам не верю!»: уныло шагающие домохозяйки с набитыми котомками, компания мальчишек с мячом и две парочки влюбленных бездельников ­ все они поочередно напомнили экспонаты музея мадам Тюссо. Бросив мимолетный взгляд на происходящее внутри двора, они замирали в оцепенении. И не удивительно! Алла Борисовна Пугачева сидела в луже, на чемодане и с пионерским задором басила: «Робот, ты же был человеком, улыбалися лужи, ты смешно кукарекал!»
Итак, во дворе дома поэта появилась певица. Известнейший приезжий и самая знаменитая коренная москвичка сели на чемоданы и принялись творить историю.

Алла Борисовна, мы берем интервью, сидя на чемоданах, вас это не затруднит?
­ Я всю жизнь на чемоданах!
­ Аллу ничего не смущает!
Первая известная ваша песня ­ это «Робот».
­ Я нарочно буду жить, чтобы ты еще спела.
Алла Борисовна, а можно сказать, что вы были бы другой, если бы этой песни не было, или это слишком высокопарное заявление?
­ Но это моя визитная карточка по тем временам. Она настолько слилась со мной. И с моим возрастом, я была слишком молодая.
А как вы думаете, Москва без Танича была бы другой?
­ Конечно!
­ А без Ленина?
­ Без Ленина просто не было бы ее!
Пугачева без «Робота» ­ это всё равно что Москва без Танича, иначе ничего не случилось бы в вашей карьере.
­ Есть несколько людей в моей жизни, надо ценить и не забывать людей, которые стояли у истоков твоего творчества.
­ Ты не забываешь людей, которые тебе что­то сделали?
­ Но если бы вы мне не встретились в жизни, не было бы той Пугачевой, которую вы знаете. Была бы хуже, лучше ­ не знаю, но была бы совсем другая.
Михаил Исаевич, спасибо вам за Пугачеву!
­ Надо сказать, его супруга, между прочим, написала «Айсберг»…
­ Игорь Николаев вышел из этого дома и пошел ей пока­;зывать!
Господи, почему же на стене нет доски? Это же святые места?
­ Самая главная доска ­ это песни. Сейчас могут подзабыть, потом перепоют, потому что хорошие песни надолго остаются. Это наше бессмертие. Пока помнят и любят эти песни, смерти нет. Я просто удивляюсь, потому что это его юмор, удивительный оптимизм Танича. С таким достоинством выдержать груз нелегкой жизни. Любит вас Бог, я не знаю, что вас спасло, чтобы не превратиться в кривогубого демагога, брюзгу. Танич сыграл такую игру с жизнью, при которой можно и обозлиться, и ожесточиться.
­ Да, я ничего не играл, я всегда надеялся на Бога. И поэтому пришел к нему в конце жизни. Я решился на такую операцию, когда я уже умирал. Это был безбожный поступок. В эти годы, когда болит сердце, надо складывать руки. Это я решился и еще, может быть, поживу.
­ Что значит поживу? Поживем еще. Мне кажется, вы так молоды в своих текстах, но вы знаете, он любит музыку своеобразную, чуть приблатненную. А мне трудно петь такую музыку.
Но у вас бывали такие песни тоже.
­ Какие? Приблатненные? У меня их куча неопубликованных.
­ Алла, я не знал, что ты приедешь. Я догадывался. Или Ельцин, или Пугачева.