Я поступаю в Суворовское военное училище

               
   Мои родители развелись, когда мне было 5 лет, сестренке -3. Сестренку забрала мама, а меня – отец. Отец работал районным агрономом и постоянно находился в разъездах, поэтому я на воспитании был у безграмотного деда Романа Петровича - он действительно не умел читать, но был сельским умельцем: пчеловод, в каждый сезон его приглашали работать на колхозных пасеках; портной, шил тулупы, изготавливал шапки, валял валенки; плотничал, строил дома. Научил меня плести лапти, и я торговал ими на базаре. Руки, лицо перестали пухнуть от укуса пчел - выработался иммунитет к пчелиному яду.

   У деда была своя пасека в 27 ульев при разрешенных 7-и ульях, что было результатом «подмазки» председателя сельсовета медом и другими вещами. На задворках ему принадлежало поле в один гектар, на котором он сеял то пшеницу, то овес, а также фруктовый сад тоже размером в один гектар, который при повальном раскулачивании в стране отобрали, и он стоял заброшенный, неухоженный, никому не принадлежавший. Я часто там лазил в поисках кислых яблок, орехов, слив.
 
   Естественно, в хозяйстве деда была скотина: до двух коров, мясного бычка, козы и овцы, а также во дворе бегали куры и орущий петух. Здесь уже командовала бабка. Она тоже портняжничала - предметы женской одежды, был у ней ткацкий станок, ткала грубые ткани, которые использовались для домашних нужд.  Пряла шерстяные нитки и вязала носки, перчатки. Была замечательной искусницей в приготовлении еды.
   Отец с началом войны добровольцем пошел на фронт. После краткосрочных курсов получил звание «младший лейтенант».

   В сентябре 1942 года пришло извещение, военкомат сообщал о геройской смерти отца. Через месяц пришло треугольное письмо с фронта, писал солдат, служивший во взводе отца, В своем письме он описал гибель отца. Произошло это на подступах к Сталинграду. Рядом с лежащим на земле отцом разорвалась мина. Крупный ее осколок срезал у отца ногу у колена, не повредив хромовый сапог. Отец схватил ее и прижал к груди. В такой позе он умер от потери крови. Санитаров поблизости не было.

   В школе я числился отличником, и все четыре года получал похвальные грамоты. Моим любимым занятием было посещение сельской библиотеки, богатой различной литературой, и начиная со второго класса прочитал там все приключенческие книги и исторические романы.
 
   Однажды в воскресный базарный день я торговал за столом под навесом семечками. Ко мне подошла женщина и после того, как купила семечки, спросила меня, не хочу ли я съездить в гости к маме? Как же не хотеть? Я днями и ночами думал о ней, представлял, как она обнимает меня, целует, шепчет в ухо ласковые слова.

   Естественно, без раздумий ответил «Да!». Тогда она сообщила мне, что нужно взять с собой втайне от деда и бабушки. Я расстроился, мне не хотелось огорчать бабушку, которая всячески опекала меня и защищала от жестковатого деда. Он часто говорил мне, что я являюсь его преемником всего нашего хозяйства. Я всему этому был совсем не рад – школа и библиотека формировала из меня человека совершенно других взглядов.

   Мама встретила меня очень хорошо, сказала мне, что у меня теперь будет совсем другая жизнь - буду учиться в другой школе, которая мне решительно не понравилась, да и библиотека не притягивала – библиотекарши были мне не знакомы. Дед Герасим и бабушка курили вонючие трубки. Дед был печник. Клал печи, за работу получал деньги или натурой – овцу или козу. К последующей приступал только после того, как заканчивались средства к существованию.

   Разницу в материальной жизни почувствовал я сразу. Бабушка готовила не так вкусно из-за скудности ингредиентов. Часто приходилось жить нам впроголодь – спасала только картошка.
   Отношения в семье были более теплые, старики часто вели беседы на разные темы, что совершенно отсутствовало в прежней семье, где бабушка смотрелась как прислуга. За год, что я прожил у них, я сильно исхудал. Иногда дед Герасим брал меня в помощники – чистить кирпичи от прежней печи с налипшими на них нашлепками старого раствора. После смачивания кирпича в ведре с водой мокрые нашлепки легко отслаивались.

   Дед был добрый, часто подшучивал надо мной. Он пытался научить меня мастерству печника, но я был плохой ученик, и дед удивлялся моей тупости. Бабка почти всегда сидела за прялкой и пряла клубок за клубком шерстяные нитки. У ней были большие пожелтевшие от табака зубы. И дед, и бабка были грамотные, хвалили меня за то, что я хорошо учусь в школе.

   Мама была известной акушеркой, работала в сельской больнице и пользовалась большим авторитетом, селяне часто приглашали ее принимать роды на дому.
   Однажды мама сообщила мне, что в Казани открывается Суворовское военное училище, куда будут принимать для получения военного образования детей погибших на фронте офицеров.
   Она добилась в военкомате о зачислении меня в кандидаты на поступление в училище, но после этого надо было еще сдать приемные экзамены: диктант по русскому языку и упражнения по арифметике. Экзамены я сдал на отлично, особенно хвалил меня математик после того, как я лихо расправился с дополнительными примерами.
   Когда мы очутились в стенах училища, приняли душ, где обратили внимание на мою худобу – кожа да кости. Врач полковник Карпов похлопал меня по спине и сказал: «Все будет в порядке, поправишься.» В последствии выяснилось, что он начальник медчасти училища. В столовой мы наелись от пуза.

   Мне показалось, что порции первого и второго слишком большие по сравнению с теми, чем меня кормили дома. Но позже, когда мы вжились в быт воспитанников училища, нам постоянно казалось, что порции маловаты, и мы с нетерпением ждали следующего приема пищи. Но в последствии выяснилось, что полков-ник Карпов строго следил за килокалориями, потребляемыми нами.

   Нам выдали форму, размеры которой строго контролировал сам же интендант. Забегая вперед, замечу, что в следующем году интенданта арестуют за воровство и продажу предметов одежды гражданским лицам. Как его выводили из склада на втором этаже мы наблюдали сами, не верилось, что такой приятный старшина вор.

   Наш набор 1944 года для этого училища был первым. Нас 80 человек по росту раздели-ли на четыре взвода. В первом взводе были самые рослые воспитанники - отныне так называло нас руководство училища. Согласно распорядку дня подъем был в 7 часов утра. Сейчас не помню, когда мы после сна натощак стали петь гимн: «…Нас вырастил Сталин - на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил…» - то ли в этом же году, то ли начиная с седьмого класса до конца десятого класса. Такой вот был Иосиф Виссарионович, отец наш.

   Потом периодически стали изучать биографии Ленина и Сталина, особенно в военном училище. Там же изучали десять Сталинских ударов по истории ВОВ, и, естественно, в нашем сознании откладывалось, что он не просто вождь, а нечто большее. Но песнопения гимна изматывали меня, я не пел а шевелил губами, или вставлял другие слова на зло Сергею Михалкову. Но Сталина я боготворил до того самого момента, пока Никита Сергеевич не обнажил его сущность. А в свете новых фактов последних публикаций он опустился на дно, глубиной той величины, на которую он ранее был поднят.

   Учеба в училище проводилась по обычной школьной программе. Учителями были люди в погонах, но некоторые из них из гражданки, например, по иностранному языку. Нам предоставили право выбора – немецкий или английский языки, я выбрал первый, потому что ранее изучал его в школе. Но потом пожалел - англичане уже при выпуске с трудом, но могли общаться друг с другом на этом языке.

   Правда, в восьмом классе у нас появился  капитан Гайдамака, бывший фронтовой переводчик. Он сразу взял нас в оборот: отбросил грамматику, которую мы постоянно безуспешно долбили, а сразу стал с нами разговаривать вначале простейшими фразами, постепенно со временем усложняя предложения. Лично я был безмерно рад.

   Но, к сожалению, вскоре Гайдамаку отозвали. И снова вернулись к нам женщины знатоки грамматики. Нынче к изучению иностранных языков в суворовских училищах стали подходить с большей пользой. В институте тоже был тот же подход - нудное изучение грамматики: студенту иностранный язык нужен только для чтения иностранной литературы, разговаривать советскому человеку с иностранцами было не положено.
   В нашем училище для желающих практиковалась верховая езда, у меня был конь с клич-кой «Ласточка». У нее была проблема – если вставала на дыбы, то могла опрокинуться назад, то есть у ней было не все в порядке с равновесием. И если она начинала исполнять свечку, я сразу припадал корпусом к ее шее, стараясь переместить центр тяжести вперед, и в то же время затрудняя своим весом исполнение лошадиного «па». Такие фокусы она выделывала, когда кто-нибудь из моих товарищей поднимал своего коня на дыбы.

   Падал ли я со своей Ласточки? Конечно падал: пару раз соскальзывал на землю через круп лошади при ее попытке сделать свечку. Второй раз во время быстрой скачки галопом Ласточка резко дернулась вправо, и я очутился на земле. Всадники, скакавшие за мной, ничего предпринять не успели – кони просто перепрыгивали через меня. Руководитель остановил нашу кавалькаду. Ни одной царапины или ушиба! Как объяснил капитан, лошадь среагировала на посторонний предмет. Мы продолжили скачку.
   На летних каникулах нас отпускали домой. Дед заставлял меня одевать форму, если ходили куда-нибудь по делам. Я всегда упирался, мне не хотелось хвастаться, стыдился выставлять себя как на витрине. Другое дело, когда мы гуляли по увольнительной несколько человек в Казани, или выезжали на конях кавалькадой в город или луга на прогулку всегда в форме. Здесь же приходилось терпеть. Я предупредил деда, что больше не приеду на каникулы, если не прекратит издеваться надо мной. И он перестал давить.

   Были у нас шахматы в комнатах отдыха, мы учились играть. Со мной любил играть Гена Шишкин за мою эмоциональность, были обида за проигрыш и радость при выигрыше. Нас учили танцевать вальс, танго, фокстрот, мазурку. У меня, как говорят, слон наступил на ухо, поэтому я так и не научился танцевать мазурку. По праздникам к нам приглашали девочек из школ Казани, с которыми устраивали вечеринки с танцами. После них увеличивалось количество отпрашивающихся в город по увольнительным.
   Зима приносила нам радость: лыжи – катанием с горок и устройством трамплинчиков, с которых мы лихо прыгали на несколько метров. А наш товарищ Володя Бутиков ростом 160 см достиг таких успехов в прыжках, что участвовал в городских соревнованиях, где конкурировал со взрослыми и прыгал за тридцать метров. Ему выдали прыжковые лыжи. Я прыгал несколько раз с этого трамплина на 10 метров и валился на бок, городские прыгуны прогнали меня и больше не разрешали портить лыжню.
   Другое увлечение – катание на коньках. По выходным ездили на городской каток. Брали там на прокат коньки, чаще тупые и приходилось отдавать их на заточку в мастерскую при катке. Наши смельчаки знакомились там с девчатами и катались с ними. Особенно успешным в этом вопросе был Гена Шишкин, черноглазый брюнет, о котором я уже упоминал ранее. Я более или менее научился катанию на коньках, во всяком случае стоять на них мог уже уверенно.

   Но любимым моим занятием в училище была радиотехника. Началось это с того, один из моих товарищей Желнин Юра, родители которого жили в Казани, принес небольшой детский журнал для конструирования различных технических устройств. Там я увидел конструкцию электрического моторчика из железных пластин, вырезанных из корпусов выброшенных пустых консервных банок.

   Я отыскал на свалке банки, привел их в порядок, где-то достал старые ножницы (не помню), плоскогубцы и согласно чертежам вырезал пластинки и изготовил из них статор и якорь.
   Вскоре моторчик был готов, на ось ротора насадил металлический пропеллер, к щеткам подключил плоскую батарейку (тогда была распространена) на 4,5 вольта и мторчик весело зажужжал. Я испытал такую же радость, словно которую когда-то испытал Николо Тесла после изготовления промышленного трехфазного трансформатора.
 
   Естественно, радовались и друзья, да что друзья? Весь класс удивлялся. Нет, звездную болезнь я не прихватил, мал еще был. Капитан Гольцев пожал мне руку и поздравил за проявленную настойчивость при изготовлении модели. Он подчеркнул важность доведения до конца любой творческой работы. Позже все тот же вездесущий Желнин достал описание четырехлампового супергетеродинного приемника.

   Здесь уж пришлось потрудиться: нужно было достать радиодетали - помог начальник связи училища Михаил Иванович Гудименко – пожилой гражданский сотрудник. Он же и научил настраивать фильтры промежуточной частоты с помощью частотного генератора. Трудился в основном я, а Желнин и Андреев были на подхвате. Научились пользоваться напильниками, паяльником и ручной дрелью. Получили кучу знаний по радиодеталям.

   И вот очередная победа – заработал настоящий радиоламповый приемник (ранее я изготовил детекторный – безламповый приемник со спичечную коробочку, принимающую только казанскую радиостанцию «Маяк»).

   Забегая вперед, во время учебы в ЛВПУ во Львове я написал письмо Михаилу Ивановичу Гудименко с просьбой выслать электронную радиосхему хорошего любительского супергетеродинного приемника. Он немедленно выслал радиосхему Сенькина, известного радиолюбителя, и выразил удивление, что я не забыл своего учителя. В училище я сразу же установил контакт с полковником Ананьевым – начальником связи, и он проникся и стал помогать мне с материалами.

   Ну а далее случилось то, что случилось – собрал приемник, по которому часто слушал по ночам во время дневальства по роте классическую и джазовую музыку, благо Европа была рядом. Однажды поймал "Голос Америки", не понравилось - уж больно нагло врут об издевательствах над заключенными в сталинских лагерях - такое не могут допускать наши чекисты и охранные войска. "Голос" постоянно глушили, но я с помощью ручки верньера отстраивался от центра спектра шума к ее краю и ловил частоту сигнала, речь была не всегда четкой, но слушать было можно.

   В училище в каждой комнате были пианино, изъятые из Германии после войны в виде  репарации. Поэтому был организован музыкальный кружок, где воспитанники
учились играть на пианино. Воспитанник Кузенко уже хорошо играл произведения композиторов Шопена и Моцарта. У него была привычка при разговоре периодически мелко сплевывать при быстром повороте головы на бок. То же самое он делал при игре на пианино. Было смешно.
   Кросс длиною в пять лет выдержали не все воспитанники. Были отчисления из нашего взвода: за плохую учебу - М.Ковязина, Ф.Ахмадеева, Н.Курамшина, по состоянию здоровья - М.Орлова, В.Брускова, Ю.Наумова. Учился с нами маленький белокурый красивый мальчик Баукало, которого очень часто посещала симпатичная миниатюрная мамаша и подкармливала сына. На нее положил глаз закоренелый холостяк капитан Миронов, бывший тогда командиром нашего взвода, - недалекого ума с косной речью брюнет лет на десять старше ее, я бы сказал, с несимпатичным лицом. Он несколько месяцев преследовал мамашу, предлагая ей руку и сердце. Мальчик Баукало со слезами на глазах рассказывал нам,что он терпеть не может капитана. Но время было тяжелое: шла война, люди голодали. На этом фоне офицеры выглядели довольно прилично, во всяком случае не голодали. И мамаша дала согласие, мальчика из училища забрали. и мы его больше не видели. 

                23.04.2020 г.