Дюймовочка

А дальше было необыкновенно тёплое начало апреля. Жека вытащил из ящика стола каменно-затвердевшие тюбики акварели, которые не открывал с тех пор, как закончил художку, и растрёпанную пачку пыльной бумаги. Днём Жека вылезал на плоскую крышу единственной в районе девятиэтажки и долго сидел на разогретом битуме, разложив вокруг разрезанные пополам тюбики, и зарисовывал каскады света, бетона, проводов и птичьих крыльев. По краям его мольберта торчали распечатанные фото Рины, которые он снимал на слабую семейную «мыльницу», чтобы поймать и запомнить удачный ракурс. Рина на нечетких маленьких фотографиях смеялась и взлохмачивала свои волнистые волосы, удивлялась и показывала пальцем куда-то вдаль, злилась и морщила лоб, обижалась и отворачивалась, восхищалась и подпрыгивала, широко распахнув руки. Акварельные наброски запоминали другую Рину – тонкие пальцы с овальными розовыми ноготками и французские кружева, ироничный изгиб бровей, взмах ресниц под полосатым египетским немесом, босую ногу и греческий хитон.  Образ не складывался, рассыпался и таял. Жека не знал – какая она, но неутомимо искал. К вечеру Жека уходил помогать отцу и  допоздна задерживался в автомастерской.
Возвращаясь, он думал о жизни – куда стремиться, чего хотеть, на что надеяться, - мягко и пружинисто шагая вдоль ночной улицы, то скрываясь в тени стволов деревьев, то вновь попадая в полосы света фонарей. На ум приходило только что-то простое – чашка горячего чая, тёплый душ, светящийся прямоугольник телефона на свежей простыне.
Весенняя погода обманывала. Днём было жарко, как летом, а вечером, когда уходило солнце, природа вспоминала, что ещё только апрель, и земля, воздух холодели, тосковали по яркому свету. Жека замёрз в рубашке и ругал себя за то, что поленился днём захватить куртку. Но упрямо петлял дворами, выстраивая маршрут так, чтобы непременно пройти мимо дома Рины.
Ей не спалось. Компьютер в углу угрюмо жужжал кулером, на столе горела лампа, реферат никак не хотел оформляться в чёткие научные фразы, чувства перегоняли друг друга, мысли путались, приходилось осторожно брать каждую мысль за хвостик и вручную сажать в стройный ряд логической цепочки. Эта работа утомляла. Рина ставила в окошечке «аськи» смайлик, отчаянно бьющийся о стену и улыбалась, когда в ответ смущенный колобок протягивал ей от Жекиного имени красную розу. За окном – ещё не зеленело, и только на теплотрассах показались жёлтые, цыплячьи цветки мать-и-мачехи, сейчас, в темноте, с высоты второго этажа, их съёжившиеся головки было не разглядеть даже глазастой Рине. Она представила тяжелую землю, переполненную весенним соком и корни просыпающихся растений, этот сок пьющие. Застонала и открыла окно. В комнату хлынул водопад воздуха, сигаретного дыма и брань пьяной компании. Мысли разбежались совсем, даже мрачный образ строгого учителя не казался уже таким пугающим.
У подъезда на скамейке пили пиво и лениво переругивались между собой известные всему району отморозки. Рина недовольно прикусила нижнюю губу. Под дальним фонарём мелькнула белая Жекина рубашка, будто вырезанная из бумаги.
- Странный он, -  как-то написала она подруге в сообщении. – То разоденется, как на свадьбу, то в рваных джинсах придёт.
- Нравится он тебе? - интересовалась подруга.
- Да ему всё идёт. Он невысокий, симпатичный…
- Я не про то.
- Нравится. Жизнерадостный, романтичный, вечно чем-то занятой. И не поймёшь, что у него на уме. То взрослый, то валяет дурака, как пятиклассник, дразнит, фоткает и не показывает, - Рина ставила косоглазый, лохматый, криво ухмыляющийся смайлик и вздыхала. Она любила, когда он утром встречал её у подъезда и провожал до школы. А вечером проходил мимо, махал рукой и желал  в «аське» спокойной ночи. Ради обычного «Привет, как дела?» компьютер работал весь вечер и под сердцем у Рины что-то покалывало, каждый раз, когда «аська» игриво тянула своё «о-оу». На машине Жека больше не приезжал. Но мама, кажется, смирилась. Хорошо, что окна её спальни выходят на другую сторону…
Крики внизу стали громче и резче. Отморозки обступили Жеку галдящей стаей чаек. Кто-то схватил со спины. Кто-то ударил под дых.
Рина метнулась в ванную, с тазом холодной воды вскочила на подоконник и с размаху плеснула туда, вниз, где тревожно белела под кустами сирени рубашка Жеки.
- Я в милицию позвонила, - высокий крик разрезал глыбу трёхэтажного мата, зазвенел, отразившись от стёкол и замер. Рина для правдоподобия размахивала мобильником и вглядывалась в темноту. Отсвет дисплея метался по стенам. Где-то близко на самом деле заныла сирена. Отморозков проглотила гулкая темнота дворов. Жека сидел на лавочке, упираясь головой в ладони. Рина накинула пальто на старенький, домашний халат, сунула босые ноги в кроссовки и побежала вниз, перепрыгивая через одну ступеньку: «Только бы мама как обычно спала с берушами и ничего не услышала».

- Жень, больно? Может, скорую? – Рина опустилась рядом и пыталась заглянуть Жеке в лицо.
- Не, ничего, сейчас пройдёт, - он говорил сквозь зубы. – Сдрейфил чутка.
- Но ты там тоже кому-то врезал, нет? – промокший Жека с прилипшими ко лбу волосами казался совсем мальчишкой, Рине хотелось его обнять и отвести домой.
- Может и врезал, - Жека улыбнулся половиной рта, - Не ожидал, что ты так будешь меня спасать. Тихая – а догадалась. Не  испугалась.
- Я даже не успела… Как-то само получилось, - щёки Рины разрумянились.
- Сейчас мама твоя выбежит и будет скандалить, - ночной ветер усилился, становился пронизывающим.
- Она, кажется, не проснулась, - Рина почувствовала Жекину руку на своей талии, перехваченной поясом. Дотронулась кончиками пальцев до его щеки. – Синяк будет…
- Да уж, завтра мне тебя лучше в школу не провожать и на глаза матери не показываться, - Жека обнял её и второй рукой, прижался мокрым рукавом. Он чуть дрожал.
- Тебе домой надо. Согреться. Переодеться. Твоя мама тоже расстроится, что синяк.
- Может, и расстроится. Но они в курсе, что я дурной, - Жека смотрел на испуганную девушку – у неё гусиная кожа на голых ногах,  - и не находил слов, чтобы объяснить ей что-то важное, что-то такое, чего он сам до конца не понимал. – Раз твоя матушка не проснулась, давай сбежим на крышу!
- Зачем? Куда? Ты же промок, – глаза-маслины заметались.
- Звёзды смотреть! Может, такого случая, чтобы ты решилась сбежать, больше не будет. Мы быстро – на полчаса, рубашка на мне высохнет, - Жека обнимал крепче и тащил за собой.
- Ты точно псих, Жень. Простудишься, заболеешь завтра и пожалеешь. Тебя вообще только что чуть не убили.
- Ага! И у меня проснулась любовь к жизни. И к звездам, - он тянул Рину к соседней девятиэтажке.
- Там люк. Люк закрыт. Заперт, - Рина неохотно переступала тонкими ногами, но не отпускала руку Жеки.
- Открыт. Увидишь. Я часто залезаю сюда.
- Зачем?
- Рисую.
- Что?
- Тебя…
Дом удивленно смотрел на них темными сонными окнами, разевал квадратный рот подъезда. Сверху с грохотом упал лифт, расхлебенил створки, как голодная устрица. Внутри было светло, Жека прижал Рину к стене, она зажмурилась и почувствовала, что летит вверх.
Тонкая арматурная лесенка верхнего этажа врезалась в кроссовки, люк распахнулся, и они вылезли на крышу.

Внизу лежал спящий город, фонари уже не горели, а на востоке зарделась тонкая полоска рассвета. Небо, ещё наполненное холодом, постепенно начинало светлеть, но звёзды по-прежнему светили остро, пронзительно.

Рина зябко подняла воротник пальто, она боялась отойти от бетонных блоков и арматуры, за которую держалась. Жека подошёл к самому краю крыши, туда, где начиналось холодное необъятье неба. Вытянул руку с телефоном, пробуя сфотографировать космические переливы, и тут же опустил – слишком темно. Мокрая, разорванная рубашка прилипала к телу, дунул ветер и за его спиной в один миг выросли белые крылья. Рина осторожно, шаг за шагом ступая по хрустящему птичьему помёту, подошла и сама обняла Жеку, вцепившись в него, как в спасительный буёк, посмотрела вниз и опять на небо. Мир был огромным, открытым и странным, живым,  опасным, таким, что хотелось запеть, засмеяться или убежать и спрятаться.
- Видишь, это Венера, - Жека показал на яркую светящуюся точку. По глазам бил ветер. И Рина мечтала уйти назад, в крошечный и шаткий лифт, в тёмный подъезд. И ей всё это казалось сюрреалистическим, колючим сном.

На чужой лестничной площадке, залитой лимонным дрожащим светом, между зелеными маслянистыми стенами и черными железными дверьми Жека начал её целовать холодными губами. Рина закрыла глаза, сжалась, неумело коснулась зубов, задрожала и отстранилась. Наверху, на побелке висели обуглившиеся корявые спички и от них разбегались уродливые горелые паучьи кляксы. В лифте она встала к Жеке спиной. Он неожиданно легко скользнул руками в карманы её пальто, крепко обнимая. Рина отпрянула в раскрывшиеся двери. Жека протянул ей горстку семечек на раскрытой ладони.
- Любишь их грызть?
Рина отвела глаза и осторожно, двумя пальцами, выудила из чёрного подсолнечника маленькое семечко какого-то цветка, похожее на запятую:
- Это можно посадить и вырастет.
- Как в сказке про Дюймовочку? – хохотнул Жека. – Так у меня уже есть одна Дюймовочка, зачем две.
Рина молча смотрела, как аккуратно он заворачивает семечко в обёртку от жвачки, найденную в кармане. И удивлялась, что он оказывается помнит детские сказки.

И когда Рина засыпала под двумя верблюжьими одеялами, осторожно пробравшись в свою комнату мимо закрытой двери в материнскую спальню, ей приснилось тягучее, как мёд, лето. Скучное, как бесконечные равнодушные железные двери чужих домов. И мысли тянулись, будто заплёванные стены, покрашенные зелёной масляной краской. Они с Жекой бродили по раскалённым улицам без теней. И вдруг пошёл ливень. Вода хлынула с неба так неожиданно, что они едва успели забежать в ближайший подъезд. От Жеки пахло дождём и клубникой. И теперь у него были горячие руки и мягкие ласковые губы…

Жека же шарил в кармане в поисках ключа о квартиры, чуть не выронил бумажку с семечком, ухмыльнулся в темноте: «Надо фотик нормальный купить». В двери торчала сложенная вдвое повестка.
Утром мама Рины вынула из почтового ящика большой картонный конверт и повернулась к спускавшейся следом дочери:
- Тут тебе что-то пришло.
- Может, журнал? Я в школе посмотрю, – сонной Рине не хотелось распаковывать на весу, при матери. Она быстро сунула конверт в рюкзак.
И оторвала приклеенный край только на большой перемене.
- Чего там у тебя, Рин? – сунулась любопытная подруга. – Ого! Рисунок какой-то. Это же ты! Женя нарисовал?
На крыше дома, нарисованная акварелью, стояла Рина-дюймовочка, тянулась к летящей ласточке. Сквозь бетон и горячий битум прорастали маки и изумрудная трава, а небо закручивалось цветной спиралью маленького семечка.
- У тебя на рисунке трусы видать, - захихикала подруга, - Он с натуры срисовывал, интересно?
- Где трусы?  Какого цвета? – встряли и загоготали парни, - Как в аниме. Хентай! Намекает, чтобы дала. А ты дала ему? А у тебя сейчас такого цвета? Такого же? Бхыхыхыхы!
Руки Жеки, так тепло и нежно обнимающие Рину в её сне, стали холодными, как на крыше, и крепко сжали сердце.
Рина выхватила лист, размашистым движением разорвала его пополам, ещё пополам и ещё… Обрывки падали на пол, она их поднимала и давила в бугристый комок. Кто-то пнул его, как футбольной. И он снова разлетелся на разноцветные бумажные лоскутки. На одном из них разглядели написанную карандашом, видимо с изнанки картины, фразу: «…уезжаю служить».