Бизерта. Трагедия русского человека на чужбине

Трагедия русского человека на чужбине

Уважаемый Виктор Владимирович Затолокин   
E-mail: vzvfoto@gmail.com

Вам от меня  подарок. Как доказательство моего серьезного настроя разгадать  тайну отца Георгия…
Вспомнились его слова:«Мы - русские, православные...»
Я повторяю их в начале моей молитвы о России…

Этим письмам – сто лет…
В них боль  человека, который  услышал биение сердец и трепет душ русских людей, не по своей воли оказавшихся вдали от России.

Отец Георгий (Спасский) – главный священник Русской эскадры в 1920-1924 гг., один из организаторов русских православных приходов в Тунисе, Алжире и Марокко. Русская эскадра ушла   в ноябре 1920 года,  из Крыма в Тунис, эвакуируя офицеров и солдат, казаков и моряков, членов их семей…
Почти 150 тысяч русских покинули Россию, залитую кровью гражданской войны…
 Еще во время службы на Черноморском флоте, а потом в изгнании  он приобрел популярность как прекрасный оратор, образованный и литературно одаренный человек. Он был священником нового склада, ищущим глубокого общения с людьми, знавшим их нужды и горести. В годы эмигрантского невзгодья в Африке, а потом в Париже отца Георгия можно было видеть в бедных каморках, в подвалах, среди больных, страдающих, убогих.
Умер он скоропостижно от разрыва сердца 16 января 1934 года во время своей лекции «О догмате» в Париже.
Вячеслав Костиков пишет о нем в своей книге «Не будем проклинать изгнанье…»:
«Поскольку среди эмигрантов, особенно старшего поколения, было немало больных, ослабших от несчастий и плохого питания в эмигрантской среде  большим авторитетом и почтением пользовались так называемые «разъездные священники». Здесь требовались люди, склонные к подвижничеству, самоотверженные, люди чуткого, отзывчивого сердца. Одним из таких священников был отец Георгий Спасский».


ПИСЬМА ОТЦА ГЕОРГИЯ  СПАССКОГО ИЗ АФРИКИ

Письмо первое
«Радость странным»

По обязанности главного священника Черноморской эскадры езжу по лагерям, кораблям и рабочим пунктам: везде служу, беседую, читаю лекции. Как в кинематографе, развертывается вся картина жизни русских беженцев в Африке. Как священник, слышишь биение сердец и трепет душ. Среди горя и слез, среди томлений и тоски душа тянется к Богу.

Приезжаю как-то в феврале в лагерь Айн Драхам (Ain-Draham). Раскинутый высоко в горах, выше облаков, окутанный зимой постоянным туманом, отдаленный от Эскадры (километров 250) — этот лагерь, казалось, был покрыт громадными серыми крыльями духа уныния. Утром собираю всех на богослужение в пустом большом бараке, который любезно предоставил нам французский комендант, очень добрый и отзывчивый человек.
Я кликнул клич Христов: «Кто жаждет, иди ко мне». Предложил желающим исповедаться и приобщиться. Те, которые по десять лет не были у исповеди, с волнением души подходили к великому таинству. Исповедовал от 9 часов утра до 3 часов дня.
Подходит молодая женщина, жена морского офицера, и со слезами на глазах шепчет: «Батюшка, — я лютеранка, я жажду святого причастия и исповеди, а пасторов здесь нет. Умоляю вас, не оттолкните меня... Тянет ко Христу». А взор такой скорбный...
После исповеди служил при общем пении молебен Божьей Матери и затем всех приобщаю запасными святыми Дарами, так как я антиминса   не брал с собой, потому что по телеграмме выехал сюда напутствовать одну умирающую женщину.
В заключение мы все опустились на колени и поем:
«Под Твою милость прибегаем, Богородице Дево...
Молений наших не презри в скорбях»...
Остановились... Слышно рыдание женщин. Мужчины со сжатыми зубами и покрасневшими глазами молчат. Дети расширенными глазенками с недоумением смотрят на взрослых, и углы губ их начинают дрожать...
На другой день хороним нашего собрата, скончавшегося неожиданно от паралича сердца. Всем лагерем провожаем его к месту последнего упокоения... Убитая горем жена. Араб-солдат важно ведет под уздцы мула, который впряжен в двуколку, а на ней вздрагивает простой деревянный некрашеный гроб... Серо... Грязно... Спускаемся к французскому кладбищу, окутанному облаками... И эхом разносится по горам: «Святый Бессмертный, помилуй нас»...
Поют громко, раскатисто, точно хотят заглушить тоску. Соседние горы подхватывают священную песнь... А серые тучи ползут и ползут, и конца им не видно, точно русская скорбь...
Одинокие могилы... Когда мы разьедемся, никто не придет помолиться к вам, братья наши...

Уезжаю. Спускаюсь с гор. Несмотря на февраль, жжет солнце. Пальмы... Арабы... Верблюды... Ослики... Чистые и ухоженные надгробные памятники арабских святых белеют в разных местах.

Глухая станция Нефза ... Ожидаю поезда. Два-три араба да немногие железнодорожные служащие. Вдруг верхом на лошади подьезжает к станции какой-то русский. Увидев меня, бросается ко мне: «Батюшка, откуда?» Оказывается, он живет тут на работах у одного француза на соседней ферме. «Как же чувствуете себя?» — спрашиваю я. «О, батюшка, я одинок, страшно одинок. А знаете, чем я спасаюсь? — говорит он, волнуясь и торопливо. — Ночью, когда все спят, я выхожу в поле и под звездным небом падаю на колени и молюсь... молюсь... Я тогда не замечаю времени, и кажется мне, что я сливаюсь со своей Россией и чувствую сердцем Христа... Я раньше был почти неверующий человек...»
Так на своем скорбном пути русский человек находит потерянную веру свою.
Взволнованный этой встречей, я, сидя уже в вагоне, думал: «Пусть будут благословенны эти страдания, которые приводят нас к Богу. Хоть поневоле уподобляемся тому евангельскому купцу, который все продает, чтобы купить драгоценную жемчужину царствия Божья».

Мы — русские, православные, создали здесь и свою святыню: образ Богоматери под названием «Радость странным», т.е. странникам. Образ нарисован в древнерусском стиле. В облаках — икона Богородицы, типа Казанской. От нее идут лучи, которые озаряют корабли русской эскадры и лагеря беженцев. Этот образ теперь — наша реликвия. Он скромен по виду, но украшен самоцветными камнями — горячими русскими слезами, и венок ему сплетен из наших вздохов.
Создалось вокруг этого образа Братство имени Богоматери, связанное известными обетами.
«Радуйся, светлая обитель, странникам бездомным», — поют на братских собраниях перед этой иконой акафист. И скорбные глаза Богоматери с образа смотрят на мятущиеся русские души. И легче становится на сердце, и воскресают надежды...
И образ милой Родины вырисовывается все яснее и яснее, а за окном церковного барака тихо шепчутся растущие кругом оливковые деревья, а за бортом русского корабля еле заметно шелестят волны Бизертского залива — словно несут привет от покинутой Отчизны...
Бизерта, 1921 год



Письмо второе
6 ноября – морской праздник

6 ноября — день Святителя Павла Исповедника — традиционный морской праздник. Сколько с ним связано воспоминаний, воспоминаний самых дорогих. Детство... Юность... Чистые, полные огня грезы... Мечты и надежды…
Корпус пригласил на праздник с Эскадры и из лагерей всех бывших питомцев. Явились все. Сердце — не камень. А здесь, на чужбине, особенно дорог этот день. Радостно собраться вместе и грустно вспомнить прошлое.
Воспоминания, куда от них деться! Какой блеск был раньше: горящее огнями огромное здание, залы, залитые электричеством, первый бал…
А теперь — форт, вместо залов — ров, и сверху моросит дождик. Но, несмотря на это, настроение приподнятое. Как сказал Апостол: «Внешний человек тлеет, зато внутренний — обновляется». Гостей очень много, во главе с исполняющим обязанности командующего контр-адмиралом М.А. Беренсом и начальником штаба контр-адмиралом А.И. Тихменевым.
Маленькая, полутемная в каземате церковь. Кажется, что вы находитесь в монастыре. Низкие своды... Мерцают лампадки. Строго глядят лики святых. Иконостас взят с корабля «Генерал Корнилов» (там есть теперь другой). Все убрано зеленью. Направо в иконостасе образ святого Павла. В киоте у правого клироса наша беженская святыня, образ Богоматери под названием «Радость странным», т.е. странникам. В алтаре за Престолом художественно сделанный в древнерусском стиле запрестольный крест.
В самый торжественный момент над царскими вратами загорелся электрический крест, а посредине церкви — паникадило, сделанное из белого шелка. Все сделано самими русскими: свои художники, свои плотники, свои слесаря, свои портнихи. Делали любящие руки.
Нужно отдать честь вдохновителю всего, ктитору  храма — инспектору классов . О, этот маленький храм! Как он дорог нам! Сюда мы несем свои скорби, сюда идем со своими надеждами. «Молитву пролию ко Господу и Тому возвешу печали моя». Стройно и торжественно идет литургия. Служат пять священников и один дьякон. Прекрасный бархатный голос его и красивая манера так способствуют благолепию службы. Задушевно поет хор из кадет, гардемарин, дам, офицеров и служащих. Много труда и много любви вложил этот хор в свое святое дело.
Исповедники морской идеи молятся Павлу Исповеднику. Кончается служба. На площадке перед фортом замер фронт гардемаринов. Впереди знамя. На правом фланге — оркестр . Выходит директор корпуса, вице-адмирал . Старый моряк, суровый по виду, несколько сутуловатый, он из-за своего пенсне своими добрыми глазами окидывает юный фронт. Несмотря на внешнюю суровость и иногда резкость, видно, что он любит свою молодежь. Он хотел бы их побаловать, скрасить суровую обстановку, да бессилен.
— «Здравствуйте, гардемарины и кадеты!»
— «Здравия желаем, ваше превосходительство!» Как отрезали молодые голоса!
Выходит Михаил Андреевич Беренс, командующий флотом, и принимает парад. Церемониальный марш. Под бодрящие звуки оркестра плывут мимо стройные ряды: ведет их начальник строевой части — фанатик морской идеи, весь пропитан лучшими традициями Русского флота.
Идет первая рота — высокая, стройная, вышколенная, гордая своим Владивостокским походом ; вторая — серьезная, сосредоточенная, жаждущая знаний; третья — пылкая, горячая, отзывчивая; пятая и шестая — выравнивающиеся, заметно духовно и физически поднимающиеся; и в конце седьмая рота — дети без ружей. Делают широкие шаги, поднимают плечи и голову, гордые собою. Прощебетали как птички на благодарность адмирала: «Рады стараться, ваше npевосходительство». На фланге роты, прихрамывая (одна нога искусственная), идет их любимый отделенный начальник — воспитатель Божьей милостью. Публика с особенной нежностью провожает глазами ряды малышей. Гремит оркестр, а к горлу подкатывает какой-то клубок, отворачивают лица друг от друга, чтобы не заметили предательских слез.
Обед во рву. За столами — около 600 человек. Стены рва разрисованы картинами славных героических морских сражений Русского флота. Посередине силуэт статуи Петра Великого. Традиционный гусь. Тосты. Громовое «ура» за любимого адмирала М.А, Кедрова. Он да морской агент  в Париже В.И.Дмитриев — защита и опора корпуса в парижских сферах. Все знают, как это трудно делать им, имея ограниченные средства, не имея под ногами почвы — своего государства. Благодарно вспоминает Корпус и тот комитет , что среди грохота, шума и дрязг Парижа взял на себя святую задачу поддержать питомцев морской детворы и молодежи.
На другой день гимнастический праздник: очень хорошо поставлена эта сторона. Праздники такие действительно дают внушительную картину физического развития: ловкости, силы, гармонии и красоты. Точно воскресал перед нами дух древних Эллады или Рима. Тело как красивый пьедестал для души. Большое оживление в жизнь корпуса вносили посещение его адмиралом Кедровым или главными французскими начальствующими лицами. Последним, видимо, импонировала стройная во всех своих частях корпусная организация.
Иногда устраивались спектакли. В том же рву поставлена была пьеса под заглавием «Руфь» — (творчество одного нашего ротного командира , опытнейшего руководителя детей и талантливого, несомненно, писателя; известна его книжка под заглавием «Звездочкам земли»). В спектакле проведена была параллель между скитающейся на полях богатого Вооза благородной Руфью и трудящейся на чужих полях изгнанной Русью. Ставили в декорациях натуральных — среди растений и цветов и каменных стен форта. Библейские костюмы были сделаны из бязи и одеял. Парики достали в Бизерте. При волшебном свете прожектора сглаживались все шероховатости, и впечатление временами получалось прямо сильное. Помню, в одном месте, где на полях Вифлеемских, перед отходом ко сну, молятся жнецы (мелодекламация), сосед обращается ко мне и шепчет: «Правда, точно в Художественном театре?» Были очень удачные постановки и других пьес(Тургенева и Чехова).
На Рождество — елка. Вторую Пасху уже встречать будем здесь. Дни Страстной седмицы в церкви. Никогда не забудутся они. Особенно в Великую пятницу вечером — обряд погребения Спасителя... Перезвон нашей маленькой колокольни… Колокола сделаны из снарядных гильз, а также взяты с кораблей рынды . Похоронное пение... Свет факелов. Кругом камни и скалы. Темная, тихая, насторожившаяся ночь... Палестинская обстановка. Оглядываешься кругом: не увидишь ли идущего рядом старого, согбенного Иосифа Аримафейского вместе с Никодимом, несушим «тело Иисусово»?
Суровая обстановка. Трудовая жизнь.
Но не забудутся никогда кебирские переживания.

В расстоянии километра внизу — Сфаят, лагерь, где живет большая часть служащих корпуса. Деревянные бараки с черепичной крышей. Семейные имеют отдельные комнаты. Одинокие живут в кабинках, отделенных одна от другой одеялами; женские руки где можно из палочек и тряпочек создают уют и красоту. Наше убожество скрашивают очень цветы, которых здесь так много. Работа и здесь кипит.
В бараках и мастерской стучат швейные машины, это дамы шьют обмундирование кадетам и гардемаринам. Чтобы подработать хоть немного франков на личные расходы, взяли заказ французского интендантства на шитье жилетов для цветных войск. Мужчины в свободное время шьют сапоги. Есть своя литография. Библиотека довольно порядочная — большое наше утешение. Лавочка своя, где можно купить всякую мелочь. Корпус завел и небольшое хозяйство: куры, утки, гуси, свиньи и много кроликов. Есть, конечно, и обратная сторона медали — маленькие бури в стакане воды: дрязги, сплетни, ссоры. Словом — человеческое. Но скрашивает и покрывает и искупает все работа в великом деле воспитания оторванных от родных и Родины детей.
На кебирском холме Черноморский флот воздвиг свой последний жертвенник. Словно священный огонь Весты  славных традиций морских пылает здесь. Кадеты и гардемарины воспитываются в духе христианском, в преданности Родине и любви к морю и флоту. Политики нет никакой. Любят Христа и Россию. Погасят ли этот огонь противные ветры или же разгорится он ярким пламенем и отразится в русских морях? Кто знает…
Бизерта. 1922 год

 Письмо третье
Рассеянные на чужбине.

Старожилы предсказывают жаркое лето. Со страхом ожидаем «сирокко» . Самые сильные физически среди наших и те поддаются ему: ходят как развинченные; слабые в эти дни лежат пластом. Но пока еше жары нет, дуют ветры и изредка выпадают небольшие дожди, небывалые здесь для июня месяца.
Тяга во Францию продолжается. Каждую неделю отходит транспорт в Марсель, и каждый раз с палубы машут платками, посылая прощальный привет остающимся, группы отъезжающих русских. Группы эти бывают иногда порядочные, до ста и более человек. Во всей Tunisie , считая в том числе корпус и эскадру, осталось приблизительно около восьмисот-девятисот человек из бывших здесь пяти тысяч. Раньше все ехали на заводы или для очистки полей битв, теперь всех чарует Париж. Словно очковая змея, притягивает он к себе бедную птичку эмиграции. И как чеховские сестры стонали: «В Москву... в Москву... в Москву...», так теперь и на эскадре, и в рабочих пунктах один клич: «В Париж... в Париж... в Париж...»
Судя по письмам, многие устраиваются в Париже довольно прилично, но есть, конечно, и погибающие в его чреве,
Тает корпус, но не иссякает дух. Работа идет все время напряженная: стараются сберечь последние молодые побеги непоруганной России. К началу июля оканчивает курс четвертая кадетская  рота. Человек четырнадцать-пятнадцать лучших будут устроены в высших французских учебных заведениях, другие же уйдут на эскадру на работы. Сейчас экзамены: зубрят день и ночь, а утром бодрые и смелые, выделяясь на фоне зеленых холмов белыми рядами, звонко поют:
Ах тучки, тучки понависли,
На землю пал туман...
Скажи, о чем задумался,
Скажи, наш атаман.

Чем больше тают ряды, тем теснее сплачиваются остающиеся, тем дороже становится все родное. Никогда так задушевно не встречали Пасху, строго соблюдая все обычаи, как в этом году. Никогда так заботливо не украшали зеленью дома и храмы на Троицу, как в этом году... Все, как в православной Руси... Неизвестно, как будет в следующем году; быть может, рассеянные на чужбине, многие будут совершенно одиноки. Кто знает? Где пророк, который может сказать нам о будущем? Очень уж много расплодилось лжепророков. «Врачуют рану дочери народа моего, легкомысленно говоря: „Мир, мир", а мира нет» (Иеремия, 8, 11). В слабые души заползает чад сомнений; Сильные верят и крепятся.
Тает эскадра, но не сдается молодежь. Чтобы не опуститься в тине жизни на пайке, чтобы не спиться от тоски, чтобы не огрубеть от заброшенности, пытаются создать спортивные кружки разного рода, кружки для самообразования и т.п. Шевелятся, как могут, барахтаются, чтобы не утонуть в серых волнах.
Не сдаются старики: генералы, адмиралы, каперанги  и кавторанги   несут на своих плечах часто черные работы по обслуживанию кораблей, подбадривая молодежь.
Конечно, есть и опустившиеся, махнувшие на все рукой, ничего не ожидающие впереди. Тает число русских в Тюнизии. Раньше в Тунисе почти на каждой улице слышалась русская речь, встречались свои. Теперь вы можете ходить по Тунису целый день и не встретить ни одного русского. Гаснут русские учреждения. Собирается уезжать представитель Земгора .. Уезжает уполномоченный Русского Красного Креста.
Встречаю в трамвае, идущем из Туниса в Карфаген (электрич. ж.д.), нашего русского моряка. Красивое, энергичное лицо. «Как живете?» — «Спасибо, хорошо. Служу на почте… Но, думаю, к осени ехать в Париж...»
Приезжаю в Кангет (два часа езды за Тунисом). Прекрасное имение. Богатейшие виноградники. Управляющий — наш моряк. Пользуется у французов большим доверием. Ведет все дело. Показывает мне громадный сарай, где стоят десять бочек вина по двадцать тысяч литров каждая, одна бочка — в сорок тысяч литров и еще несколько бочек по восемь, десять тысяч литров каждая. С гордостью показывает мне и остальные стороны интересного хозяйства. «Что же, вы довольны своей работой и положением?» Отвечает: «Да, я здесь почти полный хозяин, но... в конце концов, думаю о Париже».
Как мираж в знойной пустыне, маячит в туманной дали обольстительный призрак Парижа.

Пройдет год, два. Останутся одни русские могилы. Их порядочно и на Бизертском кладбище, и в Тунисе. Некоторые могилы закинуты далеко. Никто не придет к ним помолиться...
Одинокие. В родительскую субботу, стоя на кладбище Бизертском, обратившись лицом к Тунису, служим общую панихиду «о всех, в стране сей погребенных. Их же имена Ты, Господи, веси».
Несколько коленопреклоненных моряков стоят вокруг меня. Грустно звучит «вечная память»...Одинокие могилы...

Сфаят, июнь 1923 года…

Эти письма отца Георгия из Бизерты впервые были опубликованы в газете «Новое время», выходившей в Белграде в 1921-1930 гг., воспроизведены в сборнике «Отец Георгий Спасский. 1877-1934», Париж, 1938.

Уважаемый Виктор Владимирович Затолокин   
E-mail: vzvfoto@gmail.com

Самое время прибавить к этим  письмам еще одно…
То, которое находится у вас…
С уважением к вам
И с памятью об отце Георгии Спасским
Николай Сологубовский
25 апреля 2020 года