Русский язык как фактор русской идеи на Донбассе

Русский язык как фактор русской идеи на Донбассе: экзистенциальный аспект

Часто приходится читать об исторической роли «великого русского слова» (А. Ахматова): в тяжкие, горестные минуты нашей общей судьбы, Руси помогал выстоять ее могучий язык – в Смутное время, перед лицом завоевателей, в мгновения внутреннего упадка. Сила, которая дышит в животворящем, вечно обновляющем океане родного языка, сила естественной жизни народного духа, обеспечивает внутреннюю непрерывность нашего ментального существования, преемственность не только между ближайшими поколениями, но уводит и гораздо дальше, вглубь времен. Эта сила питает нас, напоминает о том, кто мы такие, откуда и куда идем. Она обращена к самому истоку подлинной жизни, истоку нашего проснувшегося однажды разума, расширившегося сознания человека. Отсюда и наш священный трепет перед родным языком.

Однако при всей справедливости приведенных слов многое здесь звучит умозрительно, как отвлеченные, «бумажные» рассуждения, и оказывается обращенным скорее к уму, чем к сердцу. То, что не пережито как личный духовный опыт, увы, обречено на недопонимание, на немоту.

Мы – народ Донбасса – имеем свой непосредственный исторический опыт. Этот опыт коллективный, но в такой же мере это и личный опыт всякого, экзистенциальный опыт. Совершив свой неумолимый поворот, колесо истории проехалось по нашим жизням, по судьбе каждого из нас.

Это и мой персональный экзистенциальный опыт, который я попробую осмыслить в этом эссе. Конкретизируя обширность темы, я спрашиваю себя: какова роль русского языка в моей ситуации? Как он помог мне выстоять?

Когда все начиналось, передо мной стоял выбор: как мне быть, где и с кем? Выбор стоял перед каждым. Доводы у всех были свои, обстоятельства индивидуализированы, но тот вихрь, который взвинчивал нашу жизнь, ввергал ее в какое-то новое состояние, не принимал никаких доводов, не давал отсрочек, не позволял взвешивать.

Можно долго твердить о политической логике, исторической преемственности, экономической целесообразности и тому подобном, но не в них заключена сила, определившая выбор, свершившая его во мне и всех, кто выбирал. Заглядывая глубоко внутрь себя, встречаешься не с доводами рассудка, аргументами своего обособленного существования, а со стихией, тебя превосходящей, стихией, который человек причастен как духовное существо, и она явственно соприродна родному языку, а он ей.

Русский язык выбирал во мне, выбирал не силой логической убедительности или прагматики здравого смысла, нет, – он вел меня как провидение, как мистическая интуиция. Я осталась.

В альтернативе было что-то стыдное, какая-то измена самому себе, как в «утешном» и лукавом голосе, звавшем Ахматову покинуть Россию в трагическую минуту, голосе, который она отвергла. В аналогичной ситуации русский язык ответил во мне: язык Пушкина, Ахматовой, Варлама Шаламова – язык тех, кто остался навсегда.

Язык – тоже Родина, «дом бытия» (М. Хайдеггер). И пройдя это испытание, я по-новому обрела свой дом. Это было подлинным обретением своего места в ранее казавшемся бездомным для меня бытии.

Сколько действительной силы в провиденциальном русском языке! Без языка Донбасс просто оторванный ломоть, «палец от ноги» (Вс. Гаршин), выброшенный на обочину истории. Только через русский язык мы существуем как органическая часть большой жизни в ее подлинном понимании. Он – «мост через пропасть» (Г. Гадамер), путеводная нить, та тонкая материя, которая позволяет нам держаться вместе в настоящем смысле слова.

Я горжусь, что русский – мой родной язык. Но гордость, пожалуй, неточное слово. Наверное, есть люди, которые гордятся знатностью своего происхождения, высоким ростом, сильным голосом или отменным от природы здоровьем… Но если вдуматься, все названное (и родной язык оказывается явлением этого ряда) даровано нам, не выбиралось нами, не требовало специальных усилий, не является чем-то лично достигнутым. Можно ли этим гордиться? Можно ли гордиться своим даром?

Удивительно, но можно!

Альберт Эйнштейн говорил, что произведения Достоевского сыграли большую роль в рождении его теории относительности, чем вся современная ему математика. Однако даже этому известному ученому приходилось знакомиться с Достоевским не на русском языке, через вторые руки, а я – счастливица: «великое наследство» (О. Мандельштам) вручено мне из первых рук, из первых уст, я его обладатель, его хранитель. Русский язык – моя колыбель, мой оберег, мой благодатный виноградник!

Миры Достоевского, Толстого и Пушкина – это мои миры. Смыслы и мирочувствования этих художников слова естественным образом открываются мне просто потому, что русский – мой родной язык, моя стихия, воздух, которым я дышу – воздух интеллектуальный, нравственный, метафизический. Я причастна этой удивительной Вселенной. То, что творило воображение русских гениев, – мое уже потому, что я соплеменница, «единомышленник», родня по языку, а значит – и по духу. Я говорю по-русски, думаю по-русски, существую по-русски. Здесь не гордость в каком-то греховном смысле слепого самовозвышения, а благотворное чувство великого дара, сообщающее достоинство, самоуважение, веру в себя, свой путь и ответственность перед этим даром русской речи.

Русский язык является существенным фактором русской идеи на Донбассе, фактором самоидентификации, свободы и экзистенции.

Список использованных источников

1. Ахматова А. Лирика. – М.: Славянский дом книги, 2016. – 320 с.
2. Гадамер Г. Истина и метод / пер. с нем. Б. Н. Бессонова. – М.: Прогресс, 1988. – 704 с.

3. Гаршин В. Рассказы. – м.: Художественная литература, 1986. – 255 с.

4. Мандельштам О. Малое собрание сочинений. – М.: Азбука, 2016. – 688 с.

5. Хайдеггер М. Бытие и время / пер. с нем. В. В. Бибихина. – Харьков: Фолио, 2003. – 503 с.