Мое превращение

 С того вечера я и начала свою новую жизнь, поначалу еще о многом не догадываясь и просто пытаясь привыкнуть к обитателям этого лесного имения. На следующий день я узнала их имена: двух женщин звали Петра и Паулина, мужчину, который тоже походил на женщину о чем-то передо мной точно пытался извиниться, Бальтазар; другого - Жозеф. Также мне объяснили, что Бальтазар несколько лет подряд играл женщин на театральных подмостках, поэтому до сих пор может себя вести намеренно жеманно и носить одежду не своего пола. И я, конечно, начала смутно осознавать, что весь этот своеобразный квартет живет, находясь в свободных отношениях с каждым из окружения. Не могу сказать, что подобную жизнь я одобряла, но эти люди меня спасли, и я не имела права осуждать их взгляды и поступки.
 Первые дни я к тому же была еще слишком слаба, чтобы хорошо обдумать произошедшее со мной. Я почти не встала с кровати, поручив себя заботам Рут. Та оказалась приветливой на вид девушкой, но явно не желающей раскрываться мне, и не по причине своей немоты. Петра и Паулина также поддерживали мое здоровье, отпаивая какими-то лекарствами. Я не спрашивала, что это, поскольку понимала, что они бы не спасали меня в лесу, чтобы затем просто отравить. Знала бы я их истинный план... все могло бы сложиться иначе.
 Жозеф и Бальтазар почему-то общались со мной реже, и лишь когда я достаточно оправилась, чтобы встать на ноги, немного рассказали о своей театральной жизни и о том, что это лишь со стороны зрителей выглядело смешным, а в действительности они оба грезили о славе трагиков, подобных Монфлери. Я попыталась было им напомнить про величайшего комедианта Мольера, но Жозеф лишь горько усмехнулся в ответ, а Бальтазар манерно прикрыл лицо веером.
 Также, когда мне сделалось лучше, я стала просить помочь мне как-то связаться с дядей, ведь он уже точно счел нас с братом погибшими от рук разбойников. В ответ на мои просьбы отправить ему письмо белокурая Паулина лишь кивала головой, обещая все сделать, а Петра успокаивала, что Рут знает лес и сможет все доставить в срок. Лишь гораздо позже я узнала, что мое письмо было почти сразу сожжено.
 К слову об огне: в том доме никогда не горели камины, только свечи, хотя в холодные вечера должна была приходить прохлада. Но ни я, ни хозяева, не ощущали холода: женщины спокойно могли ходить в одних сорочках или с глубокими вырезами в платьях, а мужчины вовсе порой попадались мне на глаза почти полностью обнаженными. Это казалось мне безнравственным, но я по-прежнему молчала, поскольку считала себя им обязанной до конца жизни.
 В первые дни своего выздоровления мне приносили в постель и еду, но я с трудом могла проглотить несколько ложек супа. Когда же ко мне вернулись силы, мне дали не то мясо, не то курицу, но я не ощутила ни привычного аппетитного запаха, ни вкуса, словно жевала какую-то кашицу. А вскоре после того ужина меня начало рвать. Я очень испугалась, уже начав думать, что еда была отравлена, но Петра меня убедила, что это просто реакция не до конца восстановившегося организма, и я понемногу успокоилась. Однако дальше сделалось лишь хуже.
 Когда на другой день мне снова дали поесть, я ощутила уже омерзительный привкус земли во рту и даже не смогла все это проглотить. Кое-как запив мерзкую пищу водой, я прилегла отдохнуть, даже не видя, как перед этим все они на меня смотрели: женщины с предвкушением, мужчины - с сочувствием.
 Некоторое время я спала, вернее, пребывала в легком забытьи, но затем вдруг резко вскочила на кровати, схватившись за горло. Казалось, я только что проглотила наждачную бумагу, и меня просто жгло изнутри от неимоверной жажды. Рядом на тумбочке стояла вода, но я к ней и не притронулась. Мне нужно было нечто еще, иное, погуще и горячее...
 Не понимая, что со мной происходит, я, тем не менее, отчетливо  знала, что мне нужно делать. Отодвинув тяжелую штору (а они закрывали абсолютно все окна в доме), я открыла окно, пытаясь вдохнуть прохладный ночной воздух. Но вскоре поняла, что и этого толком не могу сделать. Для проверки я задержала дыхание и прождала около пяти минут, не испытывая ровным счетом никакого дискомфорта. От осознания, что со мной происходит какая-то дьявольщина, Я почувствовала, как мои ноги подкашиваются. Но в тот же миг на ветку дерева, растущего прямо возле окна, села маленькая сплюшка. Забыв обо всем, я, точно дикая кошка, метнулась к птице и спустя какое-то мгновение уже сжимала ее хрупкое тельце в руках, чувствуя лишь биение крови в этом обреченном существе. Дальнейшее я осознала и не сразу, и оно стало для меня настолько ужасным, что из горла вырвался сдавленный крик. Мои руки безвольно опустились, и обескровленная тушка упала на пол.
 Почти уверенная, что схожу с ума, я направилась в комнату, где была ванная, прихватив с собой острый нож, лежащий на кухне. В то время в доме вроде была только Тара - меня предупреждали, что Бальтазар и Жозеф до поздней ночи проводят время на охоте, и женщины их иногда тоже сопровождают. Значит, мне точно никто не помешает осуществить задуманное.
 Дойдя до ванной, я налила туда воду и опустилась прямо в кружевном пеньюаре. Набравшись храбрости, я дрожащей рукой сделала себе надрез на вене. Не очень глубокий, но достаточный, чтобы полилась кровь. Однако таковой почти не было. Я начала резать сильнее, но все повреждения почти тут же затягивались как по-волшебству, и вдобавок, я ощутила что мой язык уперся в нечто острое во рту, словно часть моих зубов неровно скололась.
 Задрожав всем телом и выбросив нож в сторону, я закричала: "Боже мой! Что происходит?! Что со мной происходит?!"
 Я молилась, чтобы все это оказалось лишь кошмарным сном, но мое ухо уловило знакомое шуршание юбок и стук каблучков по полу. Когда в комнату вошли Петра и Паулина, они почти в один голос сказали:
 - Вот и все, милая, теперь ты одна из нас!