Большая белая акула

  Им по семь, Димасику и Калуге, и на дворе зима. Чистая, белая, снежная, морозная.
Гуляли, гуляли, как вдруг приспичило солдатиков. Даже не поиграть, доказать - Калуга хитро не верил рассказам о чудо-богатырях и пленных тамплиерах, говорил, брешешь, говорил, докажи.
Пришлось позвать домой.
Солдатики были давней мечтой, несбыточной, почти страстью.
У Гоши оловянные - то ли дядь Леня подарил, а может теть Ленин ухажер, не суть - у Гоши они есть и точка. Зеленые, тяжеленькие, в черных сапогах, навытяжку. В касках и с автоматами. Штук пять, но поиграть, гад, не дает, только подержать. Да и то на секундочку.
Димасик умолял родителей, пожалуйста, на день рождения, больше ничего, никогда, обещал все подряд - увы, солдатиков ему не дарили. Принципиально. И вдруг, о боже, невозможно поверить...
Солнечным воскресным утром он проснулся в предчувствии. Радостном, детском и ярком - сегодня приедет отец, которого неделю назад услали в Москву. Это уже само по себе хорошо - они с папой большие друзья и вообще, с ним весело, интересно и здорово, особенно по выходным. Плюс обязательно что-нибудь привезет. Может пистолет с пистонами, хуже, цветные карандаши или фломастеры, главное, приедет сам.
Действительно, в комнате что-то было не так. Димасик огляделся и увидел две рапиры - огромные, пластмассовые, темно-зеленые, профилированные ребрами с закрытым оранжевой полусферой эфесом, а рядом лежала плоская картонная коробка с пневматическим автоматом. Две ручки под пальцы и плечевой поршень, стреляющий шариками размером с десятикопеечную монету.
Он осторожно просочился в родительскую комнату - так и есть, папа дома, только спит. Тихонько вернулся к себе, помахал рапирой, пострелял по дивану. Шарики летели быстро и далеко, просто надо порезче давануть. Один залетел на стеллаж - на самую верхнюю полку. Димасик полез. Сначала стул, потом буфет и наконец, одной ногой упершись в книжную полку и покрепче ухватившись за другую, стал осторожно водить ладонь. Увы, шарика не было. Напрягшись прошарил дальше, как вдруг наткнулся на небольшой пакет. Осторожно стащив, спустился. Пакет оказался непрозрачным, скорей, не пакет, а рыжая полиэтиленовая сумочка с застежкой, и глянул содержимое.
Не может быть, он не поверил глазам - там были они...
Красные русские богатыри - конные, пешие, в кольчатых кольчугах, шлемах луковками, с мечами, щитами и копьями, и зеленые немецкие рыцари, закованные в броню вместе с конями, с ведрами на голове и крестами на щитах.
Свершилось, и теперь он сказочно богат - надо только дождаться Гошиного пробуждения и держа на виду рыцарскую сумку, ехидно глянуть аспиду прямо в глаза.

Пришли, разделись и только Димасик протянул заветную сумку, как из кухни позвала мама. Он на секунду отвлекся - нет мам, есть не хотим, а когда вернулся Калуга уже стоял в дверях.
Надо домой, хмуро пробурчал он пряча глаза, а то мать заругается. Торопливо напялив шапку, шубу и валенки убыл прыжками - будто зад горел.
Ушел и ушел, тем более позвали ужинать, а вернувшись в комнату и открыв сумочку, заметил неладное. воинство уменьшилось. Не было двух красных и двух зеленых.
Может утром не всех убрал или положил не туда. Розыски, сначала поверхностные, а потом лихорадочные, с нервами, обидами и перелопачиванием шкафов, углов и схронов, ничего не принесли. Четырех солдат по-прежнему не хватало.
Допросили Гошу. Тот сделал круглые глаза, вывернул карманы и предложил обыскать.
Разумеется, Лена обиделась, закусила губу, вздернула спиной и перестала разговаривать, а сыну запретила выходить из комнаты.
Димасик разволновался не на шутку - аж до того, что вечером поставили градусник, получили тридцать восемь, уложили в постель, а утром не пустили в школу. Мало того, вызвали Фрузу Борисовну.
Болезнь оказалась легкой, температура спала на следующий день и ему досталась целая неделя - что может быть лучше, если б не утрата. Рисовал, строил конструктор, слушал пластинки и переживал - куда они могли подеваться, не иначе Гоша, больше некому.
К исходу недели почти смирился, как вдруг словил кухонный разговор - баба Сима что-то громко выговаривала маме. Прислушавшись уловил, что речь шла о солдатиках:

Какой к черту Гоша, гневно наезжала баба Сима, Калугин взял, с него станется, отец пьет, мать уборщица, голь перекатная, говорила, не надо приводить, он, тебе говорю...

И тут Димасика пронзило. Точно, ведь Калуга держал их в руках, а потом, когда засобирался домой, сказал, что положил на стол...

Факт кражи, тем более лично у него, взволновал не на шутку. До этого всегда брали у кого-то - в кино, разговорах или как пару лет назад в Муслюмово, когда их с Бабой Полей обнесли на шмотки.
Вспомнив Муслюмово и те неприятные впечатления, которые принесла кража, страшная тем, что ее совершил кто-то из знакомых. Может те, кто работал в школе, или их дети, вечно околачивающиеся неподалеку, или те, с кем ежедневно разговаривали, пили чай в столовке, у кого покупали молоко, ходили на речку, неважно - все деревенские встали на подозрение. Кража, совершенная днем, через форточку, нагло, с оставлением нарочитых, жирных и очень злых следов за окном, напугала по-полной, и подумав Димасик решил, что тогда было хуже.
Но то, что вором оказался свой, городской, более того, знакомый соседский человек, которого называл другом, поражало абсурдностью. Как же так, мы скоро увидимся - как в глаза будет смотреть, как сможет заговорить, проще сквозь землю провалиться.
Тем не менее Димасик обобщил неприятный опыт уяснив, что свое можно утратить по доверчивости. Попался на хитрость - бывает и так.

На следующий день разрешили погулять, и тут он его отловил. Затащил в беседку и дважды предъявил под дых.
Калуга поначалу отпирался, но в конце концов сдался и вернул. Правда не всех и не сразу - парочку зажал, сославшись на потерю.
Важнее, очевидным образом испугался. Заюлил, замельтешил, и в глазах забегала униженность загнанного в угол зверька.
Ладно, кончай, притворно хныкал он, это я, только не рассказывай матери, прибьет.

Удивительно, фигура закрепилась навсегда. В дальнейшем Калуга при встречах мялся, мямлил и вел себя подобострастно - кража у своих, пусть миллион лет назад, непростительна в пацанских кругах, а он котировался, как бесстрашный, бесновато-безбашенный воровай с ножиком в кармане и большой белой акулой на заграничной ветровке.