Альбом О мужьях и не только о них. Глава 11

Глава 11. Всё в горох, а абажур – в полоску.

Вы его любили? Неужели?
Но полшага - разве это путь?!
Сколько вы пудов с ним соли съели?
Как успели в душу заглянуть?!
 
Что вы знали, ведали о нем?
To, что у него есть губы, руки,
Комплимент, цветы, по моде брюки -
Вот и все, пожалуй, в основном? 
               
Говорите, трудно разобраться,
Если страсть. Допустим, что и так.
Но ведь должен чем-то отличаться
Человек от кошек и дворняг!

«Прямой разговор». Эдуард Асадов.
 
    
Я даже не знаю нужно ли в центре Парижа поздним вечером бояться гулять одинокой дамочке. Но то, что этой дамочке надо так устать, чтобы придти, упасть на кровать и забыться хоть каким-нибудь сном – это мне точно известно. Я надеюсь, что весенний воздух пьянит не только влюбленных, но и замученных одиноких грустных женщин. Если воздух не поможет, то в номере есть привезенная с собой бутылочка «Бульбашки» с медом и перцем. Вот она-то точно перцем обострит и медом подсластит все то, что надо обострить и подсластить, если уж воздух не опьянит. Я не тороплюсь в отель: когда еще смогу пожалеть себя в Париже, помучить воспоминаниями, посострадать самой себе?!  На фоне таких декораций и уставать до одури легче. Но, все равно, грустно и печально, что негодяйка Люсинда востребована моим мужем, а я – нет. Теперь я вспоминаю слова Леночки, сказанные мне в санатории. Она же предупреждала меня, чтобы я остерегалась быть одурманенной обаянием Жоры. Но с ним, как я и предполагала, так резко изменилась моя жизнь в лучшую сторону, стала ярче, легче, комфортнее. Это я понимала и тогда, и сейчас. Умом я понимала. Только не думала, что  Георгий сыграет со мной в «Морской бой». Это когда спрашивают: «Ранен?». И радуются, когда в ответ слышат: «Убит!» Можно было бы закрыть глаза на «шалости» мужа. Это если относиться к тому, что видела, как к «шалостям». Разумом понимаю, что мне будет хуже. Да вот беда закрыть глаза на «это» не могу. Закрываю и вижу их рабочий сексуальный акт. И не могу стереть картинку из памяти! Поэтому  до изнеможения бесцельно слоняюсь по Парижу и глазею на красиво оформленные витрины.  Но….

Магазины в эту позднюю пору закрываются, гаснет освещение витрин, туман опускается на мостовую, и улицы приобретают вид унылых подворотен. Взгляд мой, увлажненный остатками уже выплаканных дома слез, ни за что не цепляется. Я «задним умом» отмечаю красоту витрин,  кутаясь в яркий пушистый купленный сегодня палантин, так как вечером стало прохладно. Моя цель – километраж. И, правда, ноги в ботинках гудят. Мне это нравится, так как физические страдания отвлекают от вопросов: «Ну, почему это произошло со мной? Почему, именно, сейчас?» Но все «хорошее», когда-нибудь заканчивается. Вот и я начинаю понимать, что надо поймать кого-нибудь за полу, сунуть ему под нос карту Парижа, если он не понимает ни по-английски, ни по-русски, и ткнуть пальцем в карту города, туда где показано метро. Почему я пишу «он»? Да потому что я начинаю замечать, что на улице совсем нет женщин среди редких прохожих. А среди тех, кто возникает, окутанный легким туманом, все особи мужского пола. До меня с тревогой стало доходить, что я уже утомилась достаточно, уже настрадалась и нагрустилась на улицах французской столицы. И новых поводов для страданий мне точно не надо. План удалось воплотить в жизнь.  Я еле передвигаю ноги! Я хочу в отель!

Одиноко идущий молодой человек, посмотрев карту, потыкал в нее пальцем. И, к моему удовольствию, махнул направо, показав три пальца, затем вперед, подняв ладошку с растопыренными двумя пальцами, и нарисовал  знак метро. Самостоятельно, под его чутким руководством, я повозила по карте города своим ноготочком, после чего, он, осуждающе покачав головой, но все-таки мило улыбнувшись, постучал по  циферблату часов. Я поняла, что идти мне надо быстро, если я хочу успеть в метро. Прокручивая в голове свои переживания, я даже не подумала следить за временем. Я промерсикала ему несколько раз, перешла улицу  и быстро направилась к подземке. Я уже отшагала три квартала направо и решительно повернула на финишную прямую, чтобы прошагать еще два, как вдруг затормозила.

 На углу был магазин, и, как ни странно в столь поздний час, его витрина была ярко освещена. Это была очень веселая витрина. Все на ней было в «горох». «Горох» был белый, а фон красный, в основном. Здесь были и огромные красные в белый горох резиновые сапоги, стоящие под гороховым столом, правда, белым в красный горох. Но на нем стояли красные с белыми горошками чашки с чайником и кастрюльки, и горшки с цветами и много еще чего. Цветы, правда, были  голубые и синие в белый горох. Зеленой в черный горох была огромная матрешка, над которой порхали желтые и сиреневые бабочки в тоже черный горошек. И только большая настольная лампа на бронзовой ноге солидного размера накрылась квадратным абажуром в полоску, сине–бело-красную. Я остановилась, так это забавно смотрелось. Я, конечно, спешила, но, все-таки, решила сфотографировать столь необычную витрину. Может мне не удалось передать её очарование словами, но она, правда, была хороша. Лихорадочно взялась искать в сумке фотоаппарат. Понятно, что он не собирался просыпаться среди ночи и вылезать из сумки на вечерний прохладный воздух. Ему-то зачем. Но я настояла. Он смирился. И вот когда я уже была готова начать фотографировать, свет на витрине погас, и магазин погрузился во мрак. От неожиданности я сначала оторопела, а потом стало так жалко себя, что накопленная за последнее время обида решила пролиться потоком слез. Мокрыми дорожками сбегающие по щекам слезы лились безостановочно, а потом перешли в горькие рыдания. Я ведь могла опоздать в метро, но остановилась ради этой витрины»! Так хотелось первый раз за день  искренне порадовать себя Парижем. Я рыдала и говорила себе, что, мол, этой витрине я радовалась  от всей души. И «вот тебе бабушка и  Юрьев день!». Веселая витрина погасла не раньше, не позже, а как раз сейчас. Я стояла перед витриной с фотоаппаратом в руке и громко рыдала. Остановиться было невозможно.

Из магазина вышел высокий мужчина  средних лет, одетый во все черное, в черном берете, и только светлый клетчатый шарф небрежно завязан вокруг шеи. Лицо в темноте было видно неотчетливо, только усы темнели. Он собрался опустить металлические жалюзи на витрину, когда увидел меня  с фотоаппаратом в руке, а, точнее, услышал мои рыдания. Он что-то стал говорить, но, кроме «О, мадам!»,  я ничего не поняла. Он подошел ко мне, посмотрел на меня и, резко повернувшись, вошел в магазин. Включил свет, по витрине снова весело запрыгали горохи, заважничали полоски, снова можно было фотографировать. Он вышел на порог, остановился на ступеньках, махнул рукой в сторону витрины и  что-то стал говорить. Но мадам ничего не могла сфотографировать.  Плечи у нервной мадам тряслись. Огромные слезы текли по щекам. Мужчина взял из моих рук фотоаппарат и сделал несколько снимков с разных сторон, проверил их качество. Покачал головой, что-то мне сказал. Я ничего не поняла, так как это не было «Шерше ля фам», «Мерси боку!» или «Се ля ви!»: то, что было в моем багаже из французского языка. Я шмыгала носом и лихорадочно искала в сумке мирно спящий носовой платок или салфетки. Незнакомец взял меня за плечи, повел по ступенькам вглубь  магазина. По пути выключив большой свет. На витрине осталась гореть настольная лампа в полосатом абажуре. «Какой приятный парфюм!» – отметила рыдающая я, ведомая незнакомцем.

Меня усадили на небольшой удобный диванчик, наверное, в кабинете, затем выдали стопку бумажных салфеток и стакан с водой. Использовав целую стопку салфеток и прокляцав зубами по  стакану, но все-таки выпив воду, я стала потихоньку успокаиваться.  За это время незнакомец размотал шарф, снял берет и куртку, принес два бокала и бутылку шампанского. Он что-то говорил, но по-французски, но там не было опять слов, которые я знала, а была красиво перекатывающая камушками буква р. Это на меня подействовало успокаивающе. Мужчина был очень даже ничего. Он спокойно разлил шампанское, подал мне бокал, а сам в это время включил камин. Затем спокойно опустился на ковер около дивана рядом со мной. Поднял бокал и мы стали молча пить шампанское. Тут я поняла, что не только давно не ела, а что еще очень хочу пить. Ну, и пусть, что шампанское!

 Сначала я всхлипывала, потом затихла и даже стала понимать, что шампанское очень вкусное. Затем я услышала очередное «мадам» и мне снова вручили полный бокал. Не знаю почему, может, потому, что мы ни о чем не могли говорить, но мне стало спокойно. И тепло. Тепло, понятно, от камина. И уютно. Вероятно, потому, что плечо незнакомца касалось моей ноги. Такое уверенное мужское плечо. Неизвестно чье. Зато известно, что на метро я уже опоздала, так как часы висели передо мной. Но мне стало все равно. Я сидела и думала, что мои ноги не смогут сделать ни одного шага, так они устали. Я даже боялась подумать, что надо ими будет шагать. Так мы сидели, молча, и пили вкусное шампанское. Я пьянела с каждой не то, что минутой, секундой! Потом я пошевелилась.

 Незнакомец поднял голову.  Я показала ему жестами, что мне жарко, он таким же макаром предложил мне снять шарф. Что я и сделала. И куртку джинсовую тоже сняла, оставшись в тонкой тугооблегающей грудь водолазке, причем под водолазкой я была без бюстгальтера. «Это нехорошо, человек-то чужой», – подумала я, когда он одобрительно посмотрел на мою грудь. Но он улыбнулся мягко, продолжая сидеть на ковре у моих ног с опустевшей бутылкой и бокалом.  Он уже раньше допил свой бокал, а я только-только допила. Он взял у меня бокал и поставил на пол. Показал на себя и сказал: «Мишель». Так я поняла, что парижанина зовут Мишель. Я показала ладошкой на себя и сказала: «Россия, София, туризм». Он медленно сказал: «Ка-ра-шо!». И мы замолчали.

Потом  я вздрогнула, так как почувствовала, что он развязывает шнурки на моих ботинках. Я уже говорила, что в дорогу  взяла мягкие кожаные ботинки, которые лезли на толстые носки, чтобы удобно было ходить долго. Но поскольку я знала, что буду гулять  до позднего вечера, когда похолодает,  то надела носки на чулки с резинкой. Юбка у меня была почти в пол, и вечерний свежий воздух не мог добраться до открытой части бедер между трусиками и резинкой. Но сейчас я остро почувствовала, что голая кожа моя заволновалась и покрылась пупырышками.  Я сверлила взглядом темную шевелюру незнакомца, не совсем понимая его намерения. Точнее, мне не хотелось думать, что его намерения связаны с сексуальными домогательствами. Словно бы почувствовав мою напряженность и настороженность, Мишель улыбнулся, отрицательно покачав головой. Я успокоилась. Не вставая, он пододвинул стул от письменного стола. Затем снял с меня ботинки, одну ногу положил на стул, а со второй снял носок  и стал легонько разминать мою ступню. Я обратила внимание на то, что много бумаг разложено на письменном столе, от которого он отодвинул стул. Наверное, Мишель допоздна работал.  Массаж отвлек меня от стола и бумаг на нем. Мишель добрался до второй ступни. Я блаженствовала. Мои ноги были счастливы, если бы не одно но…. Это у китайцев заканчиваются на ступнях меридианы разных органов. Мои ступни, как мне было известно из моего предыдущего опыта, сплошь усеяны эрогенными точками. Конечно, точкам сегодня досталось, и они должны были бы от усталости безмолвно располагаться  на подошвах. Они вроде бы так и делали, но, как показало дальнейшее, их  связь с соответствующими органами моего организма никто не отменял. И эти органы потихоньку становились гораздо более счастливыми, чем ступни. Пока я прислушивалась к ощущениям внутри меня, Мишель дал мне передышку.

 Он встал и принес еще бутылку шампанского. Хотя мне было и так достаточно. Мои щеки горели, в теле резвились пузырьки от шампанского, кожу приятно покалывало. Я уже говорила, что передо мной висели часы, но сейчас я плохо соображала и не могла  понять сколько времени. Перед глазами вдруг встала картинка: кабинета мужа в злосчастный канун Женского праздника. И злость мутью поднялась со дна души, но нежные руки случайного знакомого погасили вспышку. И я снова оказалась в Париже. «Ничего случайного не бывает, зачем-то мне был послан этот Мишель», –  подумала я. И поняла, что моя грудь лучше меня уже знает ответ на этот вопрос. Соски мои ныли, так как налились желанием, стали, как изюм: им хотелось, чтобы их или мяли, или ласкали, или целовали. Внизу живота и между ног заныло, хотелось развести ноги и выгнуть спину. Но я сидела тихо, как мышка. Между тем Мишель, после того как принес шампанское, устроился перед диваном по-другому. Он по-прежнему сидел на ковре у моих ног, но уже лицом ко мне. Он опирался спиной на стенку письменного стола, ноги он согнул в коленях  и на них положил мои ноги. Снова стал делать массаж, смотрел на меня и видел, что я блаженствую.  Аккуратно подняв мою длинную юбку мне на бедра, он коснулся оголенной кожи бедер, я выгнулась и тихонько застонала. Мишель пристально смотрел мне в глаза. Я тоже попыталась смотреть ему в глаза, но из этого ничего не вышло, так как веки мои хотели опуститься на глаза и поблаженствовать. Еще и грудь начала выдавать, так огрубевшие соски, словно пуговицы, стали просматриваться через тонкую ткань водолазки, рассказывая о состоянии хозяйки. Выдавали с потрохами. Я посмотрела на Мишеля и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ и стал медленно  снимать с меня чулки. Я стала кусать губы и  часто дышать. Грудь ходила ходуном, призывно завлекая постороннего малознакомого мужчину. Но мужчину интересовала не она. Сняв чулки, он стал целовать и ласкать мои ноги. Ласки выше колен начали меня сводить с ума, я плохо отдавала себе отчет в своих действиях. Я бесстыдно задрала юбку до самой талии, медленно сползла на край дивана и устроившись полулежа, со стоном развела ноги. Мне казалось, что сейчас мой партнер снимет с меня трусики и тоже начнет раздеваться. Возможно, мы переберемся на ковер. Но все получилось не так. Он подсунул руки под мои ягодицы и стал медленно, глядя мне в глаза, массажировать мои ягодицы. Его прикосновения доставляли мне блаженные мгновенья, я извивалась и ерзала у него на ладонях. Мне хотелось, чтобы он поскорее освободил меня от ненужной части гардероба: чтобы он снял с меня трусики. Я изнемогала от желания.  Шампанское стучало в голове,  в висках, туманило взор. Я с трудом поднимала веки. Но Мишель просто везде гладил меня. Я еще шире раздвинула ноги. Движения его возбуждали меня. Хотя я уже не была бомбой замедленного действия, уже пошел обратный отсчет. Меня ничто не могло остановить: я обхватила Мишеля ногами за талию, а руками схватила за плечи. Он ласково, но властно положил мои руки на спинку дивана, выпутался из моих ног и продолжил свои игры, сводящие меня с ума. Он смотрел мне в глаза, а сам ускорил движения и усилил нажим. И я закричала. От восторга. От радости познания себя. Боже, накал блаженства заставлял меня по-звериному царапать спинку дивана, кричать и извиваться. Мне показалось, что я сейчас потеряю сознание или перестану дышать, если это продлиться хоть мгновение. И вдруг мое тело  стало судорожно извиваться, я еще кричала, но уже тише, потом замолчала, и начала всхлипывать. Потекли слезы. Мишель сел на диван рядом со мной, стал гладить мои плечи, кисти рук, волосы. Потом он сел на пол и снова стал нежно массажировать пальцы ног. Я  плакала.

 Когда я выплакалась, Мишель спокойно стал наряжать меня в обратном порядке очень мягкими движениями, с грустью смотря на меня: сначала расправил скрученные чулки, аккуратно одел их, затем натянул   толстые носки, разгладил их и засунул ноги в ботинки,завязал шнурки. Опустил юбку, поставил меня и рукой отряхнул  юбку. Я же стояла, как кукла, прислушиваясь к возникшему  внутри меня удивлению на свое поведение: мне не хотелось быть обутой. Я была готова сидеть  с незнакомцем и дальше. Но он ласково всунул меня в джинсовую куртку, аккуратно застегнул все пуговицы, пока я вдыхала аромат его парфюма и, молча, хлопала ресницами, затем закутал меня в палантин. Не спеша  выключил камин, набросил куртку, замотал шарф и щегольски надвинул на шевелюру берет. Затем налил по бокалу шампанского. Мы выпили. Мишель опять сказал: «Софи!» и поцеловал мне руку. Мы вышли на улицу, он закрыл магазин, опустил металлические жалюзи. Мишель уже вызвал для меня такси, которое стояло около двери. Когда я села на заднее сиденье, он наклонился, поцеловал меня в щеку и тихо, смешно картавя слова, сказал: «Софи, пас де проблем. Ка-ра-шо?»

 В эту ночь я спала сном праведника, а не грешницы. Мне снилось, что я – Ванька, и что я гуляю по необыкновенному Парижу: все здания были в горох, и только Эйфелева башня в полоску. Как замечательно, что всё в горох, а башня – в полоску, сине-бело-красную. Хо-ро-шо! Очень успокаивающая расцветка. Очень. И злость моя на мужа, которого я уже считала бывшим, прошла. Ну, что поделать?!  Я ведь была пятая жена. Ну, вот такой он человек!


Какими на свете бывают измены?   
Измены бывают явными, тайными,
Злыми и подлыми, как гиены,
Крупными, мелкими и случайными.
 
А если тайно никто не встречается,
Не нарушает ни честь, ни обет,
Ничто не случается, не совершается,
Измена может быть или нет?

«Худшая измена». Эдуард Асадов.