Расконопатить небо

- Ты хоть понимаешь, что всему привычному конец?
- Чему?
- Майским прогулкам, посиделкам у берега моря, горному воздуху, лыжным трассам, пчелки будут жужжать совсем по-другому, акация будет цвести не так, ты даже на хоккей не сходишь.
- Где ты все это берешь?
- Надо просто думать.
- Ага к тебе во сне спустился богоподобный ангел в белом балахоне до земли и сладкозвучно шевеля устами пропел о конце мира. Или ты прочла книгу, какой-нибудь «Литрес» прислал письмо: «Если вы не прочтете книгу «Посторонний предмет распоясался» Джемберда Хабубудея Младшего о смыслах Бытия, то дни Ваши сочтены!»
Мы сидели у окна. За окном шел дождь. Капли медленным локомотивом на конечной сползали сверху вниз по скользкой поверхности и собирались ручейками у рамы.
Мне казалось, что я все это уже пережил. И этот новый мир, который нас ожидает, ничем не отличается от старого мира, в котором я жил 2000 лет назад в провинции у моря в каком-нибудь Херсонесе Таврическом. Мы выращивали виноград, давили оливки, у меня было поле пшеницы, иногда утром я уходил на лодке в море и возвращался только к обеду, просоленный, обветренный, красный, но счастливый. Вечерами ты возилась с детьми и пела грустные греческие песни, а я сидел и пытался выучать Гомера «Илиаду» наизусть, но доходя до списка кораблей спотыкался.
- Ничего не изменится, - я поднял глаза на Свету и улыбнулся, - все будет как встарь, как две тысячи лет назад, и мне кажется это к лучшему.
- Ага тогда боги жили среди людей, каждый день беседовали с нами и гладили по головкам, - Света оторвалась от ридера и приласкала кота, сидевшего у нее на коленях.
- Понимаешь, на нас просто обратили внимание. Ну-ка, Харченки, не прячьтесь, вы тут за спинами прятались 2000 лет, ну-ка выходите на свет, покажитесь-ка нам, чем вы тут дышали 2000 лет, давайте-ка разберемся, давайте-ка оценим, что вы тут наваяли, к чему вы тут приплыли, пока мы пили чай на веранде.
- Посмотрели, разобрались, вздохнули и наслали порчи и болезни.
- Так – это хорошо, значит где-то там, высоко-высоко о нас еще помнят, мы еще спасаемы, нас можно изменить, а не отмахнуться, как от назойливого комарика, пищащего тарабарскую трель в ухо.
- Вот и вспомнили.


Вот поет женщина, на старой записи годов 60-х. Я вижу ее одухотворенное лицо, мимика, руки летают, а самое главное я слышу голос. Ласковый, грудной, пронзительный. По-моему – это главное, что дала цивилизация. Ни сотовая связь, ни полеты в космос, ни телевизор и атомная энергия, а голос поющей женщины. Еще каких-то двести лет назад люди забывали голос ушедшего. Никакой текст не может передать звучание голоса. Мы звуковые поколения. Мы слышим ушедших, мы их видим, мы их помним, память получила вещественное воплощение. Только все убыстряется. Сначала я снес в гараж пластинки, потому что появились кассеты, потом я снес туда же кассеты, потому что появились компакт-диски, а теперь я собираю их, потому что все можно найти на ютубе.
- Твой гараж безразмерен? - спрашивает жена Света.
- Я не могу это выкинуть, хоть там и мало места, - я собрал полную коробку. Лафорет, Анна Герман, Има Сумак, Монсерат, Зоопарк.
Я беру каждый компакт диск, долго верчу в руках.
- Их даже не на чем проигрывать, хлам,- продолжает Света.
- Понимаешь, мне вдруг кажется, что в один момент все исчезнет, навсегда и вдруг кто-то мудрый и всевластный раскопает все это.
- Ага твой гараж, -перебивает меня Света.
- Раскопает все это, - продолжаю я, - и раз он всевластный и мудрый, всесильный, вседержащий, то найдет способ оживить эти голоса.
- Они будут слушать другое.
- Но я то слушал это.
- Опять твое я.
- Это не мое я, это я,  - собираю диски в коробку и иду в гараж.


Во дворе белая вьюга. Под ветром облетает вишневый цвет. Один лепесток упал коту на нос. Кот фыркает, сидя под столиком. Я открыл дверь в дом и зову кота:
- Кис-кис, ориентал.
Соседка Надежда спрашивает, почему я своего рыжего беспородного кота зову ориенталом.
- Так продали мне его как ориентала за 10000 рублей, - говорю.
- И как вы Вячеслав Анатольевич так лопухнулись?
- Тощий был, одни уши, дистрофик, я и подумал - ориентал.
- А потом что?
- Что, что вырос, а уши не выросли, оказался обычным помоечным котом.
- Так выгнали б.
- Жалко.


- Дай я потрогаю твой лоб.
Она чуть коснулась губами моего лба. Так к нему в детстве прикасалась мама. Я сразу вспомнил осенние дождливые вечера. Я лежу закутанный в пуховое одеяло, выпив чай с малиной и съев ложку протертого с медом лука. У меня ангина. Я грущу, страдаю, хныкаю и читаю Робинзона Крузо. Вот сейчас изгнанник нашел проросший колосок пшеницы, а это значит, что через 8 лет Робинзон испечет хлеб.
- По-моему у тебя ничего нет, - Света оторвала губы от моего лба и внимательно смотрит на меня.
У Светы серые глаза. Когда она смотрит на меня, я забываю, что у меня жар. Наверное, когда она прикоснулась к моему лбу жар прошел.
- Нет у меня жар, - я взял руку Светы, сжал ладошку и тяну на себя. Мне смешно. Света тоже смеется.
В детстве я часто болел, но самое болезненное воспоминание – это приезд с Камчатки на Кубань к Николаевым. Пятилетний я и четырехлетний троюродный брат Стасик голышом залезли на черешню и губами и руками срывали спелые сочные брызжущие ягоды и поедали их весело и радостно. Папа и мама стояли под деревом и смеялись.
Но утром меня и Стасика ждал конфуз. Под палящим солнцем мы обгорели. Дородная и опрятная тетя Нюра мазала наши спины сметаной, мы лежали на животах и страдали.
Сейчас я тоже страдаю. Жена приносит мне Шестова, я листаю «Достоевский и Ницше», мне нравится Шестов, но, когда у меня жар я не могу читать.
- Надо быть, как птицы, - говорю я Свете.
- Ага, а есть чего будем, - Света поправляет мне подушку, - тебе хоть больничный оплатят.
- Оплатят, куда денутся.
Со Стасиком я так больше и не виделся. Приезжал уже в 2007 году к тете Нюре, но Стасика не застал. Он одно время работал шофером в совхозе, потом калымил в Бодайбо, потом уезжал на заработки в Польшу, потом женился, потом развелся, а потом сидел безработный после разорения совхоза.
А черешня осталась. Только выродилась. Совсем мелкие ягодки стали с ноготь.


Я лепил на пляже замки, а племяшка их с радостью разрушал. Иногда я строил их долго кропотливо и просил племяшку не трогать замок, пока я не закончу строительство. Тогда племяшка стоял рядом с потухшими глазами и грустно наблюдал за мной. Но стоило мне построить замок, глаза племянника загорались, он весело хлопал в ладоши, топал ногами, бегал по песку, замок превращался в руины.
Наблюдавшая за нами с лежака женщина сказала, что я учу племянника злу. Я вздохнул. По-моему зло - это защищать до конца дней, то что построил. А так волны набежали, ветерок подул, чайка проверещала и строй заново. Служение, так сказать. Племяшка топтал мой замок. Женщина встала и ушла. Я выровнял площадку и начал строительство заново.


Все помнят фильм «Аты-баты шли солдаты» с Леонидом Быковым, где взвод перед приехавшим генералом вместо строевой песни затянул «Нам бы кралю, нам бы кралю, нам бы кралю хоть одну». Мы в 1987 во всероссийском лагере «Океан» на зарнице мы спели «Красное на черном» Алисы, а не «Юный барабанщик». Если в фильме генерал переспросил у лейтенанта, что поют солдаты, то у нас не было никакой реакции. Может, потому что в словах Алисы встречалось слово «Красный», а этот цвет в то время имел сакральное значение. Никаких борцов из нас не получилось, а возможно в 1987 году уже давно никто ни с кем не боролся.
Помню мы вечером лежали по койкам в восьмиместном домике и рассуждали:
- Зачем пели.
- Зря слова учили.
- Надо еще спеть.
- Надо было Аквариум.
Мы не добились даже шварцевского эффекта первого министра, который шептал королю «Я взбунтовался, да я взбунтовался».
Никто ничего не заметил или сделал вид, что не заметил. Все-таки наш отряд был математическим, так сказать надежда науки будущего, опора советского государства.


В комсомол меня принимали 22 апреля, в день рождения Ленина. Это было очень почетно. Я легко прошел совет пионерской дружины и вот теперь нашу группу отличников везли в райком комсомола, где должны были одобрить на каком-то заседании. Я понимаю, что тогда эти заседания имели какое-то особое название, но если честно, то я забыл, как они назывались. Всю дорогу я вспоминал апрельские тезисы Ильича, какие-то политинформации и еще что-то. Я волновался. В автобусе, да и в райкоме я крутил кончик пионерского галстука и докрутился до того, что оторвал его. Хотел спрятать галстук под синий школьный пиджак, но оторванный кончик как на зло торчал так неудобно, что спрятать его не было никакой возможности. На вопросы приемной комиссии я отвечал бойко: «как реорганизовать Рабкрин», «три принципа социалистического реализма», «кодекс строителя коммунизма», «пять шагов вперед четыре назад». Все шло благополучно, но вдруг с дальнего конца стола раздался скрипучий старческий голос. Что делал старик с палочкой в руках в райкоме комсомола неизвестно. Но он встал. В орденах и медалях, и спросил громко и отчетливо, почему у меня порван пионерский галстук – высшая ценность для пионера нашего государства. Сначала я опешил. У меня выступил пот. Меня трясло, но потом что-то во мне щелкнуло, и я полетел. Я рассказывал, как вчера пришел из школы, помогал маме готовить ужин, как потом выносил ведро, как убирался в доме, как много и усиленно занимался уроками, а мой маленький братишка выполз из детской кроватки, прополз в мою комнату и сжевал мне галстук, как я подбежал и страдал, как пытался спасти галстук, гладил его утюгом, но его было не спасти, а магазины были уже закрыты. После долго тирады я замолк. В моих глазах стояли слезы. Это был первый случай в моей жизни проявления актерского пургианского таланта. Пораженный старик молчал. Все пораженно молчали. Потом встал секретарь района и сказал, что я принят в комсомол.


Новый столик, который я наконец-то поставил во дворе, вздулся от дождя. ДСПшная плита, покрытая пластиком и затянутая в щелях резиной, всё равно впитала влагу. Теперь на поверхности красивые, но безобразные волны. Я как будто на подмосковной даче. У меня там тоже такая же поверхность на железных ножках, но старая, изъеденная, прикрученная саморезами для товарного вида. До эпохи карантина мы всей семьёй любили собираться под яблоней, есть шашлыки, пить красное вино, грызть огурцы и лук. Здесь же, в Южном городе, я тоже захотел сделать шашлык. Полез в подвал, нашел мангал, но угля было на донышке и в основном пыль. Это все, что осталось после приезда Г.В. Придется ждать лучших времен, или, надев маску, двинутся в ближайший супермаркет в надежде, что где-нибудь между стеллажей притаился пакет угля. Да тут еще и сосед как на зло затеял шашлык.


Соседский кот Смайлик повадился лазить на окно, расположится с обратной стороны и смотрит в комнату. А с этой стороны сидит мой кот Феник. Так они могут глядеть друг на друга часами. Я не знаю, что их так притягивает друг к другу. Когда они встречаются на улице, то даже не обращают друг на друга внимания, а через стекло могут наблюдать друг за другом часами. Это похоже на кошачий телевизор. Магия подглядывания, проект за стеклом. Один раз я им открыл окно, но они в страхе разбежались. Так и человек. Пока наблюдаешь за миром отстраненно, то он кажется милым и прекрасным, но стоит приоткрыть фрамугу, как весь ужас бытия вторгается в твой уютный мирок.


Если бы не дверь, я бы давно проснулся. Но снилась мне именно ты. Я помню этот день. Я пришел к папе и сказал, что поступаю в Одесский университет. Папа удивился. Вообще-то у меня были приглашения из МГУ, Новосибирского университета, Томского, Ленинградского. Но ты ехала в Одессу. Сейчас, когда мне 50, а не16 я понимаю, что в тебе ничего не было. Но то, как ты держала ветку сирени, как смеялась (о! эти ямочки, эти ямочки), как рыдала над фильмом «Чучело» я помню и сейчас, а так ничего не было, ничего, только ямочки. И вот папа, смотрит на меня и говорит: «Что девочка, а как же космос, я всю жизнь мечтал, чтобы мой сын запускал ракеты». И я поехал в Москву в Московский физико-технический институт и провалил там экзамен и попал в лесотехнический (смех, да и только), а ты уехала в Одессу. И я забыл тебя, а тут снишься, стоишь за стеклянной дверью и ямочки эти и улыбаешься и просыпаться не хочется. Встал голова болит весь в поту. Все прошло, всё в прошлом. Иду по лесу, делянки осматриваю и все в прошлом. Жизнь прошла.


- Ну и что теперь делать, - спросила меня Жанна.
- Не знаю, - мне самому было интересно зачем я это сделали.
- Ты столько раз проходил мимо этого манекена и все было нормально и вот зачем ты это сделал?
Жанна – это главный администратор нашего магазина. Я просто продавец: пальто, кроссовки, платьица, но этот манекен меня конечно раздражал. Он стоял с каким-то высокомерным видом, будто каждое утро спрашивал меня в чем смысл жизни. А я не знаю. Я честно не знаю. Я читал Платона, Канта, Юнга, Хайдегера, копался в дзен-буддизме, христианстве и в Кабале, но не мог ему ответить в чем смысл жизни.
А он каждое утро, смотрел в глаза, я его переодеваю в новую коллекцию: в Прадо, в Габану в Найк, а он спрашивает: «Почему ты так Слава живешь, чего ты Слава достиг, у тебя даже жены нет и детей, ты даже в армии из-за плоскостопия не служил». И пальцем так тыкает прямо в лицо.
Ну и принес я топор, конечно, в один день, взмахнул и отрубил ему руку, которой он на меня указывал, а потом и вторую для симметрии.
- Ну вот куда мы теперь эти руки девать будем, - кричала на меня Жана.
Я посмотрел на Жанну. Мне было стыдно.
Я очнулся. Я смотрел на этого бедного манекена и страдал. По сути - я убил человека. Простого человека, пусть и любознательного. Я не манекена убил – я себя убил!


Расконопатить Небо

После дождя на столике, стоящем во дворе, на пластмассовом полотне остались крупные капли-разводы. Я взял табуретку, поставил пепельницу на стол и закурил сигарету. Провел пальцем, соединяя капли. Ручеек потек к краю и закапал на землю прямо мне на вьетнамские тапочки. Носки промокли. Я как настоящий русский мужчина ношу вьетнамские тапочки на черные хлопковые носки.
- Блин, - вслух сказал я.
Жена услышала это в окно и спросила:
- Что-то случилось?
- Отнюдь, - ответил я.
Жена засмеялась:
- Когда я слышу от мужчины слово «отнюдь», то сразу выхожу замуж (на самом деле эту фразу я спер из одного комментария красивой женщины, это почти копирайт из старого фильма).
- Ну я же никогда не говорил тебе этого слова, - прокричал я в окно жене.
- Но ведь сказал.
- Через 8 лет.
- Это немного.
- Да немного. Мои родители прожили вместе 49 лет.
- Если ты будешь так много курить, то мы так долго вместе не проживем, - жена тоже прокричала мне в окно.
- Сейчас все всё запретили, как будто цель жизни в том, чтобы бегать, прыгать, есть овсянку и постить фотографии в инстаграм.
- Цель жизни в том, чтобы жить.
- Боже, как обычно, как нормально! - я обхватил голову и посмотрел в даль.
Там, где-то в глубине двора уже расцвела акация, которую пилили-пилили автолюбители, но так и не спилили. Каждый год она давала из пня новый побег. Вечная борьба живого с безжизненным. Мы законопатили все щели с Небом и теперь пилим последнюю акацию.
- Сходи в магазин, - кричит мне в окно жена.
- Не могу.
- Почему?
- Я оставил хозяйственную сумку у Никитиных, когда носил им книги Гришаева, Аркатовой и Переверзина с Шевченко и Золотаревым.
- Ну так вернись и забери.
Надо забрать сумку. Надо расконопатить Небо.