Гараж рассказ

После дождя на столике, стоящем во дворе, на пластмассовом полотне остались крупные капли-разводы. Я взял табуретку, поставил пепельницу на стол и закурил сигарету. Провел пальцем, соединяя капли. Ручеек потек к краю и закапал на землю прямо мне на вьетнамские тапочки. Носки промокли. Я, как настоящий русский мужчина, ношу вьетнамские тапочки на черные хлопковые носки.
- Черт, - вслух сказал я и сам удивился, зачем я это сказал. Слово имеет сакральное значение и даже мокрые носки можно вытерпеть.
Жена, оторвалась от своих дел и, наполовину высунув рыжую голову из окна, спросила:
- Что-то случилось?
Я сам не знал, что случилось. Просто этот дождь, оставившийся после себя мокрый след, угнетал меня.
- Отнюдь, - ответил я.
В воздухе висел запах озона. Намокли распускающиеся листья винограда, где-то вдалеке щебетали птицы и мне казалось, что что-то главное я еще не совершил.
Света засмеялась. Я люблю, когда жена смеется и сейчас мне показалось, что Света смеется из-за любви к жизни.
- Когда я слышала от мужчины слово «отнюдь», то сразу выходила замуж.
Света была замужем четыре раза. Я ее четвертый муж. Наверное, следует написать целый рассказ, как Света влюбляется в интеллигентов, жонглирующих словами. Я совсем не в ее вкусе, но мы однажды сошлись и уже давно вместе.
- Я никогда не говорил тебе этого слова, - прокричал я в окно жене. В мокрых носках было неудобно, казалось, что я купальщик, не обтершийся теплым махровым полотенцем и не выпивший терпкого крымского Хереса.
- Но ведь сказал.
На юге у моря погода переменчива. Сейчас светило солнце, но это не значит, что дождя больше не будет. Свете отчего-то смешно
- Через 8 лет, - я тоже заулыбался.
- Это немного.
- Да немного. Мои родители прожили вместе 49 лет.
Папа не дожил год до золотой свадьбы. Мы с братьями приготовили родителям подарок – поездку в Грецию, но все случилось быстро, и поэтому мне до сих пор не по себе.
- Если ты будешь так много курить, то мы так долго вместе не проживем, - прокричала мне в окно жена.
Я затянулся, вынул сигарету изо рта и посмотрел на синеватый дымок. Стряхнул пепел и произнес:
- Сейчас все всё запретили, как будто цель жизни в том, чтобы бегать, прыгать, есть овсянку и постить фотографии в инстаграм.
- Цель жизни в том, чтобы жить.
- Боже, как обычно, как нормально! - я обхватил голову и посмотрел в даль.
Там, где-то в глубине двора уже расцвела акация, которую пилили-пилили автолюбители, но так и не спилили. Каждый год она давала из пня новый побег. Вечная борьба живого с безжизненным. Мы законопатили все щели с небом и теперь пилим последнюю акацию.
- Сходи в магазин, - кричит мне в окно жена.
- Не могу.
- Почему?
- Я оставил хозяйственную сумку в гараже.
- Ну так сходи в гараж и возьми.
Надо забрать сумку. Я встал из-за столика, вошел в дом, сменил носки, но почувствовав себя нехорошо, лег на кровать. Какое-то время мне казалось, что я плыву по реке в лодке, как герой фильма «Мертвец» Джармуша. На мне тяжелый черный камзол, широкополая шляпа, в руке 5 рублей. Я закрыл глаза.
Очнулся я от того, что жена склонилась надо мой.
-У меня жар, - сказал я Свете.
- Дай я потрогаю твой лоб.
Она чуть коснулась губами моего лба. Так к нему в детстве прикасалась мама. Я сразу вспомнил осенние дождливые вечера. Я лежу закутанный в пуховое одеяло, выпив чай с малиной и съев ложку протертого с медом лука. У меня ангина. Я грущу, страдаю, хныкаю и читаю Робинзона Крузо. Вот сейчас изгнанник нашел проросший колосок пшеницы, а это значит, что через 8 лет Робинзон испечет хлеб.
- По-моему у тебя ничего нет, - Света оторвала губы от моего лба и внимательно смотрит на меня.
У Светы серые глаза. Когда она глядит на меня, я забываю мир. Наверное, когда она прикоснулась к моему лбу жар прошел.
- Нет у меня жар, - я взял руку Светы, сжал ладошку и тяну на себя. Мне смешно. Света тоже смеется.
Раз у меня жар, то жена приносит мне книгу, я листаю «Достоевский и Ницше», мне нравится Шестов, но, когда у меня жар я не могу читать.
- Надо быть, как птицы, - говорю я Свете.
- Ага, а есть чего будем, - Света поправляет мне подушку, - тебе хоть больничный оплатят.
- Оплатят, куда денутся.
- Знаю я их, оплатят. Жена подходит к окну и смотрит как огромная свинцовая туча наползает на небо. Сейчас снова пойдет дождь.
Неожиданно Света оторвалась от окна:
- Ты хоть понимаешь, что всему привычному конец?
- Чему?
- Майским прогулкам, посиделкам у берега моря, горному воздуху, лыжным трассам, пчелки будут жужжать совсем по-другому, акация будет цвести не так, ты даже на хоккей не сходишь.
- Где ты все это берешь?
- Надо просто думать.
- Ага к тебе во сне спустился богоподобный ангел в белом балахоне до земли и сладкозвучно шевеля устами пропел о конце мира. Или ты прочла книгу, какой-нибудь «Литрес» прислал письмо: «Если вы не прочтете книгу «Будущее и сверхбудущее» Джеймса Хабубудея Младшего о смысле бытия, то Ваши дни сочтены!».
Мне стало лучше. Я встал с кровати и перебрался в кресло.
Мы сидим у окна. За окном идет дождь. Капли медленно сползают по скользкой поверхности и собираются ручейками у рамы.
Мне казалось, что я все это уже пережил. И этот новый мир, который нас ожидает, ничем не отличается от старого мира, в котором я жил 2000 лет назад в провинции у моря в каком-нибудь Херсонесе Таврическом. Мы выращивали виноград, давили оливки, у меня было поле пшеницы, иногда утром я уходил на лодке в море и возвращался только к обеду, просоленный, обветренный, красный, но счастливый. Вечерами ты возилась с детьми и пела грустные греческие песни, а я сидел и пытался выучить Гомера «Илиаду» наизусть, но доходя до списка кораблей спотыкался.
- Ничего не изменится, - я поднял глаза на Свету и улыбнулся, - все будет как встарь, как две тысячи лет назад, и мне кажется это к лучшему.
- Ага тогда боги жили среди людей, каждый день беседовали с нами и гладили по головкам, - Света оторвалась от ридера и приласкала кота, сидевшего у нее на коленях.
- Понимаешь, на нас просто обратили внимание. Ну-ка, Ивановы, не прячьтесь, вы тут за спинами прятались 2000 лет, ну-ка выходите на свет, покажитесь-ка нам, чем вы тут дышали 2000 лет, давайте-ка разберемся, давайте-ка оценим, что вы тут наваяли, к чему вы тут приплыли, пока мы пили чай на веранде.
- Посмотрели, разобрались, вздохнули и наслали порчи и болезни.
- Так – это хорошо, значит где-то там, высоко-высоко о нас еще помнят, мы еще спасаемы, нас можно изменить, а не отмахнуться, как от назойливого комарика, пищащего тарабарскую трель в ухо.
- Вот и вспомнили.
Света встала, подошла к компьютеру и включила музыку с клипами.
Вот поет женщина на старой записи 60-х годов. Я вижу ее одухотворенное лицо, мимику, руки летают, а самое главное я слышу голос. Ласковый, грудной. По-моему – это главное, что дала цивилизация. Ни сотовая связь, ни полеты в космос, ни телевизор и атомная энергия, а голос. Еще двести лет назад люди забывали голос ушедшего. Мы звуковые поколения. Мы слышим ушедших, мы их видим, память получила вещественное воплощение. Я вспомнил, что не снес в гараж пластинки, кассеты и компакт диски, потому что все можно найти на ютубе.
Встаю с кресла и начинаю разбирать гору хлама, чтобы по пути за сумкой отнести его в гараж.
- Твой гараж безразмерен? – спрашивает меня Света.
- Я не могу это выкинуть, хоть там и мало места.
Я беру каждый компакт-диск, долго верчу в руках: Лафорет, Анна Герман, Има Сумак, Монсерат, Пугачева.
- Понимаешь, мне вдруг кажется, что в один момент все исчезнет, навсегда и вдруг кто-то мудрый и всевластный раскопает все это, - сказал я.
- Ага твой гараж, -перебила меня Света.
- Раскопает все это, - продолжил я, - и раз он всевластный и мудрый, всесильный, вседержащий, то найдет способ оживить эти голоса.
- Они будут слушать другое.
- Но я-то слушал это.
- Опять твое я.
- Это - не мое я, это я, - я собрал диски и понес их в гараж.
Мне было хорошо идти в тишине утра. Ветер, налетевший из степи, нес с акации белый цвет, и мне казалось, что это не просто лепестки цветов, а белая непроницаемая мгла, накрывающая наш поселок-Иершулаим.