Никита Красников Бежал кабан по белу свету с небес

Бежал кабан по белу свету. Высоко ноги задирал. Холодный голос звал к ответу его с небес. И луч играл в его очах, как сон глубоких, луч солнца заходящего. И в недрах мыщц тугих и звонких стучал блестящий хрящ его. Кабан бежал в пыли дорожной, как паровоз. И лёт копыт, и свист ноздрей, и жир подкожный, и перекошенных ланит, покрытых шерстью, трепетанье – всё выдавало в звере том свирепом жаркое желанье припасть горячим чёрным ртом к такой же, но нежнейшей харе; коснуться низом живота той, что, подобная гитаре, так мелодична и чиста, паслась в траве у грязной речки, влезая рылом в камыши. И чистоплотные овечки над ней смеялись от души, столпившись рядом на пригорке. А тут же доблестный баран спокойно ожидал разборки, застыв, как медленный варан в слепой пустыне на бархане. Уже давно услышал он: как антилопа по саванне, как цапля ввысь, как в лес бизон, как злой кайман с разбега в тину, как на добычу муравей, спешит, дугою выгнув спину, зловещей поступью своей седой кабан. И туча пыли, столбом встающая за ним, лежит, как хвост длиною в мили, как паровоза трубный дым. Баран был с детства хладнокровен, приучен с молодых ногтей не доверяться ни корове, ни псу, ни скопищу людей. И вид бегущего кабана раздул угли его зрачков, и содрогнулась икебана его причудливых рогов. Два травоядных мирных зверя, влекомы божию рукой, уж мчались, сами в то не веря, спеша вступить в кровавый бой. Издалека на них взирали (так смотрят Солнце и Луна из бездн космической печали на Землю): самка кабана в прибрежной тине по колено, в глазах – желание и тьма, и, регоча недоуменно, сгустившись рядом у холма как облачко, смешные овцы, в глазах – смирение и сон. И гарцевали, как махновцы кругами полчища ворон по небу. Будет им пожива!...