7-Прощание

Прощание

В один из осенних дней, которые проходят так же незаметно, как и начинаются, когда с утра и до вечера небосвод одинаково сумеречно клубится от серых тяжелых туч, тянувшихся вместе с дождем, шумно и широко охватывая весь город с его строениями, людскими затеями и причудами, в своей мастерской тихо скончался за работой художник, Павел Андреевич Авсюков.
Он умер перед мольбертом, прислонившись к спинке стула, а его опущенная рука продолжала держать палитру.
Без пышных почестей и длинных прощальных речей Павла Андреевича проводили покоиться на Рогожинское кладбище. Умер человек. Подобное случается с каждым, по меньшей мере, со всяким, кому вдруг однажды довелось родиться и как-то по-своему попробовать жизнь. В народе неизбежность смерти еще не служит поводом для уважения, и всяк человек  добивается этого при жизни.
Авсюков, казалось, не делал что-то большое, если он писал картины, то просто пытался помочь нам иной раз выбраться за пределы повседневной обремененности, в каковой по большей части мы пребываем, ловчась и извлекая радости в житейских мелочах. Помочь выбраться нам за рамки забот, которые мы добровольно принимаем на себя во имя создания дома или сохранения семейного очага. И потому жил художник вполне заслуженно. Неутомимо, изо дня в день, посещая свою мастерскую с кисловатым запахом скипидара и масляных красок. Без устали трудился в ней. Стараясь оправдать свое предназначение, которое неизвестно каким образом вселяется в нас, предопределяя судьбу.
Теперь же, с уходом мастера, в его мастерской воцарилась тишина. Она бесправно властвовала в ней среди всего осязаемого и воплощенного, за окном, за стеной, среди воображаемого и беззвучного, всюду, среди видимого, и реального, и невидимого, но не утратившего в сознании смысла своего существования.
В этой тишине, в сиротливости оцепенел и мир вещей, хаос предметов, путающих сознание своим назначением. Уныло выглядели, утеряв свою необходимость, буфет и стол на кривых ножках. Будто нарочно забытая на столе драпировка из плотной ткани с рассыпавшимися по ней муляжами фруктов подчеркивала драматизм состояния. Словно в глубокой скорби, застыли гипсовые скульптуры. Мольберт с незаконченной работой, стеллажи с книгами и журналами на полках, горшки с кистями, банки из-под краски. Приставленные к стенам незаконченные портреты, пейзажи, этюды, обтянутые холстом подрамники. Все как бы отторгало случившееся, безучастно ожидая продолжения работы.
Еще совсем недавно этот кажущийся хаос имел определенный порядок, ведомый лишь самому хозяину мастерской. Создавая ту атмосферу творчества, которая в глубине души смешивала старое и новое, боль и веселье, страх и радость, что часто захлестывало художника единой волной к его несказанному удивлению и восторгу. С написанных им портретов, в беспорядке развешанных на стенах, печально смотрели сейчас в пустоту помещения величавые морщинистые лица стариков и задорно стреляющие глазки юных дев. Эти их взгляды, то гипнотически загадочные, то строгие, словно исходили  Оттуда. Так позволяло думать осознание недавней кончины автора, которого они не могли не сопроводить, и, оставаясь с ним там, одновременно присутствовали и здесь, в мастерской.
В этих взглядах проявлялось некое неуловимое присутствие ушедшего мастера, воплощенное его трудом в образы написанных им людей, поражая особым, по-новому открывшимся восприятием жизни. И трудно выявить и определить эту связь с ушедшим, сколько ни вглядывайся в лица портретов, оставленных художником. Они жили уже самостоятельно, их лица не несли следы сиротливости, они словно были и там, с Авсюковым, и здесь, среди нас.