2-Знакомство

                Знакомство
 Этот дом, в расчете на увеличение семьи, с высокими потолками и большими окнами, Афанасий построил, еще, когда они поженились с Анастасией и по направлению приехали работать в село учителями. Человек он тогда был хоть и молодой, но основательный и трезво смотревший на жизнь, в которой нужно было пускать свои корни. На окна вырезал наличники, деревянный дом без наличников выглядит сиротливо и обиженно. Со временем возвел и все другие придомовые постройки, завел, по тем временам, обычное личное хозяйство, скот и кур. Распахал землю на выделенных сотках и обнес огородом. Учителя в ту пору повсюду зарабатывали немного, а в деревне особенно, отчего подсобное хозяйство служило существенным подспорьем.

Деревянное школьное здание посреди села легко вмещало все обучающееся население деревни. До девятого класса еще набиралось по две параллели, а дальше уже ученики сливались в один класс. Уроков было немного, соответственно и зарплата, так что жили в основном своим личным хозяйством, и жили, надо заметить, неплохо. Молоко, картошка, это уж как водится, излишки картошки в хорошие на урожай годы даже сдавали в колхоз. По осени, бывало, вереницы телег, с верхом уложенных мешками, тянулись к колхозному двору от каждого дома. Засоленные капуста и огурцы, маринованные помидоры в каждой избе, независимо от едоков, выставлялись на стол до последних весенних праздников, а зачастую, и до следующего урожая. Пятиведерной кадушки засоленных грибов: груздей, рыжиков и волнушек, варенья из черной смородины и земляники, что Анастасия с охотой собирала в свободные от школы летние дни, им всегда хватало до следующего года. С наступлением устойчивых холодов забивали свинью, солили и коптили сало. Подросшего и откормленного бычка сдавали на мясокомбинат, что было, пожалуй, самой доходной статьей их семейного бюджета. Тем в основном и жили.
Настя, несмотря на то, что молодая учительница, девушка была из деревни, с ранних лет помогавшая родителям по дому и хозяйству, доила и поила корову, копала картошку, косила и гребла сено. Потому и со своим личным хозяйством справлялась легко и споро на удивление присматривающимся к их семье селянам.
К молодой и статной жене Афанасий, относился с любовью и уважением. И даже, когда выяснилось, что не может быть у них детей, за признаки украдчивых страданий, выступивших на ее лице, он ценил ее еще больше.
Так, окрепнув личным подворьем, втягивались они в непритязательное сельское житье с ранним вставанием для растопки печи, хлопотами по огороду и выпасами скота. Стадо коров пасли по очереди, всем краем, объединяющим три заречных улицы. Иногда на все лето, к общей радости, подряжался кто-то один, свободный от дел и не обремененный личной собственностью. Заготавливали на зиму дрова и сено. Афанасий, бывало, один косил травы на целый зарод, приглашая на помощь лишь копнить собранное сено да ставить на волокуши. Работал сам не из скупости на оплату помощникам, а скорее от азарта и молодой силы, стремления работать под предел, не любил просить попусту, отрывать людей.
С годами Настя стала худеть и терять здоровье, бездетная баба в деревне – предмет разговоров и кривотолков. В завистливых глазах сельчан к их добротному двору это не иначе, как наказание свыше за жадность и неуемный труд. Соседки, подмечая плохое самочувствие Насти, сочувствовали, между собой находя, однако, в ее бледности некую обреченность. Да не многим Анастасия позволяла это сочувствие, грустно отшучивалась, скрывая безысходную тоску в дурашливой выгоде своего положения. Лишь наедине с собой, скрывая от мужа свои переживания, бывало, присядет на кровать, откинется на подушки, и слезы предательски неудержимо покатятся по ее щекам. А неожиданно и совсем стала таять на глазах, под те же различные толкования причин ее уходящего здоровья. Осунулась лицом, вяло ходила по двору, надолго останавливала взгляд бессмысленно и слепо, неосознанно разбрасывая зерно снующим вокруг нее птицам. Попытки лечить ее ни к чему не привели. Умерла она осенью, когда Афанасий возводил блочный гараж рядом с большими воротами во двор. Кованую оградку на Неупокоевском кладбище, в березняке, за колхозными полями, вокруг могилы жены он устанавливал уже по первому снегу.
Ту зиму, с ее долгими и одинокими вечерами, Афанасий помнит до сих пор. Лишь с наступлением весны, с ее заботами в подготовке земли для новых урожаев, отвлекся Афанасий от своих горьких размышлений и мало – помалу возвратился к делам с прежним усердием.
Как бы круто порой не складывалась судьба одного человека, какой бы сбивчивой порой она ни была, она всегда примешена ко всем человеческим судьбам, и всегда остаются нити, связывающие ее с жизнью. Не терзая себя и не сетуя на свое такое положение, Афанасий принялся за дела по извечной привычке трудиться, не осознавая, должно быть, что в труде и есть та причастность, то подобие и родство ко всему движущемуся в этом вечном потоке, и как-то еще он жил работой, маясь в одиночестве. Но, недогляд и запустение в доме и на дворе все же проступали, кругом создавая впечатление заброшенности, что для хозяйского глаза картина тягостная и невыносимая.
Пришлось распродать живность, отказаться от покоса за еланями, хорошего покоса, места на нем ровные, без кочек, пней и валежника. Какой бы засушливый год не был, трава в том месте всегда поднималась выше колен, тесня иван-чай к кустам и опушке молодняка. Два зарода и стожок Афанасий ставил на этом покосе обязательно и в любой год обходился без колхозной соломы.
Оставил он себе лишь огород да кур, молоко брал у соседей, много ли ему одному надо. Помидоры и огурцы, правда, выращивал еще сам, да поднимались они уже не те, что бывало при Анастасии. Однако оставшееся хозяйство, пусть и небольшое, все же выглядело сиротливо и не ухоженно, постепенно приходя в упадок. От пустующей конюшни не слышалось привычной возни и мычания. Со временем двор и огород заросли бурьяном и крапивой, кадки для засола рассыхались под навесом. В первое время после ухода Анастасии даже в дом заходить не хотелось, в нем особенно становилось одиноко и смутно на душе. Тем не менее, жизнь продолжалась, постепенно приучая его к одиночеству. Все же Афанасий понимал, что одному, как ни крути, хозяйство не выправить, потому как ни к чему, казалось, все это. Не мог он держать большой двор, работая, как прежде, только для себя. Нужен был человек, хозяйка, без нее в деревенском подворье никак не обойтись. Эту мысль подкрепляли и советы участливых к его судьбе мужиков. «Тебе бы жениться, – высказывали они на этот счет свои соображения, – За тебя пойдет любая свободная от мужа баба в нашей деревне». Но, на первых порах эта заманчивая перспектива не приживалась в голове Афанасия по причине не угасающего с годами в его памяти образа Анастасии. Да и подходящих женщин, окинув в мыслях невзыскательным взглядом возможный выбор спутниц, Афанасий пока не находил. С годами Афанасий свыкся и освоился со своим одиноким положением.
Так шли годы в трудах и заботах. Старость к человеку приходит и незаметно, и не спрашивая его об этом. Не спрашивая и незаметно, но все же давая о себе знать. Человек вдруг начинает ее замечать неожиданно там, где и предположить раньше не мог. То ни с того ни с сего быстро отчего-то устанет, чего раньше с ним не случалось, то вдруг поднять не может то, что с легкостью перебрасывал прежде одной рукой. Человек, где это заметит, бывало, и почувствует на себе, там и присядет неожиданно от обиды и досады за немощь свою, и задумается: «Э, брат, да ты никак стареешь?» Так было и с Афанасием.
Но вот уже на старости лет судьбе его вольно было сделать неожиданный поворот. Был ли это просто случай или так было задумано с самого начала, до сих пор для учителя остается загадкой. Народ в деревне живет сметливый, характер любого человека узнает по-своему, и пути подступиться к нему определяет верные. Так или иначе, как-то в конце осени, когда уже основательно приморозило, был он приглашен на помощь соседу, Ефиму Евдокимову, заколоть его поросенка. В этом приглашении Афанасий ничего неожиданного для себя не разглядел, потому, как дело это было своевременным и обычным. Кругом в деревне то и дело слышался визг забиваемой скотины. Это уж он потом гадал, не был ли тот поросенок просто поводом познакомить его с женщиной, а там уж, как говорится, решайте сами.
Не ждущему от человека никакой пакости животному ставили в тазу перед мордой толченую картошку, и как только он принимался ее уплетать, хрюкая и роясь в ней рылом, бух его в ухо из какой-нибудь допотопной фузеи, и готово. Скоренько обжигают волосяной покров паяльной лампой и опаленную таким образом свиную тушу укрывают соломой, как хозяйки накрывают полотенцем испеченный хлеб, чтоб потомился и дошел. Затем аккуратно острым ножом счищают паленину, обильно поливая при этом теплой водой. Голову и ноги отрезают на холодец, оставшуюся тушу разделывают и подвешивают где-нибудь в холодной кладовой. Всего-то и делов, один запах на всю улицу.
Когда Ефим и Афанасий со всем этим управились, они были приглашены в дом, где жена Ефима, Екатерина Егоровна, подозрительно крутилась вокруг стола, подставляя закуску да вовремя подливая в рюмки, искренне радуясь успешному завершению дела по убийству борова. Помогала Егоровне по доставке закуски и прочих разносолов к столу и Полина, присутствие которой Афанасий поначалу как-то особо и не отметил, хотя раньше и не наблюдал ее в доме Евдокимовых. Лишь когда захмелел, где-то между третьей и четвертой рюмкой, до него туманно стал доходить смысл ее присутствия, волнуя воображение.
Полина проживала в соседней деревне и была женщиной одинокой, осталась она одна, будучи еще далеко не старой. Муж ее замерз в рождественские праздники, не совладав с дозой выпитого. Нет несчастья большего для человека, чем не знать границ собственной страсти.
Так и жила Полина одна, не посягая в другой раз на супружеское счастье. Был у нее, правда, еще взрослый сын, что и теперь живет в районном центре, но он почти не навещал мать, звонил довольно редко, разговаривал мало и неохотно.
В молодости Полина, что нетрудно было догадаться, была женщина красивая, потому как даже сейчас, невзирая на прикосновения старости, она оставляла о себе приятное впечатление. За столом с выставленными закусками и напитками держала себя просто и свободно, слушала разговор мужчин с неизменной улыбкой и живым участием, случалось смеяться – смеялась, и смеялась самым приветливым образом. И, хотя из-за стола в этот вечер они разошлись ни словом не обмолвившись на предмет ее присутствия, уже на следующий день, ни с того ни с сего, она вспоминалась Афанасию, и думал он о ней как-то по-особенному, взволнованно и напряженно. А уже через неделю, приодевшись, и ничуть не удивляясь своей решительности, он направился в соседнюю деревню, где проживала Полина.
Пришибленную и приваленную снегом деревню Михайловку с темными пятнами хат, связанных между собой неровными полосками изгородей, Афанасий увидел уже с пригорка. Деревня насчитывала и без того немного дворов, но и те из немногих встречались с заколоченными окнами. Деревня входила в объединенный колхоз, и люди, особенно молодые, покидали ее, переезжая в центральную усадьбу. В оставшихся домах коротали свой век прикипевшие к родным местам пожилые и совсем старые люди.
Афанасию указали на покосившуюся и почерневшую от времени с дырявыми воротами хату Полины, по унылому, безрадостному виду которой было ясно, что давно здесь ничего не правила хозяйская рука. От этого Афанасий еще с большей решительностью проскрипел по утоптанному снегу к крыльцу, отпугнув набежавшую на него с заливистым лаем, не то от радости, не то с испугу, кудлатую собачонку. И совершенно уверенный в успехе предприятия, он чуть ли не с порога ошеломил Полину своим предложением. И, правда, Полина хоть и была нимало польщена столь откровенным и напористым предложением, не стала кокетничать, согласилась. Они деловито обсудили одинокое их существование и разумно пришли к тому, что жить им в доме Афанасия.
Так и зажили Афанасий с Полиной в ладу и согласии, никогда не упрекая друг друга в нажитых слабостях и привычках. Деревня как бы и вовсе не заметила этого события, умеют, видать, еще люди, когда надо, понять и попусту не чесать языками.