2020 назад в прошлое 1984 Дж. Оурелл

2020               

Был холодный; ясный; апрельский; день, и часы пробили тринадцать. Уткнув лицо в маску, чтобы спастись от злого ветра, Уинстон Смит торопливо шмыгнул за стеклянную дверь жилого дома – типичной новостройки, или муравейника, но все-таки впустил за собой; вихрь зернистой; пыли.

Это было нежелательно, хоть и не преступно. Приложение отмечало отныне не только его пребывание на улице, как в часах, так и километрах, но и количество пыли, грязи, микробов, которые он вынес или принес домой. Данные затем поступали в центр. 

Выход по нужде отныне ограничивался временем и составлял не более одного часа в неделю и одного километра.  А количество микробов и бактерий ограничивалась в какую-то странную непонятную ему цифру, выработанную институтом здоровья. У них у всех в обязательном порядке были установлены приложения, которые подсчитывали все эти цифры и предупреждали в случае, если ты исчерпал свой лимит.

Отныне главенствующим во всем был институт здоровья.  Свою силу он набрал еще в самом начале эпохи короновирус и самоизоляции, которую провозгласило правительство с целью спасти население от огромной катастрофы и болезни, причины симптомы и последствия которой до сих пор были не выявлены.


Никто не знал, что происходит с теми, кто нарушил границы. Их тут ж забирали, и они никогда не возвращались. Вероятнее всего, их помещали в госпитали или же они отправлялись в определенные места, если их прогулка не носила характера необходимости, а была лишь проступком из эгоистических побуждений и повлекла за собой заряжение других людей. В любом случае, не рекомендовалось быть не теми, ни другими и Уинстон этим рекомендациям следовал.

В вестибюле пахло тушенкой и хлоркой одновременно. 
Против входа на стене висел цветной; плакат, слишком большой; для помещения. На плакате было изображено громадное, больше метра в ширину, лицо, -- лицо человека в докторской форме и маске.

Уинстон направился к лестнице. К лифту не стоило и подходить. Он даже в лучшие времена редко был чистым, а сейчас будучи весьма опасным местом для скопления микробов представлял собой очаг болезни.

Не пользоваться лифтом это было также частью рекомендации на время корона вируса и самоизоляции.
Уинстону предстояло одолеть семь маршей;; ему шел сороковой; год, над щиколоткой; у него была варикозная язва: он поднимался медленно и несколько раз останавливался передохнуть. На каждой; площадке со стены глядело все то же лицо. Портрет был выполнен так, что, куда бы ты ни стал, глаза тебя не отпускали.

СТАРШИЙ БРАТ ЗАБОТИТСЯ О ТЕБЕ, ОСТАВАЙСЯ ДОМА, СПАСАЙ ЖИЗНИ -- гласила подпись.

В квартире голос что-то говорил о новом пике эпидемии, зачитывал цифры.
Голос шел из заделанной в правую стену продолговатой; металлической; пластины, похожей; на мутное зеркало. В начале двадцать первого века они все ринулись покупать эти плазмы по бешенным ценам и большинству населения пришлось даже погрязнуть в огромных кредитах из-за нее. Они все тогда думали, что это Телевизор, просто огромный, на всю стену и всем так хотелось иметь большой телевизор. Сегодня он бы с огромным удовольствием разбил его или хотя бы выключил. Иногда он думал, что смерть шла именно оттуда, из этой огромной металлической плазмы, и речь шла вовсе не о цифрах смертей корона вируса. Другая форма смерти, невидимая, однако слишком ощущаемая где-то там, очень глубоко внутри. Самая болезненная из всех. И самая медленная.

ОСТАВАЙСЯ ДОМА, СПАСАЙ ЖИЗНИ -- СТАРШИЙ БРАТ ЗАБОТИТСЯ ТЕБЕ, гласил слоган на экране.  Всё тот же сладкий голос повторил его вслух, а затем вновь принялся зачитывать страшные смертельный цифры по всему миру.

Уинстон повернул ручку, голос ослаб, но речь по- прежнему звучала внятно. Аппарат этот (он назывался ПЛАЗМОЙ) притушить было можно, полностью же выключить -- нельзя.

Уинстон отошел к окну; невысокий; тщедушный; человек, он казался еще более жирным в синем защитном форменном комбинезоне.  Маска еле покрывала лицо, и ему давно уже следовало заказать новую партию на размер больше, а лучше на два, на будущее.
Он набрал слишком много кило с начала самоизоляции, что вынуждает его тратить деньги каждый месяц на новый маски и одежду. Возможно, ему следовало бы купить защитный комбинезон также на пару размеров больше, чтобы хоть чуть-чуть сэкономить на дни, когда их наконец выпустят. Если их выпустят.

Он повернулся к зеркалу. Волосы у него были совсем светлые, а румяное лицо шелушилось от вечного пребывания дома, нехватки кислорода и воздуха, и холода только что кончившейся зимы.

Он не мог на себя больше смотреть и вновь уткнулся в окно.

Мир снаружи, за закрытыми окнами, дышал холодом. Ветер закручивал спиралями пыль и обрывки бумаги; и, хотя светило солнце, а небо было резко голубым, все в городе выглядело бесцветным -- кроме расклеенных повсюду плакатов. С каждого заметного угла смотрело лицо человека в докторской униформе и маске.

 С дома напротив тоже. «СТАРШИЙ БРАТ ЗАБОТИТСЯ ТЕБЕ», —говорила подпись, и темные глаза глядели в глаза Уинстону.

Внизу, над тротуаром трепался на ветру плакат с оторванным углом, то пряча, то открывая единственное слово: ЕДИНОР. Вдалеке между крышами скользнул вертолет, завис на мгновение, как трупная муха, и по кривой; унесся прочь. Это полицейский; патруль заглядывал людям в окна. Но патрули в счет не шли. В счет шла только полиция мыслей;.

За спиной; Уинстона голос из телеэкрана все еще болтал о короновирус, о необходимости оставаться дома и о новой конституции. Уинстон взял пульт и попытался переключать каналы, но все они говорили об одном и том же – о Короновирусе и только некоторые из них вели прямую трансляцию из реалити шоу «Оставайся дома-2». И было совсем непонятно, было ли это всё ещё шоу или это были все они сами, выбранные камерой наугад в их квартирах. И никогда не знаешь, что болезненнее для твоего мозга – цифры короновируса или шоу «оставайся дома-2»
Было понятно лишь то, что предполагалось, что ты веришь во все те цифры новостных каналов и думаешь, как персонажи дома-2. И Уинстон не переставал удивляться, что его ещё до сих пор не забрали.
Телеэкран работал на прием и на передачу. Он ловил каждое слово, если его произносили не слишком тихим шепотом; мало того, покуда Уинстон оставался в поле зрения мутной; пластины, он был не только слышен, но и виден. Конечно, никто не знал, наблюдают за ним в данную минуту или нет. Часто ли и по какому расписанию подключается к твоему кабелю полиция мыслей; -- об этом можно было только гадать. Не исключено, что следили за каждым -- и круглые сутки. Во всяком случае, подключиться могли, когда угодно. Приходилось жить -- и ты жил, по привычке, которая превратилась в инстинкт, -- с сознанием того, что каждое твое слово подслушивают и каждое твое движение, пока не погас свет, наблюдают.

Каждый твой шаг в мир отныне был преступлением.  Почти каждый. Кроме одного единственного дозволенного, дома, внутри, к холодильнику.

И Уинстон использовал его как единственное спасение от всего происходящего, ибо только мысли о еде и выпивке делали его подобным остальным и спасали от полиции мысли, как впрочем и от мыслей самих по себе.