Маска

- Разлюбил? Разлюбил... И кончено! Хватит валять дурака!
Пролевский смахнул воображаемую слезу, и тут же возле столика оказался расторопный улыбчивый официант, принявший этот жест на свой счет.
- Еще чего-то изволите?
Всего за полчаса настольный антураж три раза дополнялся коньяком  и один водкой. Правда, был еще горячий кофе, но, вопреки обыкновению, не бодрил, а отравлял вкус горечью.
- А вот скажи, братец, - обратился Пролевский к официанту, - что бы ты делал, если бы разлюбил женщину – полностью от тебя зависящую и в тебе, подлеце, растворенную? А? Молчишь?
Официант, собственно, и рта не успел раскрыть, он только добродушно заглянул в масляные глаза нетрезвого клиента и понимающе улыбнулся, не решаясь отойти без дополнительного заказа. Становиться свидетелем чужих душевных терзаний и невольным участником заунывных монологов ему было не впервой. По опыту знал – такие «философы» оставляют больше чаевых.
Пролевский тем временем потянул официанта за полу фрака, приглашая составить ему кампанию за столом.
- Не извольте сердиться, господин, нам не положено, - вежливо попробовал уклониться кельнер.
Но не тут-то было. Пролевский с силой потянул его на себя, опрокинул на стул, прижался твердым плечом.
- Что ж ты мне в глаза не скажешь, что я подлец?! Боишься? И она боялась. Видела все, понимала и молчала. Плакала только, жалась, как кошка. А я что?
- Что, - поддакнул официант, используя свое участие в разговоре в качестве рычага, позволившего ему немного сдвинуть тяжелое плечо в сторону.
- Я, видишь, голубчик, свою внутреннюю честность много больше уважаю, чем ее. Она, по сути, еще совсем не старая, могла бы и найти кого поучастливей, да любовь - дура ей руки-ноги спутала. Никак ей было не уйти от меня, подлеца. Я и содержание ей предлагал честное, и заботу о будущем, да упертая больно – не неволь, говорит, не могу я без тебя жить. Но мне-то каково, ты посуди! Я утром лицо ее видел, все в мелких морщинках, и мне брезгливо. Ты не думай! – Пролевский отвоевал обратно расстояние до официантовой руки и налег на нее с новой силой. – Не в другой женщине дело. Нет у меня новой влюбленности. Но и старой след простыл. Я ей так и сказал. Все честно.
- Может, я вам еще водочки? – попытался освободиться официант. 
- Это потом, братец, потом, - Пролевский задышал своему собеседнику в самое горло. – Ты ответь, мог ли я поступить с ней честнее?
- Не могли, господин, чего уж там.
- Нет уж! Дудки! – Кулак Пролевского так быстро и сокрушительно опустился на столешницу, что официант от неожиданности растерялся. – Мог, чертов подлец, мог! Думаешь, я увез ее тайком от отца для того, чтобы жениться? Куда там! Обещал, конечно, но сразу знал, что не выполню. Не той силы была эта страсть. Да и с выдержкой не вышло. Десять лет прошло, и вот – разлюбил. До того, что аж скулы сводило от ее жалкого вида. Значит, и не любил никогда.
- Как же, позвольте, не любили, когда десять лет. Шутка ли, - промямлил официант, прижатый сильной рукой, освинцованной алкоголем.
- В том-то и дело, братец. Насмешка одна и вышла. Пролетели годы, думал - придет еще что-то настоящее, ждал пожара внутри, да, видимо, весь и выгорел. Даже пытался уехать от нее. Тайно. До того тошно мне от нее было. Представь, сел на поезд, укатил в имение. Само собой, оставил ей письмо, денег немного. Написал, чтобы полностью распоряжалась сама своею судьбою и жила в свое удовольствие. И что ты думаешь?
- Что же? – официант решил-таки заинтересоваться историей, сулящей ему, возможно, неплохие дивиденды. Да и рассудить здраво, в какой  благодарной перспективе оказываются некоторые люди, не имеющие ни возможности, ни разума своим везением воспользоваться. Вот он бы уж не растерялся, доведись до таких подарков.
- Приехала ко мне на третий же день. Да и то сказать приехала – чуть не пешком сколько верст прошла. Одно слово – дура-баба! Я ее снарядил оттуда, ну, выставил вон, по совести сказать. Пожелал, чтобы пригрелась где-нибудь. Ты сам рассуди, - поспешно добавил Пролевский, словно официант захотел перебить его. – Я от всей этой истории так измотался, что разрешил себе немного отвлечься, подлечить нервы. Девки мои деревенские в имении хороши! Не зря оно зовется Ягодным. Почему, спрашиваю я тебя, невозможно мне было залечить мои душевные раны? Ну?! Что ты уставился?
- Я? – растерялся официант. – Я…
- Я, я, - передразнил его Пролевский. – Тебя как звать-то?
- Иван.
- Так и думал, - засмеялся Пролевский, и по лицу его змейкой скользнул нервный тик. – Неси-ка, Иван, водки. Прав ты, братец, пора выпить. И закусь неси. Икры. Ты икру-то ешь?
- Нельзя нам, господин, беды не оберешься, - Иван обернулся за спину – там, шагах в десяти, сложив руки на пухлом животе, с интересом наблюдал за происходящим метрдотель.
Пролевский проследил за его взглядом, усмехнулся.
- И его зови. Ну, быстрее.
Иван вскочил из-за стола, поспешно выполняя заказ, обменялся несколькими словами с метрдотелем, убежал на кухню.
Пролевский в это время придвинул пустую рюмку, осмотрел ее, будто видел впервые, поднялся, спружинил несколько раз на нетвердых ногах и громко провозгласил на весь зал:
- Господа! Честь имею.
Гости ресторана стали поворачиваться в его сторону от разных столиков. Гул голосов стал тише. Многие заулыбались, явно ожидая веселого нетрезвого представления.
- Позвольте представиться – штабс-капитан Пролевский. Желаю выпить за ваше здоровье!
- Стакан-то пустой, ваше благородие, - засмеялся кто-то из гостей.
Пролевский снова покосился на рюмку, удивляясь, как она до сих пор не наполнилась, щелкнул пальцами в знак того, что эти сведения временные. В зал уже влетал Иван с подносом, на котором восседал запотевший графин с водкой, подпирая широкими боками серебряную вазочку с черной икрой.
В мгновение ока расторопный официант наполнил рюмку тостующего. Пролевский одобрительно потрепал его по щеке.
- Спасибо, братец, спас мою честь, - и вновь обратился к публике. – Господа, предлагаю выпить за любовь! За настоящую любовь, господа, которой на этом свете нет, да и на том вряд ли.
Ему стали поддакивать и возражать. Но Пролевский своей волны не терял. Он опрокинул в себя рюмку, глазами указал Ивану, чтобы налил еще и повысил голос:
- Господа, я не затем, чтобы искать сочувствия или спора. Сей факт мною себе доказан и неопровержим. Я с тем только, чтобы вас уберечь от беды, какая со мной приключилась.
Метрдотель, чувствуя неотвратимость опасного момента, уже приблизился к Пролевскому и почтительно ухватил его за краешек локтя.
- Присядьте, прошу вас, господин штабс-капитан. Присядьте. А мы вам расстегаев свеженьких. А?
Пролевский выдернул локоть.
- Оставь, голубчик.
Но метрдотель ухватился снова, потверже.
- Да подавись ты своими расстегаями, - рассвирепел Пролевский. – Тут поважнее история!
И вновь обратился к залу:
- Господа, кто из вас любил так, что сам себе может в этом честно признаться, безо всяких вывертов и оговорок? Так, будто ты один на один со своею душой в бане, нагишом?
Возбужденный гомон прошел по столам. Дамы зафыркали, их кавалеры затрясли щеками. Один такой как раз сидел за соседним от Пролевского столиком. Увидев выражение его лица, штабс-капитан наморщился.
- Ну, господа, я не хотел оскорбить ваши чувства. Я… Да отцепись ты, наконец, - он с силой вырвался из рук метрдотеля и, не удержавшись,  рухнул на стул.
Там широко выпростал руки и ноги и, набрав воздуха, хотел продолжить.
Договорить ему не дал мясистый баритон, внезапно накрывший зал ударной волной, шедшей от входа.
- Всегдааа быть в маске – судьбааа мояяяя!
Гости инстинктивно потянули шеи к красивому баритону, отворачиваясь от  Пролевского.
А там было на что посмотреть! Широкий во всех смыслах господин, не прекращая пения, ловко сбросил мохнатую шубу в руки едва подоспевшего метрдотеля и шагнул из густой тени в мерцающий свет люстр. Баритон, действительно, был в маске. Она почти полностью скрывала лицо, открытыми оставались лишь вспененные бакенбарды, витиевато врастающие в буйно вьющуюся шевелюру. Расшитая по краям блестящими стразами маска какой-то дивной птицы делала эту растительность похожей на гнездо. 
Допев короткий отрывок из арии, широкий господин-птица шумно поместился в кресло за одним из столов, разгладил кулаком край скатерти и обратился к Пролевскому:
- Так, что, милостивый государь, вы говорили о любви? Я, прошу прощения, перебил вас, надо полагать, на самой высокой ноте.
У Пролевского вспыхнули от негодования щеки. Насмешливый тон наглеца не оставлял сомнений в его сарказме.
- Извольте сначала представиться, сударь, и снять свою неуместную в обществе маску. Карнавал давно окончен.
Баритон раскатисто рассмеялся, будто щедро расплескивая из-за щек воду.
- Я, голубчик, представился сразу, едва вошел. Мистер Икс - изволили не узнать? – продолжал веселиться господин в маске.
- Вы, господин павлин, выбрали себе неверный предмет для насмешек.
- Ну, полно, полно. Вы такой чувствительный, что ваша дама должна была натерпеться от вашей совершенно неджентльменской щепетильности.
Пролевский оперся о стол кулаками, поднялся, гневно выдыхая воздух через ноздри.
- Сию минуту извольте представиться и снять свой павлиний клюв или я сам сорву его с вас.
Баритон расхохотался – громко и радостно. Публика вокруг затихла, наблюдая интересную сцену, угомонились вилки, замерли столовые ножи.
- Друг мой, я бы снял этот, как вы изволили выразиться, павлиний клюв, да боюсь, это не понравится обществу. Я, видите ли, болен. Притом, вовсе не вашей этой сопливой любовной лихорадкой. Тут дела посерьезнее, потому могу ненароком заразить кого-нибудь из приличных господ.
Странный человек в маске покрутил головой – по всей видимости, наслаждался эффектом, произведенным на гостей его словами.
Гости и впрямь выглядели настороженно. Кто-то инстинктивно отодвинулся на стуле, кто-то прижал салфетку к губам, кто-то глазами искал ответной реакции Пролевского. Тот, в свою очередь, сам нащупывал опору – ноги предательски разъезжались, отказываясь удерживать тело после всего выпитого за вечер. Однако сила духа штабс-капитана явно превосходила возможности силы организма и потому заставила его-таки принять вертикальное положение.
- Я вам вот что скажу: если вы больны, извольте покинуть заведение и не подвергать опасности здесь находящихся. Если прикидываетесь и вам скучно, выйдемте со мной во двор.
- Э, батенька, - протянул, не меняя веселого тона баритон, - мне не до шуток. А покинуть я вас не могу по причине весьма банальной – я голоден и намереваюсь отобедать. Вас же я попросил бы досказать свою слезливую любовную чепуху. Она, знаете ли, разжигает во мне аппетит. Голубчик! – господин в маске уже переключился на официанта, все еще услужливо поддерживающего графинчик с водкой возле столика Пролевского.
Иван повел шеей на зов клиента, встретился взглядом с метрдотелем, осторожно поставил графин, который тот час опрокинулся, сбитый детонационной волной от удара о стол кулака штабс-капитана. Крышка легко выпорхнула из горлышка, угодив в вазочку с икрой, водка полилась на стол тонким прозрачным ручейком.   
- Пошел вон! 
Окрик вылетел вслед за крышкой и отскочил рикошетом от холодной брони непроницаемого равнодушия баритона, который, ничуть не смутившись, давал распоряжения официанту относительно своего обеда.
- А чем же вы больны? – вдруг раздался голос дамы, сидевшей недалеко от господина в маске и, судя по расстроенному лицу, не решившей, как следует относиться к происходящему.
Пролевский оглянулся на даму и, не дожидаясь ответа на ее вопрос, двинулся к столу своего обидчика.
- Сейчас мы узнаем, что там за павлинья болезнь!
Виляющим шагом отмерил пространство, грубо ухватил нарядную баритонову маску и сорвал ее одним махом.
Зал ахнул десятками голосов. Звук вышел полифоническим, слоистым. 
Под маской оказался не кто иной, как известный исполнитель русских романсов Илья Аляпьев. По всем салонам уже много месяцев ходили упорные слухи о том, что он болен какой-то ужасной, плохо поддающейся лечению болезнью и что носит специальную маску, скрывающую его деформированное недугом лицо.
Что это был за недуг, никто не знал, оттого неведомый диагноз обрастал огромным количеством невообразимых подробностей и являлся неизменной темой номер один в любых сборищах, подтверждая давнюю истину о том, что обсуждать чьи-то хвори гораздо любопытнее, нежели прочие интимные подробности посторонних жизней.
Аляпьев даже концерты свои давал в масках, подогревая интерес и споры на своей счет, и, пожалуй, уже никто не взялся бы точно описать его внешность.
Теперь же у всех присутствующих странным образом появилась практически уникальная возможность убедиться воочию – как выглядит исполнитель, и что болезнь на самом деле сотворила с ним.
Аляпьев был весьма хорош собой. Орлиный нос, бездонная синева глаз, основательные надбровные дуги и слишком безупречная для немолодого корпулентного мужчины белая кожа. Поразительное дело, но непонятная немощь нисколько не исказила его черт, можно было даже подумать – наоборот, усилила природную красоту.
Послышались возгласы, вздохи и перешептывания.
- В-вы? - Запинаясь, пролепетал, наконец, обескураженный Пролевский.
- Как изволите видеть! – Улыбнулся Аляпьев, ничуть не смутившись таким поворотом.
Он поднялся, оказавшись со штабс-капитаном одного роста. Поклонился публике.
Восторженные ахи и охи понеслись от соседних столов. Всеобщий любимец и интриган сбил всех с толку своей аферой.
- Зачем же вы?
- Как же так?
- Так вы не больны, слава Богу?!
- Хорош, хорош!
- Почему вы дурили нас все это время? - Понеслось со всех сторон.
Аляпьев привычным образом завладел всеобщим вниманием.
- Спасибо, дамы и господа, за ваши переживания, я очень всем признателен. Однако же, позвольте мне сохранить мое хитросплетение при себе. Вот вы все обеспокоились, думали обо мне, а мне и радостно. Одного жаль, что этот позер, - он кивнул на Пролевского, - не досказал свою любовную историю. Она мне близка своею похожестью на судьбу очень важного для меня человека. Может, докончите, голубчик?
Аляпьев вновь взглянул в глаза штабс-капитана и, увидев в них ярость, повеселел пуще прежнего.
- Так как, чем же окончилась ваша история с той опостылевшей вам дамой?
Пролевский дернул желваками.
- Я вас сейчас заставлю ответить за все ваши насмешки!
- Попробуйте! – Улыбка Аляпьева стала еще шире. – А я вас за ваши!
- Что?!!
- Что, собственно?! И еще…
Продолжение колючей перебранки оборвал женский возглас, раздавшийся где-то в фойе. Он быстро приближался. Приятный сопрано журчал что-то на бегу.
В следующий момент в зал ворвалась молодая нарядная дама в модном светлом лалларуке, расшитом восточным орнаментом, и широкополой шляпе с вуалью. Весь ее подчеркнуто изысканный вид говорил о том, что там, под вуалью просто не может не скрываться настоящая красавица.
Дама быстро оказалась между Пролевским и Аляпьевым, прикрыла последнему рот рукой в изящной перчатке, заставляя невысказанные еще слова остаться взаперти.
- Не нужно, милый, - пролепетала она нежным голосом, так диссонирующим с ее стремительным появлением.
Этот голос показался Пролевскому до боли привычным. Он даже поморщился: не может быть!
Баритон тем временем поцеловал перчатку, зажав ее в своих больших ладонях, и покорно отодвинулся от штабс-капитана.
- Пойдем, - дама потянула Аляпьева к выходу.
На край ее вуали упали блики от люстры, и Пролевский вздрогнул, как от укола. Аромат духов и женской плоти неожиданно накрыл его с головой. Голова закружилась от воспоминаний, которые еще час назад вызывали тошноту. Пролевский не мог понять своих ощущений. Растерялся. Запутался. И вдруг злой внутренний голос подсказал, что это банальная, ненавистная ему ревность.
- А, пригрелась-таки, - процедил Пролевский сквозь зубы.
Она не услышала. Взяв своего кавалера под руку, она уже скрылась за дверями зала.
Пролевский тяжело опустился на стул. Уставился на маску, которую все еще неистово сжимал в руках. Вдруг подумал: а что, если эта маска и была его, а все предыдущее представление – плод разъяренного алкоголем воображения? Вот он снял ее и оказался самим собой – одиноким и  глупым страдальцем?
- Может, все-таки расстегаев изволите? – возле стола услужливо застыл в полупоклоне официант Иван.
Пролевский молча огляделся по сторонам. Гости были заняты едой и беседой. Никто не смотрел на него, никто не выказывал недавнего возбуждения – словно ничего и не произошло. Обычный вечер в обычной ресторанной атмосфере.
Раздались аплодисменты – в зал входили музыканты. Они быстро расставили свои инструменты, заняли привычные места. Словно гром грянула музыка. Зазвенели скрипки, застонал альт, бухнули литавры.
- Так как насчет расстегаев? – Прокричал официант, пытаясь прорваться сквозь оглушительный каскад музыки.
Ему было неловко стоять так, склонившись над расстроенным гостем. Поясница ныла, да и штабс-капитан пребывал не в лучшем виде: его говорливость сменилась хандрой, глаза наполнились подлой влагой. А и деваться было некуда – без заказа не отойдешь.
- Черт с тобой, - сжалился вдруг Пролевский и махнул на Ивана рукой, – тащи!