Звезды и ведьмы. Глава 70

               
                ГЛАВА 70.
           На  плотно утрамбованном снегу  рабочие прочертили  золой черную линию. Как только меня поставили на нее, погода резко испортилась.  Тучи закрыли солнце, и  можно было подумать, что  наступил вечер.  В изобилии пошел мелкий снег, постоянно меняющей направление.

          Немецкие автоматчики из моего  взвода, подчиняясь крику режиссера (меня несколько удивило, что это женщина), бросили в фанерные  дома  по  гранате, и  побежали в  обход,   добивая   короткими очередями   выживших   после минометного  обстрела  красноармейцев.
 
         Над   полем  боя  беспорядочно   кружили  дроны,  операторы искали  (и   не  находили)  лучший ракурс,  осветители  направляли прожектора «не туда». Набранная по объявлению,    массовка   путалась под ногами.   Слушая  крики и ругань вокруг,  я  никак не мог сосредоточиться. В голову лезло разное, в том числе и  то, как я скучал без всего этого. Лишь повторный окрик  режиссера:  «Гросс!  Александр  Гросс,  поше-ел!» вывел меня из задумчивости.

  Небольшая  заминка и бардак на съемочной площадке  дорого обошлись мне: когда  пиротехники  подожгли  избы,  я  оказался «не там».  А  огонь  уже  разгорелся, и   клубы пламени объяли  меня со всех сторон. Снег под  ногами  стал  плавится   и с шипением испарятся.  Послышались крики: «Да вы что!  Он же сгорит! Немедленно тушите!».  Но    я   не чувствовал   жара,  даже наоборот, мне было  холодно   в тонкой офицерской шинели.

  Так я и вышел из пожара, этаким щеголеватым немецким аристократом  (не я, роль попалась такая), которому  абсолютно плевать на море огня  за спиной.  Вышел  и  направил пистолет  с инвентарным номером   на   партизана,  оставшегося в живых мужика деревни.  Мое эффектное появление съемочная группа  встретила  растерянным   молчанием. Никто не ожидал, что я  останусь   целым и невредимым, и к тому же  эффектно сыграю.

    Но далее моя артистическая  карьера   повисла на волоске: я увидел, что  крестьянина, предназначенного для  символического «заклания»  на алтаре войны,  играет Олег. Автоматчики из моего взвода, уж  не знаю, с согласия Чибиса, или нет,  опустили  его на  колени  и держали,   заломив  руки  за спину.

  Выстрелить  в Олега, пусть   и холостым патроном,   я не мог. «Да стреляй же ты, наконец!» закричала режиссёр, оставив свое кресло и подойдя к ленте, заступить за которую означало попасть в кадр. «Стреляй! Стреляй!» – кричали ассистенты и помреж, вторя ей. Но я решил, что ни за что не буду этого делать, и опустил  пистолет  вниз.

    Но я  не учел  того, что Олегу,  из-за проблем со здоровьем,   находится  на  снегу  тяжело и больно. Мою медлительность он  принял за намеренное оскорбление.

– Неужели  я  настолько  жалок, что ты даже пристрелить меня не можешь? – с вызовом крикнул он.

  Его одурманенная  голова   решила, что  коленопреклоненная  поза приятна мне. И я  не нажимаю курок от того, что   наслаждаюсь мгновением. Чибис вскипел, со злобой  вырвался из рук  немцев, и со звериным   ревом бросился на меня. Когда мы столкнулись,  мой пистолет случайно выстрелил.
 
– Боже, какая игра! Какая игра! Мы присутствуем при рождении талантов  первой величины, запомните мои слова! –  прослезился помреж, и все участники сьемки  начали громко  хлопать,  заслуженно награждая нас  аплодисментами.

          Услышав похвалу, Олег опомнился.  Он сообразил, что это все-таки акт  лицедейства, а не настоящие события.  И после короткой  заминки   нехотя упал,  поливая снег  томатным соусом из пакетика.

          Сразу  из громкоговорителей  раздались звуки   русской плясовой, и из оставшейся,  нетронутой огнем  избы,  появилось несколько девушек. Они  шли в ряд  и совершали  движения, характерные для народного танца. Я впился в них взглядом, желая   увидеть средь них Снегурочку.  Но это не представлялось возможным: тела и лица девушек скрывали длинные полупрозрачные платки.