Виктор Глотов. Земляки. Часть 7

Свой рассказ продолжает Мария Капитоновна Мареева. Несмотря на свой солидный, почти вековой возраст, она обладает замечательной памятью.

«Хочу рассказать о двух военнопленных, живших в Херпучах. Один из них мальчик, лет 18, работать не мог. Имени и фамилии не помню. Был он высокого роста, очень худой, родом из Одессы, попал в плен в 14 лет. Сколько себя помнил, все время был в немецких госпиталях. Врач Нечаев им заинтересовался и взял на обследование в больницу. Что с ним делали немцы в госпитале,  он не знает. У него было сломаны, а потом срощены обе руки и обе ноги, на места переломов поставлены какие-то пластинки. Вырезан почти весь желудок, оставшийся мог вместить в себя не больше стакана жидкости. Позднее этого мальчика отправили в Хабаровск.

Еще один молодой человек по фамилии Слесаренко. Он женился на нашей сотруднице из главной конторы. Когда мы в 1949 году собрались уезжать из Херпучей, я зашла к ним попрощаться. Слесаренко мне сказал, что, оказывается, мы едем на его родину, в деревне под Ялуторовском живет его мать. Я попросила, чтобы он написал ей письмо, я бы передала. Он отказался писать и сказал: «Для неё я пропал вез вести – это легче и лучше, чем военнопленный, предатель. Мне стыдно позорить мать, хотя в плен я попал раненым». Я не смогла его переубедить и сказать матери, что её сын жив и здоров».

«Я помню семью Зазубриных. Сам он  в 1937 году был главным инженером прииска и был арестован как «враг народа» одним из первых. Он остался в моей памяти интеллигентным, культурным, вежливым человеком. Его сестра Валентина работала машинисткой и её после ареста брата немедленно уволили. В это время она нам представлялась слабой, изнеженной барышней. Сразу уехала в Хабаровск, через два года вернулась к матери в отпуск. От её изнеженности не осталось и следа. Она носила воду на коромысле, полола и поливала огород, ходила босиком, но культура и воспитанность в ней осталась.

Конечно, семья Зазубриных приехала на прииск одной из первых при освоении государственной добычи золота. Жить они здесь собирались основательно и  долго, отсюда появилась необходимость иметь пианино, книги и многое другое для полноценной жизни в таёжной глуши. Как их пианино оказалось в школе, не знаю. Видимо, конфисковали при аресте или нужда заставила продать».

«Я уже упоминала, что при моём поступлении на работу в контору, кассиром приисковой кассы был Кокорин Иннокентий Семенович. Вскоре я была назначена по совместительству контролером приисковой кассы Госбанка. Непосредственного отношения к золоту не имела, но всю технику обработки и приема золота знаю на отлично. Для приемки золота от драг и от старателей существовала комиссия из пяти человек. Золото из дражной кружки взвешивалось и засыпалось в накопительную кружку, которая закрывалась на замок и опечатывалась пломбой. У каждой драги своя накопительная кружка. Такой же порядок золота и от артелей. Для частников-старателей одна общая кружка, но они сами тщательно и скрупулезно учитывают сдаваемый ими металл. Очищают его от шлама, используя магнит. Всё сдаваемое золото тщательно взвешивают на самодельных весах с точностью до грамма. Гирьки – копейки. Одна копейка – один грамм, две копейки – два грамма, три копейки – три грамма и пять копеек – пять граммов.

Как же я была поражения и огорчена неожиданным арестом Кокорина, которого обвинили в краже золота. Нам в бухгалтерии начальник спецчасти показывала какую-то книгу с врезанным в середину спичечным коробком, в котором кассир, якобы, собирал золото и выносил из кассы. Зная всю сложность процедуры приёмки, учета и хранения драгоценного металла, мы, работники бухгалтерии, не могли взять с толк: как же ему удавалось это сделать? Сие осталось неразрешимой загадкой. Конечно, у него на работе было достаточно времени, поэтому с собой книгу и читал, но чтобы книга служила прикрытием для хищения, в это я не могла поверить.  По характеру Кокорин был не скряга, общительный, спокойный, интеллигентный человек. Жили вдвоем с женой, детей у них не было, хорошо обеспеченные, заработок приличный.  Зачем всё это ему нужно было?

Суд был открытый, но ни бухгалтеров, ни меня, контролера, почему-то не вызывали и не допрашивали. Об Иннокентии Семеновиче я до сих пор храню добрую память и уважительное отношение».

«О Медведчикове, живя на прииске, мы хорошо знали. В мае 1941 года наша семья купила на 7-й линии просторный дом, построенный дедом, а до этого нам приходилось ютиться а лачуге. Себе он построил еще один дом.

Если идти от 7-й линии к нашим покосам на озеро, где отец построил избушку, по дороге попадается ручей с названием «Медведчиков». Мне было интересно: откуда это название? И вот что мне рассказал старожил поселка Федор Попов: «Медведчиковы приехали в Херпучи из России, очень хотели намыть много золота. Дед много старался, ходил по тайге, по ключам, да все пусто. Старатели решили над ним подшутить – принесли на этот ключ немного золотого песка и предложили деду попытать старательского счастья. Он нашем это золото и  поднял большой шум, якобы открыл богатое месторождение. Когда открылась правда, все много смеялись. С тех пор дед больше золото не искал. И зачем оно ему, он мастеровой человек, у него «золотые руки». А злополучный ручей в той поры стали называть «Медведчиковым».

В 1940 году дед поехал в отпуск, мы попросили его привезти из Москвы ёлочных игрушек и фотобумагу. Он купил целый ящик, сделанный из древесной щепы, игрушек. В те давние времена пассажирам в дальних поездах  постелей не давали, и ящик ему служил вместо подушки. В результате этого две трети игрушек погибло, но и оставшимся мы были рады, благодарили его.  Фотобумага его очень заинтересовала, он открыл пачку посмотреть, в результате засветил, ничего – посмеялись.

Однажды я заболела – ужасный геморрой.  Решилась на операцию. Пришла в больницу к врачу, жду очереди и сажусь рядом с Медведчиковым. «Ты пошто пришла?» - спрашивает.  Отвечаю все как есть. «Эх, ты – говорит, - а еще образованная. С чем пришла.  Или домой. Сейчас лето, лук-батун цвете. Пей каждое утро натощак стакан настоя из цветущих шаров. Никакой операции не надо. Этот лук от сорока-сороков. Вот он какой!» Так и получилось – вылечил меня дед. И сейчас я при каждой возможности пью настой из цветов лука. Вот таким он был, этот дед Медведчиков».

«Ну, наконец, о самых моих близких друзьях – о семье Галимовых. Александр Иванович и Ольга Павловна с их детьми были для меня, как вторая семья. Они приехали в Херпучи из Николаевска, где Александр Иванович в 1919 году был чекистом, потом выучился на геолога. У них четверо детей: Виталий, Ирина, Владимир и Юрий, с ними до 1944 года жила мать Ольи. На прииске Галимов работал по специальности, а Ольга Павловна была телефонисткой на коммутаторе. В 1938 году Черепанов посоветовал ему перейти на другую работу, иначе могут арестовать. Что делать, послушался совета и устроился водовозом, развозил воду по домам, но начал частенько выпивать.

Однажды мы втроем, Галимовы и я, пошли в кино на вечерний сеанс. Утром поднимаюсь на крыльцо конторы, а навстречу мне Ольга, вся в слезах. «Что случилось? – говорю. Отвечает: «Шурку ночью арестовали». Её смена дежурить на коммутаторе, но от работы отстранили, уволили и попросили освободить квартиру.  Поселились они на 7-й линии в какой-то развалюхе. Как жить, если на руках четверо детей и пожилая мать.

Ольга умела шить. Я купила материалу на две кофточки и попросила её сшить. Получилось хорошо. Вот этим её трудом семья и держалась почти 2 года. Все это время Александр Иванович пробыл в тюрьме, но был отпущен и не судим. Вернулся нездоровым и совершенно без зубов. Они не болели, а просто выпадали вместе с корнем.

Мать Ольги Александра Александрович (ударение на «а») с интересной и трудной судьбой. Она была дочерью священника из Николаевска, в молодости отличалась красотой и статностью. Рано осталась без матери и как старшая, вела хозяйство отца и помогали воспитывать младших братьев. Отец не имел права жениться второй раз, но любимая женщина у него было, Александра знала её и уважала. Когда отец умер, она не смела войти проститься с покойным, не позволяли правила приличия. Когда процессия двигалась по улице, Александра попросила остановиться против дома этой женщины, чтобы та могла проститься с отцом.

Дедушка Ольги был священников не только в Николаевске, но и в лепрозории, где  жили больные проказой. Выезжая туда, он брал с собой Ольгу и старшую Любу, ничего не боялся. 

Александру выдали замуж за доктора, польского офицера Павла Александровича. Когда в 1904 году началась война с Японией, всех польских офицеров призвали в армию, а их жен отправили в Польшу, по месту жительства мужей.  Её муж жил в Варшаве. Когда жены прибыли на место, в их честь был дан бал в офицерском собрании. Александровичи – люди состоятельные, встретили молодую очень тепло и радушно. Она в это время была уже в положении, но одеться. Скрыть это еще могла.  Свекровь и золовка уговаривали её на ходить на бал, чтобы не повредить ребенку, но не уговорили. Она, к их ужасу, еще плясала кадриль и мазурку. В Варшаве родился её первый сын. Первые семь дней свекровь и золовка дежурили у её постели, следили, чтобы Шурочка не вставали и не повредила себе. Кормить грудью не позволяли, чтобы не испортилась фигура. Баба Шура потом смеялась, вспоминая все это: «И я была барыней».

После войны возвращалась из Варшавы в Николаевск. До Хабаровска поездом, а дальше лошадьми в санях, кибитках. Сильно боялась за сына, и, чтобы не застудить его, сильно кутала. В пути он задохнулся и умер. В 1919 году все же у них было пятеро детей: две дочери и три сына. Революцию Александровичи встретили в Николаевске, сам доктор с солдатами был на стороне Советов.  В Гражданскую войну Николаевск часто переходил из рук в руки: то – красные, то - белые и японцы. Население из города ушло в лес, вместе со всеми ушла  «мать  барынь» - так звали Александру солдаты. Привязали веревку корове на рога, теленка – к хвосту коровы, младший ребенок на руках, остальные цепляются за юбку и, дай бог ноги, подальше в тайгу.

Умерла баба Шура в 1944 году. Её сыны из Херпучей ушли на фронт. Вернулся лишь младший Иннокентий, Геннадий и Виталий пали на полу боя. У них остались вдовы, у обеих по два сына.

Вероятно, в 1970 году на прииске установили безымянный обелиск, посвященный воинам – землякам, сражавшимся в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов. Построили его под Каланчой, недалеко от бывшего приискового управление, обнесли скромной оградой. На обелиске ни одного имени из десятков людей, ушедших на фронта войны, и, уж конечно, ни одного имени погибших смертью героев. Видимо, имена их уже стерлись в памяти людей, да и нужно ли это нынешним жителям умирающего прииска?

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Вот и закончился рассказ Мешкова Н.К. и Мареевой М.К о жизни на Херпучах в далекие и трудные военные и послевоенные годы. Сколько открылось интересного, малоизвестного и примечательного в жизни прииска, в судьбах людей – жителей поселка.

Нам стали известные лишь некоторые страницы истории старого прииска, а сколько их еще скрыто он наших глаз под беспощадными наслоениями времени.

Конечно, взгляд человека, пережившего те или иные события, часто отличается от взгляда на эти событие политика или историка. Все, рассказанное выше, шло от души, искренне и правдиво, так. Как сами они помнили и понимали происходящее.

В воспоминаниях такого рода, из-за давности описанного, нельзя избежать приблизительности. Возможны ошибки в указании дат, лет событий и имен, но все рассказанное, по моему мнению, лишено недостатков.

Очень не хотелось бы, чтобы то, о чем просто и правдиво рассказано здесь, не нашло отклика у читателей и чтобы та, трудно прожитая жизнь, не показалась бы теперь просто любопытной и заурядной историей, которую молодые люди в беззаботной компании прочтут без особого  интереса и, уж конечно, без душевного волнения.

Как в капле воды отражается все море, так и в напряженной и разнообразной жизни прииска отражалась  жизнь всей необъятной страны. Значит, и судьба поселка, затерянного в дебрях тайги, вполне заслуживает быть описанной не в таком скромном изложении, а более сочным, богатым и красочным языком опытного и заинтересованного повествователя.

Март 2001 года.
Виктор Глотов

ПОСЛЕСЛОВИЕ
Ух..  Поставлена последняя точка в воспоминаниях Виктора Тимофеевича Глотова(его фото на заставке к последней части повествования вместе с родителями и дочерьми),  моего земляка и старшего друга.  Я рад, что у меня хватило сил и терпения перепечатать всё, что им написано, и это станет доступным всем, кто хотел бы узнать больше про нашу с ним малую родину – Херпучинский прииск, в состав которого входили три поселка – Херпучи (раньше Главстан), Оглонги (Резиденция) и Удинск, самый старый поселок из всех, который посетил в середине XIX века будущий адмирал Геннадий Невельской.

В этих поселках жило немало достойных людей. О некоторых знают лишь некоторые, а о ком-то – тысячи. Среди таких известных людей мой дядя, бывший председатель Хабаровского  крайисполкома, заведующий отделом ЦК КПСС и первый секретарь Хабаровского крайкома КПСС Виктор Степанович Пастернак, бывший губернатор Еврейской автономной области Александр Аронович Винников.  Да и вашего покорного слугу, в прошлом первого заместителя заведующего отделом здравоохранения Хабаровского крайисполкома, а потом администрации края, знало несколько тысяч медицинских работников. И мой брат Виктор Константинович был известен на Дальневосточной железной дороге как заместитель начальника её. И еще немало известных ученых, поэтов,  военных и учителей в свое время жили и учились  в школах наших поселков и оставили о себе добрую память.

Благодаря Виктору Глотову стали известны нам некоторые наши предки, которые осваивали эти места, добывали золото или обеспечивали такую возможность в тяжелые предвоенные, военные и послевоенные годы. Он написал две больших работы под названиями «О моем детстве (Херпучи)» и «… мои самые лучшие, самые памятные годы.» Вторая книга написана через несколько лет после первой, которую прочитали многие наши земляки и написали свои воспоминания в письмах Виктору Тимофеевичу.  Тот обработал эти письма, и появилась вторая книга. Обе они были отпечатаны на машинке, размножены на ксероксе в ограниченном количестве экземпляров, и в таком виде дошли до читателя. Мне он прислал обе отпечатанные на пишущей машинке книги два года назад, когда я начал работать над альманахом с воспоминаниями земляков.

Когда я написал свои воспоминания и стал их публиковать на страницах литературного сайта «Проза.ру», я предложил Вите (именно так я его зову, хотя он намного старше меня), опубликовать его воспоминания и отдельные рассказы на своей странице в сборнике под его именем. Такое согласие было получено, и теперь все человечество при желании и знании русского языка может познакомиться с работами Виктора Тимофеевича Глотова.

В завершении хочу высказать свое суждение о репрессиях в 30-40 годы, которые были в нашей стране. Я сам из семьи человека, отец которого был «раскулачен» в 1931 году и реабилитирован в 1940 году.  Школьные годы моего отца прошли на спецпосеении в селе Чля на Нижнем Амуре. Но это не помешало ему стать достойным человеком,  хорошим  учителей и воспитателем, оставившим о себе добрую память и у своих учеников, и у их родителей, и вообще у жителей всех поселков Херпучинского прииска. 

У меня есть отдельная работа о репрессиях на прииске.  Вот что в ней написано про некоторых репрессированных, о которых упоминается в работе Вити Глотова.

О Кокорине Иннокентии Семеновиче.
На квартире Кокориных были проведены обыски, но золота не нашли, как и не нашли источник сбыта драгоценного металла. Но все это для судьи, который «впаял» Кокорину 30 лет лагерей,  было неважно.  Он выполнял задание вышестоящих органов  найти вредителей или расхитителей, по вине которых прииск снизил добычу золота. О том, что дело от начала и до конца было сфабриковано следователями МВД (НКВД уже осталось только в памяти), было доказано позднее, когда Кокорин был реабилитирован и вернулся на прииск через 4 года пребывания в лагере. Теперь мне стало понятна некоторая его нелюдимость в последние годы жизни.

Второй человек, который был мне хорошо знаком, это Мошкович Борис Яковлевич, многолетний руководитель нашего школьного духового оркестра, в котором я играл более 5 лет, с момента его образования. Инструмент в школу  передали из поселкового клуба, когда там распался по неизвестным мне причинам духовой оркестр, где играл Мошкович.  Это был сильный, невысокого роста, кряжистый мужчина с огромным мясистым носом. Но нос не мешал ему играть на баритоне, очень важном для ведения мелодии духовом инструменте.  Оказалось, что Мошкович был арестован еще в далеком 1938 году вместе с еще несколькими специалистами и рабочими прииска. Среди них были начальники драг Бармин К.И. и Турковский И.С.  Масалов Г.А., Галимов А.И. и другие.  Все они в дальнейшем вернулись на прииск, и продолжили работать после нескольких лет лагерей.

С Бармиными дружили мои родители, а их младшая дочь Лида долгие годы была соседкой моих родителей на улице Волочаевской в Хабаровске, очень помогала моей маме после смерти моего отца. Она вышла замуж за нашего земляка, Бориса Леонова, огромного по тогдашним меркам парня, который закончил институт физкультуры, но по специальности не работал, занимался бизнесом, и довольно успешно.

Но первая волна репрессий прокатилась огромным катком по всей стране в 1937 году. Вот что написал о том времени Николай Капитонович Мешков, наш земляк: «Были арестованы шесть человек, в их числе директор прииска Ли-сен-чен – бывший комиссар Корейской дивизии, сформированной в Корее и которая в период гражданской войны сражалась за советскую власть в Приморье (Прим. - по другим сведениям, Ли-сен-чен и его жена Кан, работавшая врачом, были высланы с группой китайцев, работавших на золотодобычи – А.Щ.), главный инженер Зазубрин, драгер Жуков, Гружан, Амелин.  У меня сохранилась хорошая память о Зазубрине. Я понемногу играл на гитаре, и он передал мне ноты для гитары. По ним я разучил около двухсот песен, романсов и арий из опер, за что благодарен ему всю жизнь.

И завершает рассказ о семье главного инженера Зазубрина, попавшего в жернова репрессий 1937 года, Виктор Глотов:
«С Вадимом Зазубриным мы были знакомы с самого раннего детства и расстались, когда пришлось разъезжаться из Херпучей по разным учебным заведениям. Семья Зазубриных состояла из матери, бабушки, Вадима и его сестры Любы. Жили они на нижней улице, ведущей к конному двору (Прим. -позже она получила название Транспортной – А.Щ.), в очень  маленьком приземистом домике, состоящем из маленькой кухоньки и такой же небольшой комнаты, обставленной скудной мебелью. Мать Вадима, тетя Тоня, работала в больнице то ли санитаркой, то ли медсестрой (Прим. – Виктор ошибся, Зазубрина была фельдшером,  и пользовалось уважением в коллективе больницы – А.Щ.) Люба была старше Вадима на 2 года. Работала ли бабушка, не знаю.

Будучи у них, я всегда обращал внимание на то, что на стене над кроватью висел красивый ковер, что было большой редкостью в те годы, а на нем непонятный предмет. Потом Вадим пояснил, что это барометр и термометр, объединенные в одном деревянном корпусе коричневого цвета. В простенках  небольших окон висели три или четыре картины, размером чуть больше открытки. На них были изображены яркие цветы, нарисованные масляными красками. Особенно запомнился мне синий ирис, выглядел он как живой.  Мой друг говорил, что эти картины нарисовал его дедушка, который давно умер.  Иногда он доставал из ящика и показывал большие книги в солидных и красивых переплетах. Одна мне очень понравилась тем, что в ней были собраны цветные репродукции каких-то картин.  Другая была собранием сочинений А.С. Пушкина, отпечатанная на хорошей плотной бумаге, а на первой странице была изображена посмертная маска поэта. (Прим. – точно такая же книга была у Кокориных. Видимо, они продавались на прииске в первые годы его существования. Потом эта книга по наследству перешла к нам, и по ней мы читали стихи Пушкина и его прозу. – А.Щ.)

Я впервые увидел такую, прекрасно оформленную книгу, и тем более впервые, увидел маску. Узнал, по крайней мере, что это такое. Вадим часто, много и с большим уважением рассказывал о своем дедушке и в подражании ему даже пытался рисовать цветы. И вообще, было у нем что-то такое, чего не было и меня и у других ребят. Были в нем какие-то глубокие познания, сведения о чем-то более высоком и важном, скрытом от нас, его сверстников, было какое-то благородство и достоинство в общении с друзьями.

То, что у них в семье не было отца, меня не удивляло – шла война,  и таких семей было множество.  Но однажды Вадим рассказ, что отец у него был геологом, но его арестовали и сослали на Колыму. Было от него письмо и теперь они все ждут, когда же его освободят. То, что это будет, Вадим верил свято. Его рассказ был для меня неожиданностью. В принципе я знал, что существуют тюрьмы и туда сажают некоторых людей, но преступников, воров. А вот за что нужно было садить специалиста – геолога, было непонятно.

После войны были арестованы еще несколько человек, в числе которых был Кокорин и начальник драги Перминов. Связано это было с тем, что добыча золота на прииске не росла.  И невдомек было следователям МГБ, что есть порода с более богатым содержанием золота, и есть такая, где золота меньше. Вот на такой породе и работал прииск в послевоенные годы. И пока не были построены малолитражные драги в нескольких километрах от Херпучей, и не открыт новый участок «Октябрьский»,  добыча золота не росла.

В последние годы я познакомился с немалым количеством работ по периоду 30-х и 40-х годов прошлого века. И я согласен с выводами некоторых историков о том, что гражданская война, которая началась в 1918 году, не закончилась в 1922 году, как все говорят и пишут. Нет, она продолжалась как минимум до  50-х годов, когда еще вылавливались в лесах Западной Украины бандеровцев, а в лесах Литвы «лесных братьев». Они не смирились с тем, что власть в стране Советов перешла в руки «голытьбы», как они считали.  Ведь многие жители царской России не умели ни читать, не писать. Где уж им управлять государством?  И бывший правящий класс не мог с этим смириться, даже пошел на сотрудничество с гитлеровцами, чтобы насолить своему народу.  На каком-то биологическом уровне существовала вражда между богатыми и бедными, заводчиками и рабочими, помещиками и крестьянами.  И обе стороны делали все, чтобы уничтожить друг друга.

Были реальные заговоры военных во главе с маршалом Тухачевским,  именно с них начались репрессии среди командного состава Красной Армии.  Были вредители, диверсанты и шпионы разных мастей, недобитые троцкисты, мечтавшие о мировой революции. Был заговор и в самом НКВД, это сейчас достоверно подтверждено.  Чекисты в угоду своим интересам старались разжечь ненависть народа к Сталину и его ближайшему окружению, чтобы народ поддержал их, чекистов, после переворота. Именно такие чекисты и фабриковали дела против невинных, в первую очередь интеллигенции,  инженеров на производстве.  Из работ последних лет историка Юрия Жукова известно, что региональные руководители партии, боясь за свои кресла,  заставляли фабриковать дела против своих конкурентов, и нашли благодатную почву среди руководителей НКВД Генриха Ягоды и Николая Ежова, которые сами рвались к власти.  В романе Анатолия Иванова «Вечный зов» это хорошо написано.

Дорвавшийся до бесконтрольной власти Ежов, врожденный садист, умело скрывавший своё нутро под личиной исполнительного чиновника, занимающегося лишь бумагами,  развернулся на все сто. Он поставил репрессии на поток. Есть два доноса на человека – арест и выбивание пытками нужных показаний.  А доносы писали многие и много. Писатель Довлатов сказал: «Да, репрессии были. Но было и 4 миллиона доносов».

В регионы спускались планы количества подвергшихся репрессиям, и чекисты на местах высасывали компромат из пальца, часто решая свои  личные интересы -получение наград, квартир, освободившихся после ареста, растаскивание конфискованного имущества.  При Ежове, малограмотном человеке, большинство чекистов были именно такими,  мнившими себя хозяевами жизни. Недаром после снятия Ежова и прихода в НКВД Лаврентия Берии многие чекисты были расстреляны или посажены в лагеря  за превышение власти и недопустимые методы следствия.  А многие из невинно посаженных были выпущены на свободу, как те же будущий маршал Рокоссовский и генерал Горбатов.

Сейчас, с высоты прожитых лет и многое узнав из исторических исследований последних лет, когда рассекретили многие архивы,  можно на Сталина вешать ярлыки – недосмотрел, поверил врагам народа и т.д. и т.п. Ошибки были, и ошибки серьезные. Но именно Сталин руководил первой в мире страной со справедливым общественным слоем. У Карла Маркса и Владимира Ленина было учение, как захватить власть, а вот как построить социализм, никто не знал, и дальнейший путь нащупывался методом проб и ошибок.

Но свою историю надо знать такой, какой она была на самом деле, без вранья и передергивания фактов. И работа Виктора Тимофеевича Глотова именно такая,  в ней без прикрас рассказывается о жизни наших предков, которые дали нам жизнь и счастливое детство.  Огромное спасибо, Витя, от всех твоих земляков, и низкий поклон.