Е. И. Раевская. Степные слуги - Садовник Костя

Екатерина Ивановна РАЕВСКАЯ

СТЕПНЫЕ СЛУГИ (1)

ОЧЕРК I


Зимой, в начале пятидесятых годов, я однажды собралась по обыкновению в «кругосветное путешествие», т.е. на обход и обзор хозяйства в нашем селе Павловском: скотного, птичного двора и проч. Чтоб пройти ближним путем, я стала спускаться по задней лестнице, через теплые сени, откуда топились наши печки.
- Бребис - овца, шьен - собака, шеваль - лошадь; бребис - овца, шьен - собака, шеваль - лошадь... - услышала я чей-то шепот под лестницей.
Я остановилась и взглянула через перила: около печки, где ярко, треща и шумя, горела лузга (2) ), сидит согнувшись наш четырнадцатилетний «подпасок», Костюшка Митрюхин. Он уткнулся локтями в колена, а ладонями закрыл оба уха, потому и не слыхал моих шагов.
- Бребис - овца, шьен - собака... - продолжал он шептать про себя.
Костина лица мне не было видно, но я узнала его кудрявую, русую голову. На коленях у него лежала какая-то книга.
- Костя! Ты ли это?
- Я-с.
- Что ты тут делаешь?
- Печи топлю: меня к печам поставили.
- Что же ты тут шепчешь?
Мальчик поднял ко мне свое миловидное личико, с маленьким, немного вздернутым носиком и умными карими глазами.
- Учу-с по-латыни читать.
- По-латыни? а по-русски умеешь?
- Умею-с.
- Кто же тебя учил? (У нас в то время еще не было сельской школы).
- Сам выучился.
- Как же это сам? когда?
- Когда я ваших господских свиней пас летом, то брал с собой в поле книжку; так и выучился.
- А по-латыни кто же тебя учит?
- Петр Иванович.
Петр Иванович Гиляревский был в двадцатых годах адъюнкт-профессором в филологическом факультете Московского университета, но попал в 1833 г. в историю Сунгурова и комп., лишился места, спился с горя, пробавлялся уроками, попал к моему отцу, чтоб подготовить моего старшего брата в юнкерскую школу, и остался в нашей семье доживать свой век. Его ученость была многосторонняя, он был ходячей энциклопедией, знал в совершенстве восемь языков, в том числе латинский, греческий, санскритский, еврейский и проч. Он был духовного звания и обучался смолоду в семинарии, откуда, по окончании курса, вступил в Московский университет. Однажды я у него спросила:
- Когда же вы, Петр Иванович, выучились еврейскому языку?
- Видите, - ответил он, - я с лошади упал и ногу себе сломал; шесть недель пролежал без движения. Делать было нечего; я в то время и выучился по-еврейски.
Уже у нас, будучи семидесяти лет от роду, он у дочерей моих выучился читать по-английски, делал с ними переводы и стал понимать в совершенстве всех английских авторов. Французские стихи он писал свободно, хотя слог его отзывался старинной манерой начала осьмнадцатого столетия. Будучи добрейшим существом, он ласкал крестьянских ребят, которые всегда толпились под окошком его комнаты во флигеле; он раздавал им лакомства и учил грамоте тех, которые оказывали желание чему-либо научиться.
- Покажи мне, по какой книге ты учишься? - сказала я Косте.
Он подал мне какой-то французский учебник, с русским переводом.
- Это не латинская, а французская книга.
- Петр Иванович говорит, что все равно, и по этой могу выучиться читать.
- На что тебе латинский язык, Костя?
Мальчик опустил глаза и покраснел.
- Я очень люблю цветы, - сказал он застенчиво, - а Петр Иванович говорит, что у каждого цветика есть свое латинское прозвание; вот я и хочу выучиться по-латыни, чтоб разбирать их прозвание.
- Вот как! Ты цветы любишь! Что ж, хочешь, я тебя в сад возьму, садовником?
Лицо Кости засияло от радости.
- Очень хочу! Очень рад буду!
- Ладно. Как станут парники набивать, возьму тебя в сад. А пока, я тебе дам латинский учебник; ты займись по нем с Петром Ивановичем.
Мальчик донельзя обрадовался. - В то время крепостное право было еще в полной силе. Костя был единственный сын у матери-вдовы, крестьянки. Я велела ей сказать, что беру его в сад: прекословить барской воле было немыслимо. В сущности, вероятно, мать рада была, что ее Костюшка будет обут, одет и на сытных харчах, а вместе с тем вполне заменит тяглового взрослого работника из их двора. К тому же, работа в саду не трудная.
Садовником в то время у нас был свой крестьянин, не грамотный, но кой-как навострившийся опытом и под моим руководством справлявший свою должность с грехом пополам. Костя, поступивши к нему, легко опередил своего учителя. Так как он любил чтение, то я ему покупала все выходившие книги по садоводству, и он с жадностью их изучал.
Вскоре Костя выучился читать и писать по-латыни, а затем сделался у нас главным садовником. По его настоянию, мы выстроили оранжерею и три теплицы, которые процветали под его попечением. У нас завелись красивые растения. Мы выписывали ежегодно всевозможные луковицы, грунтовые и оранжерейные розаны, которыми прославился наш сад. До четырехсот розовых штамб украшали наши террасы: их дома прививали розанами всех возможных оттенков. Да всего созданного Константином и не перечислишь. Теперь Костю стали уже звать Константином, а вскоре добавлять и отчество - Степанович. Ему минуло девятнадцать лет.
Иду я однажды по тенистой аллее сада; навстречу мне - Константин и бросается мне в ноги.
- Что ты, Константин? Что с тобою?
- Спасите меня, Екатерина Ивановна! На вас одна моя надежда!
- Да что с тобой? Кто тебя обидел?
- Никто не обидел.
- От чего же мне спасать тебя?
- Мать... мать моя...
- Что такое?
- Женить меня хочет!
Я даже улыбнулась.
- Ну, что ж из этого?
Константин вскочил на ноги.
- Я на себя руки наложу! Я удавлюсь!
- Полно, Константин, что ты вздор мелешь? К чему тут давиться?
- Вы не знаете, - говорит он, а сам весь бледный, дрожит всем телом. - Вы не знаете... я этих баб крестьянских ненавижу! я их видеть не могу... Я удавлюсь... Спасите меня!
- Как же мне тебя спасти? Ты один сын у матери; конечно, она хочет тебя женить, себе невестку припасти...
- Не будет у нее невестки! - продолжал, дрожа, Константин. - Не будет у нее и сына! Я удавлюсь скорее, чем жениться на бабе крестьянской!
- Что же мне делать, бедный мой? - говорила я. - Каким образом могу я помешать твоей матери? С какого права? Ты ее упроси.
- Просил, Екатерина Ивановна, в ногах у нее валялся! И слышать не хочет!
- Так я-то что же могу сделать?
- Скажите, - умолял Константин, - что я вам нужен, что вы не позволяете мне жениться!
От этих слов меня покоробило.
- Что ты, Константин! Разве это возможно?
- Конечно, возможно! Вы - наша барыня; если запретите, и поп не смеет повенчать!
- Голубчик мой, - грустно сказала я, - твоя мать умная женщина; если я ей и скажу это, она мне не поверит. Она знает, что никогда ни я, ни муж мой ни в какие свадьбы не вмешивались, никогда никому не запрещали ни жениться, ни замуж выходить.
- Не хотите? - вскричал Константин в порыве отчаянья. - Прощайте! Нынче вечером я буду висеть на перекладине оранжереи!
Он отвернулся от меня и хотел уйти.
Я схватила его за рукав, усовещевала его, - ничего не помогло; глаза его блуждали, губы побелели. Я испугалась и обещала исполнить его просьбу. Рыдая, он упал ниц передо мной.
Я промучилась всю ночь, не зная, как выйти из трудного положения. Наутро мне доложили, что ко мне пришла старуха Митрюхина. Я собралась с духом и, напустив на себя личину суровости, вышла к старой крестьянке. На ее горячие мольбы я ответила заученным мною уроком... Бедную женщину унесли от меня в обмороке.
В тот же день Константин опять подкараулил меня в саду и на этот раз со слезами благодарности упал к моим ногам.
Кроме моего мужа, никто никогда не подозревал о происшедшей в саду драме. Но слуги долго дивились тому, что, против обыкновения, я так сурово обошлась со старухой Митрюхиной.
Прошло несколько лет. Мы позволили Константину брать у соседних помещиков в учение садовников и получать за них плату, делать отводки от наших оранжерейных и тепличных растений и продавать их в свою пользу. Таким образом, он составил себе маленький капиталец, стал носить немецкое платье и голландские крахмальные рубашки, поставил себя на одну ногу с служебной аристократией и местным купечеством. Его стали величать Константином Степановичем Блумховым, - именем, придуманным им самим. Мы его отпустили на волю задолго до освобождения крестьян. Он по любви женился на дочери директора соседнего завода, которая говорила по-французски, играла на рояли.
На прежнем получаемом у нас жаловании он не мог оставаться, а большего мы платить не могли. Орленок вылетел из гнезда. Он занял в одной из южных губерний место садовника и управляющего имением богатого помещика. Там заведение было большое: Блумхов рассылал печатные каталоги продаваемых им растений.
Старуху мать Константин Степанов любил, уважал и давал ей хорошее содержание, но жить у него она сама не захотела, - предпочла остаться в родном селе, у племянников-крестьян, где пользовалась большим почетом. Сын и невестка приезжали ее навещать в тарантасе, на тройке своих лошадей, со слугою-кучером и привозили бабушке двух своих сыновей в гимназических мундирчиках. Невестка к свекрови была всегда почтительна, а с семейными ласкова.
В 1876 году я жила зимой в Москве. В одно прекрасное утро докладывают мне, что приехал какой-то барин. Выхожу - Константин Степанов! Я ему очень обрадовалась, усадила в гостинной и стала подчивать кофеем; но, по старой привычке, говорила ему ты. Тут он сказал мне, что матушка его скончалась, что ее похоронили у нас в церковной ограде, и просил меня велеть при себе поставить над ее могилой памятник, который он заказал в Москве и отправил по железной дороге на нашу станцию. Конечно, я охотно взялась за эти хлопоты.
В 1880 году соседи наши, миллионеры X., между прочими разговорами, сказали мне:
- Мы на днях были у нашего губернского предводителя и у него за обедом имели удовольствие познакомиться с monsieur Bloumhoff.
Я улыбнулась, но ничего не сказала, - ни того, что знаю m-r Блумхова, ни того, кто он.
Один из сыновей Константина Степанова в университете, другой где-то служит. К.С. Блумхов женился вторым браком на помещице одной из западных губерний, где он держал на аренде большое имение.

ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ "КНИЖЕК НЕДЕЛИ":

 (1) Автор предлагаемых очерков (заявивший себя в печати прекрасной статьей о Полежаеве и воспоминаниями о Москве в 30-х годах, напечатанными в «Русском Архиве») доставил их нам при следующем заявлении «С наслаждением прочла я «Домашнюю хронику» почтенного, маститого писателя нашего И.А. Гончарова. Как живо и верно изображены у него типы столичной прислуги! Как резко отличаются они от нашей, степной! Но и эта последняя не менее оригинальна и мало известна в нашей литературе. Беру на себя смелость представить здесь слабые наброски из наблюдений, сделанных в продолжение многолетнего моего пребывания среди народа степных местностей нашего отечества. Эти, снятые с натуры, очерки покажутся, может быть, не лишенными интереса для читающей публики». Редакция.
 (2) Шелуха, отделяющаяся от гречи, когда из нее рушают крупу; лузгой топят печи в степи.


(Книжки Недели. 1899. Ноябрь. С. 1 - 16)