Житейские истории

               
         
               
                Когда дряхляющие силы
                нас начинают покидать…
                Ф.И. Тютчев

Осень…Чудесное время года, когда природа старается  отдать окружающему миру своё последнее очарование и тепло наперекор наступающим утренним заморозкам и следующими за ними морозами. С каждым уходящим днем всё меньше шелестит листва на тоскующих по золотому убранству деревьях в парке, всё безлюднее становятся его аллеи с украшающими их влюбленными парами на расставленных в ряд вдоль неё  скамейках, всё реже слышится  задорный смех вездесущей детворы и становятся редкими гуляющие с малышами в коляске  молодые мамы и папы. Осень, дивная красота которой воспета поэтами во всём её величественном природном разнообразии, полном ярких метафор, незабываемых сравнений, аллегорий… Осень неповторима, как неповторима сама природа, каждый её приход уникален и всегда несёт в себе новые оттенки присущей ей багряного золота, тишины и покоя.

Именно такие чувства и эмоции испытывал Иван Петрович, смотрящий в окно хосписной комнаты, за стеклом которого неслышно раскачивались ветви старого каштана с удержавшимися чудом от ветра последними ярко багровыми большими листьями. Как все обитатели этого заведения, он проснулся с первыми лучами солнца, которое своими редкими из-за деревьев бликами всё же проникало в комнату и наполняло его душу сознанием того, что он ещё жив и в здравом уме, хотя с каждым днем ему становилось всё труднее совершать обязательную утреннюю зарядку вместе со своими другими товарищами под наблюдением и командованием их палатной медсестрички.

Их хоспис был небольшим, состоял из двух отделений, мужского и женского, расположенных в разных концах здания, коридоры которых выходили в большой круглый зал, где  стояли телевизор, несколько диванов и  ряд видавших виды кресел. Впрочем, в этом богоугодном заведении всё уже давно видало виды: комнаты с их кроватями и тумбочками, дорожки на полу, душ с его умывальником еще тех далёких советских времён, да и сами стены. Все друг друга хорошо знали, знали жизненные пути каждого и истории, приведшие их сюда, в это скромное небольшое заведение, в котором более-менее было сносно всё: не только комнаты и мебель, но и питание, медобслуживание и т. д.

До утренней зарядки и завтрака было еще далеко. Как всегда, проснувшись задолго до установленного расписанием часа, он перебирал в памяти события своей долгой жизни, и его лицо иногда невольно озарялось слабой улыбкой или приобретало нескрываемое грустное выражение с накатившейся  крупной слезой на морщинистых пожелтевших от времени щеках.

Вот он после университета, молодой, задорный и неплох собой, на которого то и дело заглядывались девушки. Своим весёлым характером он отличался от многих своих товарищей, которые после учёбы разъехались по всем уголкам необъятной страны. Но еще на последнем курсе он  подружился с Машей, с которой ему было легко находить общий язык. Вскоре они полюбили друг друга и поженились, сняли небольшую квартиру в городе и отдались своей любимой работе. Бытовые и прочие трудности их не пугали, они стойко их переносили, решали во взаимном согласии все возникающие по ходу проблемы. Одним словом, им было интересно жить, они любили друг друга той непосредственной чистой любовью, которая только может быть у молодой пары, познавшей её впервые в жизни.

На работе они просто горели, часто задерживались допоздна. Если он приходил раньше, то, не дожидаясь своей любимой, быстро готовил ужин, и к её приходу стол уже был накрыт. Ужинали с разговорами о работе, о том, что ещё нужно сделать, приобрести, куда на выходные поехать отдохнуть. Всё текло своим чередом, им было интересно жить и наслаждаться жизнью. Их знакомые открыто завидовали этой молодой симпатичной паре, с которыми всегда было легко и весело в кампании. Не обходилось и без шуток в их адрес. Женский пол открыто выражал свои симпатии ему, а мужчины Маше, недоумевая, почему  они не заводят малышей. Маша их уверяла, что обязательно об этом подумает, как только обзаведутся своей квартирой, а он с улыбкой всегда добавлял: - «Обязательно будут мальчик и девочка», - и, обращаясь к  жене, улыбался: - «Не правда, дорогая?».

Как-то незаметно в их спокойную полную любви жизнь начали проникать первые ростки сомнений, подогреваемые на первый взгляд безобидными шутками их общих знакомых. «Ты знаешь, - посмеивались его друзья, - а за твоей Машкой увивается один хлыст, не даёт ей прохода. Смотри, сбежит она от тебя!». А ей нашептывали её подружки: - «Маш, куда ты смотришь? За твоим Иваном девки косяком ходят, видела, как он с ними тра-ля-ля разводит!». Правда, они старались не придавать этим разговорам никакого значения, однако стали появляться всё чаще и чаще вечером, когда кто-то из них  задерживался к ужину, одни и те же вопросы: почему поздно, кто тебя задержал, почему не сделать это завтра, кого ещё задержали и т. д. Со временем в этих вопросах начала  сквозить подозрительность, неудовлетворенность, даже, как казалось каждому из них, некая двусмысленность, таинственность, которые требовали всё новых объяснений, что нередко приводило к открытому недовольству то одного, то другого, то обоих вместе.

Но жизнь продолжалась. С детьми у них как-то не получалось, но они пока не очень обращали на это внимание. Со временем чувства у обоих нашли ту свою уравновешенность, когда незаметно для себя они стали меньше интересоваться друг другом, а с головой уходили в работу, в становившихся всё реже отдых с друзьями и в походах в театр или кино. Чаще они за столом молчали, перебрасываясь иногда не значащими для обоих фразами или ритуальными обеденными вопросами «тебе нравится сегодня борщ? как ты находишь котлеты, мне они удались? когда мы сходим на рынок? тебе помочь вымыть посуду?» и т.д. Иван, да и сама Маша понимала, но никто не говорил вслух, что их жизнь была бы более интересной, если бы у них появился ребёнок.

Они продолжали любить друг друга скорее по инерции и по инерции заботиться друг о друге, беспокоились, если кто-то из них задерживался. Но  Иван давно уже вынашивал мысль поговорить с женой обстоятельно на тему детей и, если нужно, пойти на консультацию к врачу. Но его планы в одночасье рухнули из-за непростительного для него, как он сейчас это хорошо понимает, поступка. Всю жизнь для себя он не находит оправдания  необоснованной ярости и возникшей ревности, когда, поджидая у окна возвращение Маши, он увидел, что она выходила из какой-то машины, махнув кому-то рукой. Появившись на пороге, она весело объявила, что на работе сегодня у её коллеги был юбилей, и они хорошо повеселились. Иван её только спросил, кто это её подвозил к дому, на что она расхохоталась:  - «Вань, ну, а тебе не всё равно? Скажем, муж виновницы торжества. Понимаешь?». Иван ничего не сказал, а только отметил для себя, что жена его обманывает: как муж может подвозить, если такой праздник у его жены, ведь он тоже гулял, выпивал. Но ничего не сказал, а молча пошел в комнату и сел за компьютер, чтобы успокоиться и не сорваться в гневе на скандал.

Со временем эта небольшая трещинка становилась всё глубже, а его ревность  сильнее, росла вместе с ней и подозрительность, множились упрёки, чаще стали возникать перепалки, доходящие до откровенных ссор, обиды, выливавшиеся в длительные обструкции супружеских отношений, которые в один прекрасный день закончились тем, что он собрал чемодан и хлопнул дверью. «Какой же я был дурак, - терзал себя потом всё время  Иван, - что так из-за ревности поступил. Я же её очень любил. Я всю жизнь её любил. Люблю и сейчас, когда прошла почти вся жизнь. А Маша гордая была, она меня не остановила. Я тоже был гордый дурак. Два любящих друг друга осла» - подытожил Иван Петрович, натягивая, кряхтя, спортивный тоже видавший виды костюм.

Его сосед по палате Кирилл Кузьмич ещё похрапывал на кровати, переворачиваясь с боку на бок. Обычно он просыпался позже, так как долго не засыпал, часто вставал ночью в  туалет под жалостный скрип матраца. Пошел уже четвертый год, как они встретились и живут вместе в этой комнате, которую Иван Петрович ни в какую не хочет называть палатой. Долгими днями и не менее длинными вечерами они проводили в разговорах о жизни, вспоминали свою молодость, работу, жен, детей и внуков, так что каждый знал до мелочей прошедший жизненный путь сотоварища и дорогу, которая привела его в этот дом престарелых.

После расставания с Машей Иван Петрович поколесил немало по стране, был женат на очень любящей его женщине, к которой он питал глубокое уважение и симпатию, но так, как свою Машу, он никогда её не любил. У него с ней родились сын и дочка, в которых он души не чаял, был примерным отцом, растил их, выучил и помог  приобрести им свои квартиры. Потом появились внуки, дети стали занятыми своими делами и проблемами, навещали стариков редко. Вскоре от тяжелой болезни ушла жена,  и он остался один с открывшимися  после её смерти своими старческими болячками. Поначалу его часто навещали дети и внуки, привозили необходимые продукты, стирали бельё. Затем их приезды стали ограничиваться только праздниками. Иван Петрович понимал их занятость и поэтому ни на кого не обижался: такая настала жизнь.

В один из таких редких визитов дочери, которую он любил больше, чем сына, так как была почему-то очень похожа на его Машу, о которой он никогда не переставал вспоминать (а, может быть, он это хотел и придумал себе, что она на неё похожа), он попросил её пристроить его в приют: зачем осложнять ей да и сыну жизнь, там он не будет сидеть днями в одиночестве и ждать, когда кто-нибудь приедет его проведать, да и квартира нужна внуку, который женился и с ребенком снимает жильё. Дочь, конечно, возражала, но Иван Петрович-то видел, как  в душе она обрадовалась его решению. Вот так он три года тому назад появился в этом заведении. А дети, внуки? По праздникам иногда они его навещают, каждый раз извиняясь, что редко приезжают, так как очень заняты. А он на них и не обижается, понимая, что им до него в этой выжимающей все соки из них жизни.

Опираясь на костыль, Иван Петрович медленно засеменил к выходу, чтобы пройтись в тиши по дорожке вокруг здания и присесть затем на скамейке покормить крошками хлеба птичек, которые прилетали попить воды из большой пластмассовой миски,  стоящей недалеко. Он любил наблюдать, как пьют воду воробьи, синички, голуби и иногда белобокие сороки. «Какие же они интересные создания, эти птицы, - заключал Иван Петрович. - У каждой свой норов, свои замашки. То пьют вместе, то дерутся, ершатся. Ну, прям, как люди. Тоже божьи создания» - вздыхал он.. Спокойное течение его мыслей прервал Кузьмич, приближаясь к лавке: - «Ну, Иваныч, ты чего от меня так рано сбежал? Никак на своих подопечных не налюбуешься, а? Водичка–то у них есть?». Не дожидаясь ответа, он проинспектировал птичью миску и, довольный, уселся рядом.

Солнышко уже стало немного прогревать воздух, который в это раннее утро был особенно свеж после ночного дождя. Его лучи начали скользить по морщинистым лицам расположившихся на скамье стариков. Прикрыв глаза, они ловили блаженно последнее тепло осени, привносящее в их души спокойствие и, казалось, полное смирение с той жизнью, которой они сейчас живут.
Кирилл Кузьмич стал постояльцем этого заведения не совсем по своей воле. Да разве кто сюда попадает по собственному желанию? Случается, конечно, но редко. А в основном, вынуждают обстоятельства, сама жизнь, сложившиеся семейные и родственные отношения. Как правило. Так случилось и с Кириллом Кузьмичом. В большой трехкомнатной квартире в центре города он жил со своей женой душа в душу до самого её преждевременного ухода из жизни из-за тяжелой болезни. Единственный сын, которого они безумно любили, ничем их не огорчал, выучился, устроился на хорошую работу и подумывал завести семью. Своих родителей он тоже боготворил, заботился о них, старался их ничем не огорчать. Но ему сначала что-то не везло с девушками, а со временем он привык уже вести холостяцкую жизнь, что очень беспокоило Кузьмича и его жену. Наконец, под давлением родителей в свои сорок и чуть-чуть он нашел себе по сердцу молодую женщину, которую привел в квартиру родителей. А родители были этому даже рады: их единственный будет с ними, а невестку они любую полюбят, лишь бы было молодым хорошо.

       Хорошо было всем: жена с радостью возилась на кухне, придумывая всегда что-нибудь вкусненькое для детей, сам Кузьмич был на пенсии, но подрабатывал сторожем на одной фирме, сын с невесткой работали тоже и зарабатывали неплохо, что позволяло им часто ходить в ресторан  или на вечеринки к своим друзьям. Молодые хотели пожить немного для себя, а уж потом  завести детей, как это часто принято у молодоженов. Но неожиданно и скоропостижно уходит жена, а  его в день похорон с инфарктом забирает «скорая». Слава богу, остался жив, но здоровье ушло. Пришлось долго восстанавливаться, и без палочки он уже не ходок. К тому же чаще стала его «навещать» неотложка, приступы его мучили особенно ночью. Он понимал, что беспокоит  сына с невесткой, и поэтому старался держаться стойко. Мало-помалу  он переборол частые приступы: лекарства сделали своё дело, и жизнь дома стала спокойней. Заботы по хозяйству теперь легли на невестку и сына, что нередко выливалось в выяснения или споры на повышенных тонах, которые он слышал из своей комнаты. Но сын относился к нему по-прежнему с заботой и полным вниманием, был всегда предупредителен, полон сочувствия и неподдельной сыновней любви. Только едва проявляемая, но безошибочно улавливаемая сердцем  прохлада невестки омрачала душу Кирилла Кузьмича: он не мог не понимать, что становится для невестки обузой. Но что он мог поделать? Единственное, что мог сделать, это как можно реже ей попадаться на глаза. К столу его всегда приглашал сын, помогая ему удобно устроиться на стуле и заботливо наполняя его тарелку съестным. Невестка же обычно ела молча,  молча убирала со стола, мыла посуду, а сын осторожно сопровождал отца в его комнату и укладывал отдыхать.

      Как-то одним из вечеров, когда  ему не спалось: у него сильно заболело сердце, и он привстал на кровати, чтобы выпить лекарство, как явственно расслышал повышенный тон невестки: - «Мне это всё надоело! Выбирай: или он, или я!». Сердце ещё сильнее у него защемило, в глазах поплыл туман,  и он провалился в бездну. Глубокой ночью Кирилл Кузьмич пришел в сознание «Слава богу, жив» - обрадовался он. Осторожно, чтобы не шуметь, он добрался до туалета, путь от которого он проделал намного дольше, чем обычно. Уснуть до утра он уже не мог, а просто лежал с закрытыми глазами, в памяти всплывали, то пропадали несвязные картинки его прошедшей жизни.

      Был выходной день, когда завтракали как всегда позже обычного. Кирилл Кузьмич продолжал неподвижно лежать на кровати, испытывая некоторое блаженство от отступившей от него боли в сердце. Скрипнула дверь. Он приоткрыл глаза и увидел сына. – «Пап, ты чего не встаёшь? Как себя чувствуешь? Давай, вставай потихоньку к завтраку» - встревожено обратился к нему сын. – «Сынок, подожди немножко. Подойди ко мне, присядь на кровать». Сын, не спуская с него глаз, присел на краешек кровати и вопросительно смотрел на отца. На лице старика появилась едва заметная страдальческая улыбка. -  «Сынок, - тихо заговорил Кирилл Кузьмич. – Я всё слышал, я всё понимаю. Я хочу тебе счастья. Ну, а я уже прожил жизнь, скоро мне на «свидание» к матери нужно будет идти». – «Пап, ты о чём? Что ты ерунду говоришь, выкинь эту чушь из головы, давай, идём завтракать» - перебил его сын. – «Сынок, постой. Я не всё тебе сказал. Я хочу… - и тут он запнулся, - хочу, чтобы ты меня определил в…, ну, как его, в…этот… дом престарелых» - закончил с трудом  говорить Кирилл Кузьмич. – «Пап, ты с ума что ли сошел, что ты говоришь? Да никуда я тебя не отправлю, я тебя люблю!» - склонился он к отцу и провел рукой по его седине. – «Нет, сынок, будь благоразумен, - ответил он. – Мне там будет лучше, уверяю тебя. Ты же хочешь, чтобы мне было хорошо, правда?» - Сын молчал, на глазах у него появилась слеза. – «Я так решил. И ты выполнишь мою просьбу, да?» - посмотрев со страдальческой едва заметной улыбкой на лице на сына, тихо, но внятно сказал он. Сын продолжал молчать, но только крепко сжал держащую в своей руке руку отца. – «Спасибо, сынок. Теперь помоги мне приподняться. Сейчас пойдём завтракать. Всё будет хорошо» - «Да, пап, всё будет хорошо. Я постараюсь, чтобы тебе было хорошо» - полуотрешенно, глядя куда-то в сторону, тихо повторил за ним сын.

      Вот так и повстречался Кирилл Кузьмич с Иваном Петровичем, и уже три года они вместе в одной палате. Сын выполнил его просьбу. Но каждые выходные, каждый  праздник он навещает отца, привозя ему что-нибудь вкусное, чтобы он поел и угостил своего соседа: ведь, хосписная пища известно какая – не разгуляешься.

      - «Петрович, - обратился он к своему соседу.- А у нас скоро будет обнова, ты слышал?» Иван Петрович повернулся к нему: - «Ты о чём, Кузьмич? Казенная одежда на нас ещё ничего, нормальная» - недоуменно спросил он. – «Да, нет, я не об одежде. Я на днях слышал, когда отдыхал в холле, как Дарья Степановна с сыном  там говорила. Он приехал её проведать. Высокий такой, упитанный. И цепь толстущая золотая на нём. Как барин,  такой холёный». – «Это ты про ту седенькую  маленькую старушку, что ли? Она, факт, лет, этак, на десять старше нас. С аристократическими манерами которая?» - «Да, про неё. Так  она, слышу, его спрашивает: - « Боря, а ты купишь новую кровать? – «Куплю, мама.» - «Боря, а ты отремонтируешь комнату, а то обои уже такие старые? – «Отремонтирую, мама» - «Да и тумбочка разваливается, в окно зимой сильно дует» - продолжала Дарья Степановна, а сын, вижу, нервничает, всё посматривает на часы, спешит очень, видно. Наконец, он поднялся и ей раздраженно говорит: - « Мама, я всё тебе сделаю, и новую кровать, и новую тумбочку пришлю, поменяют в твоей комнате окно…». Но старушка его перебила: «Боренька, не мне, а всем. Я знаю, что ты всё можешь, ты очень богатый». – «Мама, - с нескрываемым раздражением  спросил её Боренька, этот боров, прости меня, господи: – «Ну, зачем тебе всё это? Живи так, как есть. Здесь, я вижу, всё хорошо» - и повернулся, чтобы уйти. – «Боря, сынок, послушай. Это нужно не мне, не всем живущим здесь». И она на минуту замолчала, а потом четко по словам ему  произнесла: - «Боря, это нужно будет тебе». Сказала она эти слова сыну, вижу, встала и, гордо подняв голову, потопала, семеня сухими ногами, к себе в отделение.

      Наступила тишина. Оба молчали, запрокинув голову к небу и прикрыв глаза, ловя пробивающийся сквозь появившиеся облака солнечный осенний луч. Иван Петрович, наконец, нарушил молчание: - «Кузьмич, не верю я в эту обнову. Богатые страшно жадный народ, за рубль удавятся. А вот Дарья Степановна – умная женщина, голова у неё еще светлая, несмотря на такой возраст. Ой, как она правильно сказала, что это нужно для него, а не для нас. Мы-то своё уже отживаем, нам и так хорошо,  а он не известно, как и где закончит свою жизнь. Недаром в народе говорят, что от тюрьмы да от сумы не зарекайся. Мы с тобой тоже не предполагали, что окажемся здесь, что по большому счёту мы никому своим не нужны. А посещения сынов, дочерей внуков - вынужденные, больше для приличия. Я это понимаю, принимаю как должное. Просто они не знают, что их дети поступят с ними так же, как они поступили с нами, может быть, ещё хуже. Бог его знает, как. Но так обычно и бывает: что посеешь, то и пожнёшь» - заключил Иван Петрович, опираясь на костыль, чтобы встать со скамьи. И как бы спохватившись, спросил своего соседа: - «Кузьмич, что-то я второй день  не видел в столовой старушку, которая сидела рядом с нашим столом. Тоже такая аккуратная, элегантная, даже очень симпатичная. В молодости была, видно, сильно красивая. Не слышал7  К ней тоже всё время сын приезжал». – «Это вот такая, чопорная?» - «Ну, да. Симпатичная такая». Кирилл Кузьмич немного подумал, почесал лоб: - «А, помню. Это о ней нянечки как-то говорили. Так её забрал сын домой. Говорят, приехал поздно вечером, когда уже был отбой, и забрал. Рассказывала им она, что невестка её отправила сюда: шамкала за столом и шаркала по дому слишком громко. Сын долго не решался, но согласился. Она  с нами здесь и не долго-то была. Сын-то у неё был тоже единственный, как и у меня. Молодец, что забрал. А жену он заставит её уважать, я думаю. Не даст он её больше в обиду».

      Иван Петрович слушал и всё примерял сказанное на себе. Повезло этой старушке, ой, как повезло. Славный у неё сын оказался, порядочный, совестливый. Может быть, и его сын заберёт домой, здесь как бы хорошо, но дома лучше. Атмосфера домашняя. Не казенная. Но прошло уже три года, как он здесь. Если бы хотел, то давно уже забрал, как эту старушку. Нет, не переборол ещё сын свою жену, мягкий характером он очень. Весь в свою покойную мать пошел. Да и приезжать он стал к нему редко. Говорит, что работа, очень занятий. Как бы отвечая на ход мысли своего товарища, Кузьмич сказал: - «Скоро будет Новый год. Сын обещал, что на праздник  меня заберет домой, осталось каких-то 42 денёчка. Я каждый день считаю». – «А мне ничего сын не говорил, не обещал. Проведывает иногда и за это спасибо. Пусть себе живёт спокойно. Лишь бы ему было хорошо, - задумчиво и с грустью в голосе сказал в свою очередь  Иван Петрович. – Эх, где та молодость, где сила. Всё прошло, утекло бесповоротно» - уныло заключил он, но тут же встрепенулся: - «Кузьмич, что-то мы с тобой раскисли. Я тебя сейчас развеселю. Вспомнил историю своей соседки. Хорошая была женщина, молодая, этак, лет под  пятьдесят примерно. Точно не знаю, но выглядела она очень хорошо. Муж от неё давно ушел, оставил её с дочкой одну. Девчонка выросла, вышла замуж и привела к ней зятя. Поначалу они жили тихо и мирно, но потом что-то не заладилось. Покойная жена мне рассказывала, что соседка ей как-то обмолвилась, что надоело ей спать в ванной на досках: дочка сначала её сплавила спать на кухню, а потом и на кухне она стала им мешать. Не помню, но похожая  история была в каком-то кино. Только там мать уехала жить в деревню к самостоятельному мужику-вдовцу, с которым она познакомилась через службу знакомств, а мою соседку дочка отправила отдохнуть в санаторий, чтобы остаться одним на месяц и  наслаждаться молодой жизнью, значит. Ну, поехала она в санаторий. Через месяц она возвращается, значит, входит в свою квартиру, дочка, вроде, рада её возвращению, говорит ей: - « Мамочка, а я думала, что ты приедешь завтра, ничего не приготовила. Ну, ты не стой на пороге, проходи, - говорит она матери. - Как ты похорошела в санатории, даже помолодела, - поёт она её. - Ну, ладно, приехала так приехала». А мать ей весело в ответ: - «А я, доченька, не одна приехала, - и, повернувшись к коридору, продолжала, - Вася, проходи, не стесняйся, познакомься: эта моя дочь. Доченька, это Василий Иванович, он будет с нами жить». Дочка чуть не упала в обморок: - «Мама, что ты в своём уме? Какой Василий Иванович? Ты же старая!». А она в ответ: - «Я чувствую себя сейчас такой молодой, ты не поверишь, доченька. А ты с Эдиком иди-ка на квартиру, вам здесь больше негде жить». Вот так-то, Кузьмич, умные люди поступают. А мы с тобой….и он  безнадежно махнул рукой, едва не уронив костыль.

      Монотонно и медленно текло время. Дни становились всё короче, а ночи длиннее, чаще шли дожди, а затем подул северный ветер, закружила метель. Ближе к Новому году выпал снег, морозец украсил узорами окна палат, постояльцы хосписа стали реже выходить на улицу, чтобы не простудиться. Вся жизнь протекала по сложившемуся само собой графику: столовая, холл, манипуляционная, отбой.

      Окно палаты Ивана Петровича и Кирилла Кузьмича  выходило  на центральные ворота заведения. Так что можно было наблюдать, кто приезжает или приходит к своим  родителям, неся в руках  сумки, пакеты. Старики почти всё время проводили в комнате в беседах, воспоминаниях, жалобах на вновь открывающиеся у них болячки. Накануне Нового года они старались подбодриться, выбрились, надели домашнюю одежду, которая у них обычно пылилась за ненадобностью в стареньком шифоньере в углу. Как говорится, были готовы встречать сыновей, так как только они одни их и навещали. Поминутно выглядывали в окошко, чтобы не пропустить, не дай бог, своего сына, которого каждый узнает издалека, не перепутает ни с кем другим.

      Петр Иванович, наконец, узнал своего еще у ворот, поспешил в холл, чтобы его встретить и поговорить, а Кирилл Кузьмич остался дежурить у окна. Да, послезавтра Новый год, сын обещал его забрать дня за два до праздника, чтобы он побыл подольше дома. Но что-то его долго нет. Нетерпеливо он бросает взгляд на часы, стрелки которых неумолимо катились вперёд. Вот уже и темнеет. Дни-то зимой короткие. Но он продолжал напряженно вглядываться на ворота в надежде увидеть там, наконец, знакомый силуэт.

      Вернулся в палату уже Иван Петрович с пакетом гостинцев в руках, проводив сына до двери хосписа. А Кузьмич  по-прежнему всматривался через окно в серую муть зимнего вечера. – «Не тужи, Кузьмич, - постарался его подбодрить Иван Петрович.- Придёт, обязательно придёт завтра. Я знаю, что он всегда своё слово сдерживал. Что-то у него, видно, случилось, что задерживается. Не переживай». – «Оно, наверное, так, - подхватил эту  спасительную для него мысль Кирилл Кузьмич. – Конечно, что-то случилось. Завтра уже 31-ое, готовятся к празднику. А в магазинах сейчас не протолкнуться, транспорт тоже загружен»- подытожил он, с трудом вставая со стула, чтобы лечь на кровать. Но на душе у него было неспокойно. Предательски заныло сердце, дрожащей рукой он дотянулся до тумбочки с лекарством. «Говорил, заберёт дня за 2-3 до Нового года, а не приехал. Не приехал. Не при-е-хал» - повторял про себя он, повернувшись лицом к стене, чтобы сосед не увидел накатившиеся на глазах слёзы.

      На следующей день, как всегда, Иван Петрович был ранней пташкой, проснулся ещё затемно и ждал рассвета, перебирая в памяти вчерашний разговор с сыном. Слава богу, всё у него хорошо, ждут ребёночка, наконец. Эта новость его очень обрадовала,  настроение  у него стало не таким пессимистичным: семья у сына станет крепче, забот прибавится, меньше отношения будут выяснять,  утешал он сам себя. С этим настроением он пошел размять ноги в холл, где можно было ходить, держась за спинки выставленных в ряд кресел. Процедура эта для него была не из лёгких и заняла порядочно времени. Когда он вернулся в палату, то Кирилл Кузьмич уже встал, совершал утренний туалет и готовился к бритью. Затем они, опираясь тяжело на костыли, засеменили в столовую: завтрак уже был подан. Столовая стала постепенно заполняться народом, за некоторыми столиками просматривались свободные места: значит, кого-то забрали на праздники, кто-то уже безвозвратно покинул это заведение, кого-то просто уже не стало. Новичков они пока что не отметили ни среди мужского, ни среди женского состава.

      Рассвет не заставил себя долго ждать, день обещал быть светлым, солнечным с небольшим морозцем, который покрыл тонкой узорной пленкой оконные стёкла. Кирилл Кузьмич приоделся, трясущимися руками кое-как завязал даже себе галстук и, не переставая кряхтеть,  умостился на стул у окна, изредка протирая ладонью изморозь на стекле, чтобы ему были лучше видны ворота.
Шло время, вот уже наступил обед, после которого он поспешил снова на свой наблюдательный пункт, жадно всматриваясь на дорожку от ворот в надежде увидеть идущего к нему сына. Зимой сумерки наступают рано, начало уже темнеть, но как не напрягал он со всех сил свои помутневшие от годков глаза – никого. – «Да не волнуйся ты, Кузьмич, придет твой сын, никуда не денется, он у тебя славный парень, ей богу, придет» - успокаивал своего товарища Иван Петрович. Кузьмич молчал и трясущимися руками поправлял видавший виды галстук на рубашке, которая когда-то сверкала своей белизной. – «Ишь ты, как хорохоришься, прям, как на свадьбу, - подшучивал над ним Иван Петрович. – Я вот сейчас пойду на укол, приду, расскажу тебе такую историю, что удивишься. Подожди маленько». С этими словами Иван Петрович зашаркал ногами к двери. Не помнит он, сколько прошло времен, сколько он «процедурил», но когда он вернулся и вошел в комнату, то увидел ту же картину: Кузьмич сидел на стуле лицом к окну, рядом на полу валяется его костыль  а он сам  как-то странно уткнулся головой в подоконник. – «Кузьмич, вот и я. Ну, что там высмотрел? Какую-то молодку, небось, подметил, - приближаясь к нему, пошутил Иван Петрович. – Ну, чего голову-то склонил? Надо её держать высоко, а то…». С этими словами он взял товарища за плечо. И тут он понял, что с ним случилось. Быстро, как только мог, он засеменил ногами, тихо  лепеча по ходу в манипуляционный кабинет «Врача, врача, помогите». Сестричка подхватила старика, который у неё едва не упал на пороге кабинета. – «Ему плохо, помогите, помогите скорее» - едва слышно лепетал он сестричке. Она уложила его на кушетку и быстро побежала в палату.

      Иван Петрович не помнит, как он оказался в своей постели, проснувшись на второй день рано утром. Взглядом окинул комнату: кровать Кузьмича была пуста. «Наверное, пошел гулять. Ишь ты, раньше меня проснулся» - пронеслась у него мысль, забыв, что произошло накануне вечером.

       Наступил первый день Нового года. Придя в себя и отдавая, наконец, отчёт в том, что произошло, после слоновой дозы сердечных и успокоительных Иван Петрович отрешенным взглядом смотрел в потолок. Скрипнула дверь, он открыл глаза. На пороге стоял раскрасневшийся от морозца на улице сын Кирилла Кузьмича. – «А где отец?» - удивленным голосом спросил он Петровича. – Вышел, да?». Иван Петрович молчал. Зашла сестричка проверить, всё ли хорошо с ним, и увидела сына Кузьмича. Она его хорошо знала уже не первый год. – «А где отец? Я приехал за ним. Он очень хотел на праздник быть дома» - с растерянным видом посмотрел он на сестричку, затем в его взгляде засквозило беспокойство. – «Он Вас ждал, часами не отходил от окна. Он Вас так ждал. Мы его и нашли возле окошка на стуле с открытыми грустными глазами» - с болью в голосе ответила она ему и вышла из палаты. За дверью она услышала раздирающий душу стон сына «Папа, что я наделал! Прости меня, папа, прости!».

      Время, как известно, лечит. А стариков оно лечит намного быстрее с их притупившимися от долгой жизни чувствами, переживаниями, реакциями на самые горестные или радостные события – всё это они воспринимают теперь почти спокойно, уже как должное, неотвратимое, неизбежное. Так и Иван Петрович. А посещения сына в большой степени этому способствовали, особенно его рассказы о родившемся внуке. Жизнь должна была продолжаться, даже если бы он этого не хотел: всё  и все мы – в руках божьих. «Новичков» по мужской линии в хосписе  пока не было, и он оставался  временно в палате один: только  сестричка  стала к нему заглядывать чаще, следя за его самочувствием.

      Как-то одним из вечеров Иван Петрович вышел в холл посмотреть старый советский фильм о войне. Он не любил современные картины с их надуманными сюжетами и с модными стрижками артистов. Да как и всё собравшееся в этом доме старшее поколение. В креслах уже расположилось несколько человек, но диваны были ещё свободны. Среди зрителей были и женщины, чопорно восседавшие в креслах в своих нарядах по случаю выхода в «свет» на  встречу с мужчинами.  Мужики тоже старались выглядеть бодро, попрятав свои костыли за креслами. Неожиданно Иван Петрович  услышал показавшийся ему в чём-то знакомый голос, адресованный, видимо, кому-то рядом: - «О, здесь и телевизор хороший есть. Будем фильмы с тобой смотреть, чтобы не скучно было». Повернув голову, он увидел невысокого роста опрятно одетую старушку, бодро семенящую с подружкой к  свободному дивану. Если бы он мог, то подпрыгнул на кресле от такой неожиданности: в ней он узнал свою Машу! Да, да! Машу, голос которой он узнал бы где бы то ни было, несмотря на то, что он её больше, чем полвека, не видел! Но голос… голос… он остался всё тем же, задорным и совсем молодым!  Иван Петрович приподнялся со своего кресла и, забыв о костыле, робко шагнул её навстречу. – «Маша, это ты, Маша?». Старушка остановилась, а затем, как в молодости, обняла его, шепча: - «Ваня, милый Ванечка, это ты?». – «Я это, я, Ваня» - весь в слезах отвечал он ей, стараясь её тоже обнять еще более трясущимися от сильного волнения сухими руками.

      Какую неожиданную радость для обоих  принесла им эта встреча! В тот вечер и в последующие дни они почти не расставались, выслушивая рассказы о своей прошедшей жизни, взаимные признания о сохранявшейся все эти годы памяти друг о друге, воспоминания о их встрече и первой для каждого из них любви, причинах, которые привели их в этот дом. Он узнал, что она сама приехала сюда, так как детей у неё не было, а муж не так давно умер. Одной не хотелось оставаться в квартире: с людьми всё-таки лучше. А как они приободрились! Их лица, забывшие уже давно минуты былого жизненного счастья, вновь радостно засветились.
 
      Радость их встречи разделили все постояльцы хосписа. Её не могло не заметить и порадоваться за них начальство. Теперь они всё время проводили вместе в основном в комнате Ивана Петровича, где свободной еще оставалась койка покойного Кирилла Кузьмича.

      Директор хосписа, порядочный и  уже в летах мужчина, был искренне рад нашедшей друг друга паре. Но вскоре после общей беседы в холле со своими подопечными, он подошел к ним и пошутил: - «Ну, молодежь, так больше нельзя. Вы мне развращаете остальных. Как это - женщина в мужском отделении? Не порядок, не порядок, - повторил он. – Или женитесь, или расходитесь» - произнёс он нарочито серьёзным тоном. Иван Петрович сначала опешил и разволновался, но Маша быстро нашлась: - «Ваня, а почему бы и нет? Давай с тобой снова поженимся» - поглядела с любовью в глазах она на своего Ивана, который всё ещё продолжал оставаться в ступоре. –«Вот, это правильно, - поддержал её директор. – А я приглашу к нам работника ЗАГСа, чтобы он оформил это дело, как положено. В таком случае я не вижу препятствий, чтобы Мария Ивановна оставалась, Иван Петрович, у Вас в палате» - заключил он, улыбаясь и  легко подбадривая его по плечу.

      Вскоре всё свершилось, как было задумано, и Маша перешла жить к Ивану Петровичу. Их кровати разделяла небольшая тумбочка, полная лекарств, но не мешавшая им сжимать друг другу руку перед сном. А зима уже подходила к концу, весеннее солнышко всё больше давало о себе знать, зазеленила трава на лужайках вокруг дома, начались прогулки на воздухе, всё чаще стали отдыхать на скамейках его постояльцы. Да, только жить, наслаждаться тем оставшимся временем, которое им отпустил Господь. Но здоровье у каждого очень шалило, да и возраст брал своё. У Ивана Петровича участились сердечные приступы, Маша тоже постоянно принимала лекарства от сердца. Когда одному их них было плоховато, другой подавал ему таблетки или микстуру, приносил воду, садился рядом на кровать и подбадривал его словами, поглаживая  ласково руку.
В один из майских дней, полных запаха цветущей под окном сирени и радостного пения птиц, Иван Петрович долго прогуливался с Машей по дорожке вокруг здания, любуясь безоблачным небом, молодой зеленью старых лип и берёз, поверяя друг другу ещё не раскрытые и не высказанные до конца тайны, мечты, воспоминания: их так много накопилось за пережившее ими время с тех пор, как они по глупости разошлись! И они старались как можно скорее всем этим поделиться, иногда даже перебивая друг друга. Жизнь для них стала интересной и приобрела новый желанный смысл, которого не омрачал заведенный рутинный порядок: завтрак, по самочувствию зарядка, процедуры, обед, отдых, ужин, сон. Как правило, всё они делали вовремя, помогая и поддерживая друг друга. Все привыкли их видеть везде вместе, и появление одного из них в одиночестве иногда в столовой, когда одному из них было совсем не в моготу, сразу вызывало у окружающих недоумение.

       В канун майских праздников в заведении готовился праздничный обед, который предполагал на столе сладкие напитки, пирожные, бутерброды с рыбой и докторской колбасой. В эти дни все прихорашивались, приодевались в свои  домашние наряды, меняли свои тапочки на туфли или залежавшиеся  в гардеробе давно не чищенные ботинки. И этот день наступил:  зашумело, застучало, заскрипело в холле от собиравшихся постояльцев, которые устраивались со вздохами, охами, тихими стонами и стуками  костылей за столом. Кто-то обратил внимание на то, что нет Ивана Петровича и Маши, кто-то отметил, что он их утром не видел после завтрака на прогулке, кто-то взялся  их позвать, но накрывавшая  на стол сестричка сама поспешила это сделать.  Подойдя к палате, она постучала в дверь и вошла. Её слова «уважаемые, вас уже всё общество ждёт» застыли у неё на губах: Иван Петрович и Маша лежали неподвижно на кровати, сжимая друг другу уже похолодевшие руки.