Бремя желаний. Глава 3

      Глава 3. ДОЖДЬ И ДВА НЕСЧАСТЬЯ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)


      Дани переоделся, повесил джинсы на сушилку в ванной и вышел в гостиную, на его губах играла улыбка.

      — Ну как? — осведомился Свен. — По-моему, подошли.

      — Да, как «Место встречи изменить нельзя»: «Обуй, одень…»

      — И закончим «накорми» — пойдём в кухню. Уверен на сто процентов, что ты голоден, я тоже с утра только пару бутербродов уплёл. Ни чая, ни кофе, пицца холодная — тьфу!

      — А, у вас… у тебя электроплита?

      — Да, а у тебя газ?

      — Да, когда свет вырубают и зрелища кончаются, остаётся суп с картошкой, а у тебя действительно без электричества ни духовного, ни материального обеспечения.

      Ужин уже был загружен в термостат.

      — Садись, располагайся. Против котлет с рисом ничего не имеешь?

      — Абсолютно. Просто полный пансион. Только всё-таки неудобно, что без платы за постой.

      — Это я тебе обязан. Вместе будем ностальгировать по славным денькам, тем более что у тебя тоже есть для этого свои резоны.

      «Вот оно, — подумал Дани. — Я так и знал».

      После стандартных «кетчуп?», «хлеб?» и первых движений вилок, кромсавших котлеты, Свен перешёл к главному:

      — Знаешь, я серьёзно, меня интересует мнение человека, который следил за моей карьерой и в то же время не связан со мной дружеским общением, родственными, приятельскими или служебными отношениями. Ты не женщина — и не будешь, преследуя свои цели, оплетать меня славословием, состраданием и прочими хитростями. Мы практически не знакомы и совсем не знаем друг друга. Как ты, сторонний наблюдатель, видишь это всё? Мой взлёт и последующий спад — на твой взгляд…

      — Подожди. — Дани стал серьёзнее. — Я боюсь ошибиться или что-то упустить. Ты хочешь спросить, были ли соразмерны друг другу твои достижения и последовавший за ними уход?

      — Я не это имел в виду, это не главное, но… — споткнулся Свен. — Да, ты прав, наверное, от этого и надо отталкиваться.

      — Тогда я скажу, что по своему масштабу негатив финала был сильнее позитива твоей карьеры. Её венец — Большой шлем — был феноменальным и до сих пор остаётся непревзойдённым, но олимпийское золото ты завоевал только в командных соревнованиях, у тебя не было индивидуального золота Олимпиады, ты никогда не становился первым в зачёте по итогам сезона. Тут дисбаланс между талантом и реализацией, его воплощением. Ты явно был достоин большего и, конечно, совсем не такого ухода. И ещё. Ты выдал лучшее не в возрасте тинейджера и завершил карьеру не в… бальзаковском возрасте, хоть это определение, — без улыбки хмыкнул Дани, — сейчас и не к месту. В своё время я долго ломал над этим голову, всё искал и искал причину.

      — Так ты тоже считаешь, что в моей истории было что-то странное?

      — Да, но я считал это необычным только для себя лично, именно, как ты сказал, для стороннего наблюдателя, и думал, что те подводные камни и глубинные течения, которые мне неизвестны, могут примирить тебя с тем, что тебе явно не воздано по заслугам. Ну примерно… запомни хорошенько: всё, что я тебе скажу, не имеет никакого отношения к тебе, это самое примитивное и грубое допущение. — Дани внимательно посмотрел на Свена, как бы акцентируя его внимание на том, что должно было прозвучать. — У человека произошло несчастье. Ну, умер ребёнок или постигло разорение… Все удивляются, как это могло случиться, и не понимают, за что его наказал бог, а за этим страдальцем в прошлом имеется сошедшее с рук злодейство — убийство, о котором никто не знает. То есть для всех он совершенно несправедливо раздавлен судьбой, а на самом деле у него полная гармония между преступлением и наказанием. Или другой вариант, прямо противоположный. В жизни этого человека не было преступления, но зато свершилась такая история любви, были испытаны такие чувства, такие эмоции, которые всем остальным и не снились, тогда его последовавшие за этой сказкой терзания — тяжёлая расплата. И в том, и в другом случае — равновесие. Только судить об этом может тот, кто знает всё. Не сочти эти слова вызовом на откровенность и желанием узнать о тебе больше, покопаться в твоей душе, в сокровенном, а потом торжествующе заключить: «Ааа, я так и знал, ааа, он это заслужил на самом деле, ааа, бог действительно его за дело наказал». Наоборот, пусть это останется в твоей душе, есть у каждого то, что не может быть поведано даже самым близким. И опять-таки, если хочешь знать моё мнение, то я убеждён, что в твоей жизни нет никакого злодеяния.

      — Ты снова прав, мне нет нужды таиться. Я не совершил никакого преступления, за мной не числится гадких каверз, подлостей, гнусностей. Значит, остаётся второй вариант, но все самые великолепные ощущения и эмоции у меня связаны со спортом — этот Большой шлем и другие победы всё-таки явились настолько неординарными, что фатум справедливо высоко оценил их значимость, чтобы после уготовить мне именно такой финал?

      — А любовь болельщиц ты не учитываешь?

      — Было, но… Это преходяще и живёт недолго. Это сопутствующее успеху, вторичное.

      — Не всегда. Успех ведь может быть и скандальным. Когда раздувается ажиотаж, когда намеренно вбрасывается небывальщина — одно дело, но в твоём случае тебя действительно обожали и сильно любили.

      — А к чему ты клонишь? — поинтересовался Свен.

      — Да к тому же самому, к равновесию, которое ты пытался определить. Ты помнишь свой предпоследний сезон? Победа за победой. Комментаторы с ума сходили, эпитетов не могли найти тому, что ты творил. А потом японский этап — и через неделю от твоих побед… — споткнувшись, Дани не произнёс «не осталось ничего», но смысл был ясен. — В общем, эта феерия подозрительно быстро спала, как по мановению волшебной палочки. Так не бывает, так просто не может быть за две недели, это слишком малый срок, нельзя потерять все достижения, свои кондиции за полмесяца.

      — Да я и сам удивлялся. Предполагал элементарный спад формы, правда, очень резкий, но ведь и набирал я её быстро. А у тебя другие соображения?

      — Как тебе сказать… Этому можно верить, можно не верить. Вспомни свои интервью во время предшествовавшего японскому этапа.

      — Ты ставишь нереальную задачу: мало ли я раздавал комментариев, — удивление Свена росло. Несмотря на то, что ему было больно вспоминать два последних сезона, очень хотелось выяснить, что же такого полумистического, в которое можно было и верить, и не верить, откопал этот случайно встретившийся и оказавшийся таким скрупулёзным биограф. И ещё очень хотелось понять, по какой причине он сфокусировал свой интерес на том времени и именно на его, Свена, персоне.

      — Я тебе помогу, я их записывал и несколько раз крутил повтор. Было свободное время, был интерес, — казалось, Дани тоже трудно давались эти воспоминания, но он хотел выразить своё мнение, пусть оно и не понравилось бы сидевшему рядом. — Именно за неделю до японского этапа ты обнародовал наличие у себя пассии, сказал, что встречаешься с девушкой. В японском турнире ты не участвовал, как и многие, не хотевшие выбиваться из привычного графика и ехать за тридевять земель, а после не осталось ничего, — Дани всё-таки проговорился, жестокие слова прозвучали. — Ничего, будто корова языком слизала. Я долго ломал над этим голову.

      — И пришёл к какому-то выводу? — тон Свена был явно сомневающийся.

      — Да. Посмотри! У тебя миллионы поклонниц, ты молчишь о своей личной жизни. Ты не женат, девушки нет или как бы нет — и каждая восхищающаяся, восторженная, влюблённая владеет частичкой твоего сердца, какой-то миллионной его частью, вместе с толпой других, которые тоже имеют право на свою частичку. Всё это складывается, плюсуется, звучит в унисон, множественное поклонение — довольно мощный импульс. Я не хочу сказать, что ты взмывал именно на его волне, но это явно положительный аспект. А тут диверсия, самим кумиром совершённая: оказывается, твоё сердце занято, оказывается, уже есть та, которая имеет право на всё, на все сто процентов, полностью, не оставляя другим ничего. Они ездили, мёрзли при минусовых температурах, смотря на твои выступления, восторженно стонали, хлопали, толпились, недосыпали, мотались за тобой по Европе, ночевали где придётся, подкладывая под голову свои рюкзачки. Они ничего от тебя не требовали, я уверен, что даже дружили друг с другом, не ревновали, да и кому придёт в голову делить так далеко отстоящее?.. И тут появляется какая-то стюардесса, которую страстно любимый встретил случайно, в каком-то перелёте, возможно, абсолютно равнодушная к тебе ранее, не входившая ни в одну сопровождавшую тебя группу, чужая. И волна негатива, которую ты вызвал своими словами, падает не на неё, потому что ты пока её свету не представил, помнишь это: «Пока не нужно, а то её на части разорвут»? Она ещё не материализовалась, не предстала воочию, фигурой, человеком — и ты вместо неё должен был принять весь этот негатив.

      Чело Свена нахмурилось.

      — Мистика. Я в это не верю.

      Но Дани смотрел на него испытующе, словно подводил под рентген:

      — А если честно-честно, как на духу, положа руку на сердце — за все эти годы тебе ни разу не приходила в голову такая возможность?

      Свен неопределённо покачал головой.

      — Возможно, и мелькала, но… Я не рассматривал это так… математически, что ли… Ты баланс выводишь из всех этих эмоций, а я не верю в это надстроечное.

      — А во что ты веришь?

      — В аэродинамику, и именно она меня стала подводить в предпоследнем сезоне. Ты знаешь, если отслеживал: регламент поменялся, форма поменялась, стал востребован другой стиль, а мой оказался старомодным, непрактичным, даже предпочтительные физические параметры спортсменов — и те стали другие.

      Дани улыбнулся.

      — Да, я помню низкорослых новичков на грани дистрофии.

      — Вот. Плюс потеря формы. И все следствия отсюда тебе известны: ни одной победы больше, с каждым новым этапом всё дальше и дальше от подиума, резко вниз в турнирной таблице, чуда от начала нового сезона я уже не ждал, только судорожно метался. И конец — тридцать третье место в квалификации на этапе в Солт-Лейк-Сити. Уехал оттуда прямо домой, оборвал выступления и через два месяца оказался в психушке.

      — Ну, ты утрируешь, говоришь так, будто у тебя шизофрения была, а это был просто burn out syndrome*.

------------------------------
      * Синдром эмоционального выгорания.
------------------------------

      — Просто… Тогда я, наверное, предпочёл бы сойти с ума, чтобы не понимать, что случилось… Впрочем, я и не понимал.

      — Понимал, но не принимал.

      — Возможно, и так. Подлечили меня, восстановили голову, а вот форму не вернули. Три месяца без тренировок, год без тренировок, полтора… Поезд ушёл, и не было смысла впрягаться в этот адский режим снова, когда подиум мне не был гарантирован, а ради нескольких очков и места где-то в середине третьей десятки не было оправданным взваливать на себя многочасовые тренировки.

      — А болельщиц тебе не жалко было? Они ведь ждали твоего возвращения, они согласились бы на эту позицию.

      — Я бы не согласился. А почему ты всё время заступаешься за них, будто я несу за них ответственность?

      — Наверное, со своей колокольни. Я ведь тоже болельщик.

      — И тоже страдал? — Свен посмотрел на Дани скептически, изучающе и с готовой прорваться ухмылкой.

      Дани пожал плечами.

      — Слёз не лил, но помнил, под каким впечатлением находился, когда ты блистал, и скучал, конечно. Потом пришлось отвлечься, свои заботы появились, не до созерцания стало. В конце концов всё проходит. А о моём сегодняшнем отношении к спорту я уже говорил. Извини за то, что мой визит заставил тебя вспомнить неприятные моменты.

      — Мне самому надо было выговориться, — возразил Свен. — Редко когда встречаешь такого человека, который в курсе дела. История эта уже несколько лет насчитывает, забывается потихоньку. Жизнь быстротечна, особенно в спорте. Настоящий калейдоскоп. Но всё же приятно, когда о тебе помнят, когда говорят, что сопереживали, даже анализ проводили, доискивались до причин потери формы. — Свен улыбнулся. — И это не глупые восторженные школьницы, и не постбальзаковского возраста дамы, а нормальный…

      Теперь расхохотался Дани, не дав закончить:

      — Значит, те были ненормальны. Однако ты жесток к своим болельщицам.

      — Согласно твоей теории не больше, чем они ко мне.

      — Даа… Но тебе не на что жаловаться. Уход рано или поздно всё равно бы состоялся. И я рад, что ты ведёшь активный образ жизни: комментируешь соревнования, в свободное время занимаешься гонками…

      — Третьеразрядными.

      — Какая разница? — атмосфера соперничества всё равно наличествует. Занимаешься гонками, прилично обеспечен, хорошим жильём обзавёлся…

      — Да мне за него ещё несколько лет выплачивать. Хорошо ещё, что за землю платить не пришлось, вычли из стоимости, учитывая заслуги.

      — Ну, на твой ежемесячный пенсион, назначенный по уходе, безработица не покусится. Жильё есть, поклонницы, само собой, тоже.

      — Да. — Губы Свена сложились в саркастическую складку. — Надоели до чёртиков.

      Дани рассмеялся вторично.

      — Определённо, у тебя аллергия на почитательниц. В конце концов, это просто невежливо.

      — Мои манеры мне безразличны, знаешь ли… — и Свен осёкся, поняв, что в его издевательском отношении к поклонницам слишком заметной стала обычная, элементарная звёздность, от которой не избавляются даже спустя долгие годы после обретения статуса, после достижения пика в своей карьере. Чувство собственного превосходства, несомненного нахождения в фокусе всех камер и всех глаз и вытекающие из этого чисто потребительское отношение к окружающим и уверенность в позволении как бы свыше делать всё могли быть уместны, но в иных условиях, а демонстрировать свою исключительность одному человеку, причём здравомыслящему и не собирающемуся взирать с обожанием, было явно неуместно, если вообще не смешно. Кроме того, не хотелось показывать ограниченность былого величия, изображать из себя зарвавшуюся рок-звезду, писающую на своих поклонниц и убеждённую в том, что ни одна их них не уйдёт, да и атмосфера этому не способствовала, и Свен закончил уже более миролюбиво: — Иногда мне кажется, что женщин вокруг меня слишком много. Я от них устал.

      Дани смотрел на собеседника внимательно, серьёзным взглядом, под которым погасшей спортивной звезде стало неуютно и неловко: казалось, что парень напротив прочёл в оборванной фразе то, что осталось несказанным.

      — Меняй почаще, — сказал Дани равнодушно.

      — А толку? Как раз сейчас мне надоела до чёртиков моя официальная, но и претендентка не особенно волнует. Скучно, всё известно заранее.

      — А ты развлекись. Столкни их лицом к лицу и предложи выяснить в честном поединке, кто сильнее, — пусть сражаются за твоё сердце.

      — Ха! Ещё какие предложения?

      — Пожалуйста, второй вариант: предложи им обслуживать тебя парой. Если они согласятся, свали в постель, а потом скажи: «Ну, я вижу, что вам тут весело, третий лишний — не хочу нарушать вашу славную компанию». И слиняй. Или смотри, как они резвятся, и закажи третью, которая будет обслуживать тебя ртом, чтобы не закрывать обзор.

      — Целых три штуки? Хлопотно, они натопчут, потом четвёртую надо вызывать, чтобы всё убрала, а она может ошибочно расценить свой вызов на дом.

      — Однако ты привередник. Свяжись с парнем.

      — Мм… Не пробовал, не знаю. У меня может не встать с непривычки.

      — Пустяки. Если неделю просидишь без секса, то не не встанет с непривычки, а поднимется из-за воздержания.

      — Ты фантазёр.

      — А что? Я вспоминаю один момент из твоей жизни, когда ты сидел на матче лидера футбольного чемпионата, в котором отличился Дарио Кроче.

      — А, наш знаменитый легионер, красавец и талант. Помню, было дело. Кстати, вы с ним очень похожи.

      — Знаю, мне говорили.

      — Ты о его карьере так же хорошо осведомлён, как о моей?

      — Ещё бы, я о многом хорошо осведомлён.

      — Жаль! Я думал, что такая честь выпала только мне.

      — Пришлось мне тебя разочаровать. Дарио Кроче, блиставший и в нашем чемпионате, и в своей сборной, но очень часто выбывающий из строя из-за связок. Левое колено… Сейчас уехал к себе на родину, где обычно завершают свою карьеру игравшие в Европе латиноамериканцы. Тогда, после очередного выступления и пары шикарных голов он подошёл к трибуне, на которой ты сидел. А о том, что ты находился среди зрителей, по громкоговорителям, наверное, всех оповестили… Или просто вывели твой светлый образ на экран. Я хорошо помню. — И Дани тепло улыбнулся, как чему-то своему, личному. — Ты сидишь, он подходит, между вами не более десяти метров, ветер, дождь, поздняя осень — а он останавливает какого-то сервисмена, затевает с ним разговор, снимает майку и остаётся стоять со своим великолепным торсом под потоками холодной воды. Ну точно рассчитывал, что ты спустишься и заговоришь с ним, только призывный взгляд на тебя не поднимал. А ты не сообразил.

      — Зато ты навообразил.

      — А что? Вы идеально друг другу подходили. По возрасту, контрасту внешности, росту хотя бы. Вы были равны, одинаково богато украшены регалиями. Честное слово, я бы порадовался за ваше счастье, Дарио явно выигрывал по сравнению со стюардессой.

      Свену было немного не по себе, он никак не мог уразуметь, каким образом случайно встреченный им человек мог так хорошо помнить многое из того, что его, Свена, окружало, и то, что окружало не только его. Нездоровое любопытство? Вуайеризм? Былая влюблённость? Или Дани действительно был из тех, кто проводит десять часов в день у экрана, и, выбрав спортивные соревнования, поневоле набил голову косвенно относящимся к ним?

      — Может быть, и подходили, может быть, и выигрывал, но в то время мне было не до того. Я свою форму искал, а не любовные приключения, которые могли только отвлечь.

      — А так не могло оказаться, что, — Дани продолжил осторожно, боясь поранить, — ты искал не то? Есть вещи, которые случаются сами собой, есть то, что плывёт в руки, — почему бы не взять, если судьба тебя с этим сталкивает, более того: сама предлагает? А если именно этим, отвлечением, ты какое-то время, отпустив то, что тебе покоя не давало, мог эту самую форму потом обрести? Оставь, передохни — и проблемы рассеются. Время пройдёт — и всё развернётся само собой.

      — Да не верю я в эту волшебную палочку.

      — Я не про волшебство — я про то, что всему своё время.

      — Теперь про библию.

      Дани ещё раз рассмеялся:

      — Честное слово, ты великий привередник. Но, если серьёзно… Посмотри: на болельщиц ты внимания не обращаешь, на более чем определённые призывы знаменитости — тоже. Это пренебрежение к другим не могло откликнуться негативно на твоих результатах?

      — Опять мистика. Это было не пренебрежение, а целеустремлёность. — И, увидев, как вздохнул Дани, Свен поинтересовался: — Неужели это стремление тебе незнакомо?

      — Да нет, известно. Я просто подумал, что цель может быть ложной, что не всегда кратчайший путь от А до В — прямая… Много чего в голову лезет… Но теперь, когда время прошло, когда всё поутихло… Я не могу понять, доволен ли ты своей жизнью сейчас или нет?

      Свен помолчал, постукивая вилкой по уже пустой тарелке.

      — Найди мне того, кто доволен своей жизнью! Если учёный совершает какое-то великое открытие, получает за это деньги, награды, славу, признание, должность, он доволен, когда волна восторга спадает и становится понятно, что подобного по грандиозности свершённому в его жизни уже не будет? Практически каждая женщина боится старости и прибегает к разным ухищрениям, чтобы её скрыть, мужчина — угасания потенции, политик — потери влияния. Это можно продолжать бесконечно. Мне двадцать девять лет, а я уже… гм, пенсионер. У меня такое впечатление, что я не живу, а доживаю.

      — А ты посмотри на это с другой стороны. Скажи, что прыжки на лыжах не главное, и определи для себя другую цель.

      Свен скептически покачал головой:

      — Ты сначала найди, что может быть важнее Большого шлема на Турне четырёх трамплинов, а потом убеди меня в этом. Нет, кончено, я достаточно гонялся за победами — доплетусь как-нибудь до могилы. Так и знал, что глупо получится со спортом: двадцать девять — и уже старик, отработанный материал… Ладно! — Свен сменил свой тон на бодрый: — Заправились, теперь десерт. Тебе чай или кофе?

      — Мне чай, — механически ответил Дани, думая совсем о другом, но тоже предпочёл  изобразить оживление: — Тебе помочь?

      — Нет, это против правил гостеприимства, сам справлюсь. Продолжим в гостиной, идёт?

      — Идёт.