Полонянка. Глава3. Побег

Время действия - 1860 год; киргиз-кайсаки - прежнее название казахов.


Осторожно осмотревшись вокруг, Дуня решилась. Подхватила юбки и стремглав кинулась к коню. Взвизгнула старуха, что-то закричала.

- Эйт! Эйт! – отозвался старик от дальней юрты.

Услышав этот возглас, конь задрал хвост и, высоко вскидывая копытами, помчал в степь.

И тут же что-то сильно ударило Евдокею в ноги. Не удержалась, упала, с размаху проехалась по траве локтями, больно сдирая кожу. Попыталась вскочить, но что-то придавливало её к земле. Напрягая все мышцы, перевернулась на спину. Прямо перед своим лицом увидела собачью пасть.

Так вот почему старуха так беспечно вывела её наружу! Понадеялась на пса! Ну, так пусть он покалечит, искусает, изорвёт её тело! Дуня вцепилась руками в собачью морду, стала рвать ногтями, бить по ней кулаками. Но умное животное было приучено беречь пленников и набрасываться на девушку не собиралось. Пёс крепко прижимал её тело к земле, пока не подоспели сторожа.

Старик сгрёб Дуню в охапку и понёс в юрту. Побег не удался.

И вот Евдокея снова лежала на старой кошме. И снова мысли её напряжённо работали, как сбежать, как вернуться в станицу.

- Эй, старуха! У вас тут подушки-то есть? Или прикажешь мне всё время на голой кошме лежать?

Не понимала её старуха. Всё нужно было знаками объяснять.

Наконец киргизка принесла узенькое лоскутное одеяло, постелила у решетчатой стенки юрты, положила на него подушку, жестом пригласила лечь.

- Душно у вас. Воздуху свежего хучь немного бы! – помахала перед собой руками Дуня, словно и впрямь ей дышать нечем.

Старуха проворно закрутила войлок, покрывающий кибитку. Сквозь решетки ворвался аромат степных трав. Вечерний воздух был прохладным, освежающим.

Дуня лежала на подушке, отвернув лицо от старухи, и внимательно смотрела наружу, пытаясь сообразить, в какой стороне родной дом. Она не сомневалась, что бежать нужно. Удастся сбежать – вот и славно. А если не удастся? Хуже не станет.

- Ты мне поесть принеси, я есть хочу! – заявила она старухе.

Снова перед ней стояла миска с холодной бараниной и лепёшка. На этот раз Евдокея поела плотно. Для побега нужны были силы.

Лёжа на своей постели, Дуня думала о родителях. «Что там батюшка мой делат! Что матушка! Небось, слезьми обливатся, меня жалет! Како горе-то для них!».

Если бы могла Дуня видеть, как отец собирался, как чистил своё казачье ружьё, как надевал свою амуницию, как седлал коня! На войну казак собирался. На свою, личную, войну. Не видела Дуня и того, как бежала за отцовским конём мать, держась за стремя и причитая в слезах.

А Платон, словно не замечая этих слёз, уезжал в темноту наступающей ночи. Вот и место ежевичное, где Дунюшку схватили, вот и перекат, тут киргизцы через реку переправлялись.

Не видела дочь, как отец по её следам направился. Не знала. Смотрела, как готовились её сторожа к ночёвке, как опускали войлок на стенах кибиток.

Лежала, прислушивалась к старухиному дыханью. И сама дышала глубоко, ровно, похрапывала даже слегка. Вдруг та тоже к ней прислушивается? Но вот старуха уснула. Тихонько поднялась Дунюшка, бесшумно выскользнула из кибитки.

Темно в степи. Даже луны на небе не видно. Только россыпи звезд в черноте. Теперь Дуня точно знала, куда нужно идти. Постояв для верности возле юрты, тихонько двинулась вперёд. Чутко прислушивалась к звукам ночи – не шуршит ли кто, не идет ли за ней. Но всё было тихо. Стрекотали, словно сумасшедшие, цикады, нудно «тюкала» сова-зорька.

Отойдя от становища на приличное расстояние, Дуня кинулась бежать. До рассвета нужно успеть до реки. Останавливалась, чтобы отдышаться, и снова бежала.

Душой ликовала, когда на исходе ночи, задыхаясь, ворвалась в заросли камыша. Ногами ощутила влагу. Упала, отдохнуть нужно было. А когда отдышалась, умыться надумала. Вошла по колено в реку, набрала в ладони воды, плеснула себе в лицо.

И вдруг ощутила на губах солёный вкус. Соль?! Вгляделась в сереющий предутренний сумрак. Перед ней была не река, а одно из небольших степных озёр, которых здесь великое множество. Какое разочарование! Упала Дунюшка на бережку, слёзы солёные с озёрной водой на лице смешались. И утопиться-то здесь не получится.

Воздух тем временем всё светлее становился. И уже рассмотреть могла Евдокея, что вокруг только степь, докуда взгляд достает – везде степь. Ни деревца, ни жилья человеческого. По всему видать, заблудилась она в темноте. То ли изначально не туда направилась, то ли в пути дух степной её закружил.

Ещё горше стало Дунюшке, когда кочка невдалеке от неё, которую она за камень в сумраке приняла, вдруг зашевелилась, задвигалась. И оказалось, что это и не камень вовсе, а старик-киргиз, который шёл за ней по пятам всё время. Не услышала она поступи мягких киргизских сапог, не распознала среди легкого шелеста травы под своими ногами.

И так ей горько было, что даже бороться не хотелось, когда подошёл к ней старик и, покачав сочувственно головой, взвалил её себе на спину.

До становища оказалось не так уж и далеко. И выходит, что бежала Дуня не прямиком к пограничной черте, а всё время заворачивала по кругу.

И вот Евдокея снова лежит на узком лоскутном одеяле в нищей юрте среди бескрайней киргизской степи. Забрал её силы ночной побег, ноги словно чужие. И в душе отчаяние от неудач. Лежала, слёзы глотала. Сама не заметила, как одолел её сон.

Проснулась от громкого разговора снаружи. Голоса мужские, молодые, что-то возбуждённо обсуждают. Заохала, запричитала старуха.

Осторожно отогнула Дуня краешек войлока, покрывающего юрту, присмотрелась. Киргизцы те самые, которые вчера её оглядывали. Пронесли что-то. Насторожилась Евдокея, ещё немного войлока отодвинула. Неужели убитый степняк? Похоже на то. Одежда на нём не казачья. Кто же это его порешил-то!

Галдят-то как громко, возбуждённо! И вроде как довольны чем-то. Ага, коня ведут.

И тут словно молнией Дуню поразило. Конь-то у них в поводу их, Голяковых. Отцовский конь-то!

Как стрела вылетела Дуня из кибитки, к коню устремилась. Схватилась руками за седло. Вот и ружьё отцовское, казачье, привязано. И кинжал батюшкин, и шашка его! Как безумная, не веря собственным глазам, ощупывала Дуня отцовское оружие, руками по седлу водила.

А когда кровяные пятна увидела, поняла всё. Закричала дико, пронзительно. Помутилось в глазах у Дунюшки, упала без памяти прямо под ноги наблюдавшим за ней степнякам.

Очнулась – в душе тоска. Сгубила она батюшку, сгубила. Застонала от горя. И вдруг услышала голос женский, ласковый, и речь русскую:

- Очнулась, слава те, Господи! Ты какой станицы будешь-то?

Продолжение следует...