Мы, крестьяне Великой Сибири. Ольга Ожгибесова

ДОКУМЕНТЫ ИШИМСКОГО АРХИВА РАССКАЗЫВАЮТ

Трудно, трудно русского мужика стронуть,
но уж как попрет народная опара –
так и не удержать в пределах рассудка.

Александр Солженицын


Гражданская война прокатилась по югу Западной Сибири и ушла дальше, на восток. В Ишимском уезде, как и по всей Тюменской губернии, наступил зыбкий, как отражение месяца в озёрной воде, мир. А в конце января победоносного для Советской власти 1921 года здесь вспыхнуло восстание крестьян. С ним не могли сравниться ни Кронштадтский мятеж, который поддержали двадцать семь тысяч солдат и матросов, ни Тамбовское восстание, в котором приняли участие около пятидесяти тысяч человек. В Сибири, по самым скромным подсчетам историков, за оружие взялись не менее ста тысяч крестьян. По приблизительным данным, в течение нескольких месяцев 1921 года погибло более 50 тысяч человек – участников восстания.

Лобное место на речном берегу

В названии деревни Черная Вагайского района нет никакой мистики – просто речушка, на берегу которой в давние времена поселились люди, носит имя Черненькая.
Два века назад на левом, высоком, берегу местные жители построили церковь – золотые купол видны были издали, а праздничный колокольный перезвон слышен на всю округу. Глухой зимой 1921 года святое место у храма стало лобным: здесь были убиты десятки крестьян – повстанцев, участников крестьянского мятежа, вошедшего в историю под названием западно-сибирского восстания.
– Старики говорили, – рассказывает мне местный краевед, главный врач чернаковской больницы Анатолий Никитич Копотилов, – что повстанцев и просто зажиточных крестьян приводили сюда со всех деревень. Пули на них жалели – рубили головы, сбрасывали с высокого берега вниз, они катились, как капустные кочаны, по склону, а весной, когда сошел лед, по реке плыли страшные свидетельства тех расправ.
В тридцатые годы церковь разрушили, а когда семьдесят лет спустя решили восстановить и стали
копать котлован под фундамент, на глубине не более полуметра нашли множество человеческих останков.
Убитых повстанцев закапывали – слово «хоронили» в данном случае никак не уместно – здесь же, у храма, на скорую руку. Мерзлая земля поддавалась с трудом, так что красноармейцы не дали себе труда выкопать глубокие могилы. Тела скинули в ямы, присыпали сверху землей в полной уверенности – никто не будет их искать, никто не будет задавать лишних вопросов.
– Найденные останки мы сложили в мешок, – рассказывает Анатолий Никитич, – увезли на кладбище и похоронили. Но я знаю, что у храма, где ни копни, обязательно наткнешься на человеческие кости. Здесь одна большая могила.
Спрашиваю: а что же никакого памятного знака жертвам той бессудной расправы не установили?
Копотилов в ответ пожимает плечами.
Кстати, напротив церкви, через дорогу, стоит высокая белая пирамидка. Надпись на ней гласит, что здесь похоронены красноармейцы – жертвы все того же мятежа, который официальные идеологи советской власти десятки лет называли кулацко-эсеровским. Вот так: кому-то памятник, а кому-то – безвестная могила. Впрочем, стоит ли удивляться: вечная память красным «героям» и вечное забвение «бандитам» – явление повсеместное. О событиях кровавого 21-го хотели забыть все – и коммунисты, и сами селяне. Первые – потому что тогда пришлось бы вслух говорить об истинных причинах геноцида сибирских крестьян. Вторые – потому что мятеж расколол сибирскую вольницу надвое: каждое село, каждую семью. Брат убивал брата, свояк – свояка, отец – сына, сосед – соседа… И как можно было жить дальше, если не постараться обо всем забыть? – о правых и виноватых, о тех, кто убивал, и кто был убит. Можно ли жить во зле, в ненависти, думая о мести? Или нужно отречься от памяти – ради спасения своих детей, ради продолжения жизни. Странное, искусственное, вынужденное беспамятство.
Старики из глухих деревень, по которым прокатилась волна восстания, те, кто помнит о событиях 21-года уже только по рассказам своих отцов и матерей, отводят глаза, когда задаешь им неудобные вопросы: к чему ворошить прошлое? Надо все забыть. Так легче.
Есть, наверное, и другая причина. Помнят о победах, поражения предпочитают забывать.

«Будьте жестоки и беспощадны»

Первая мировая война и последовавшие за ней революции принесли свои печальные плоды: летом 1920_го года в разоренной России разразился голод. К 1920-му году по сравнению с предвоенным уровнем на 1/3 сократилось производство продукции сельского хозяйства, 30% крестьянских хозяйств не имели посевов; еще 1/3 собирала урожай, недостаточный, чтобы прокормиться.
Кадры старой хроники сохранили для нас изможденные лица детей, их тонкие, костлявые пальчики с зажатыми в них хлебными па’йками. Война и голод – две силы, способные выбить трон из-под любой власти. Уж если трехсотлетняя монархия не удержалась, что говорить о власти большевиков, которая не отметила еще и третьей годовщины. Положение нужно было спасать, а для этого накормить Россию. Хлеб в стране был – далеко, за Уральскими горами. И его нужно было изъять – любой ценой.
И 20 июля 1920 года Ленин подписал декрет «Об изъятии хлебных излишков в Сибири»: «Совет народных комиссаров во имя доведения до победного конца тяжкой борьбы трудящихся с их вековыми эксплуататорами и угнетателями постановляет в порядке боевого (выделено мной – О.О.) приказа:

1. Обязать крестьянство Сибири немедленно приступить к обмолоту и сдаче всех свободных излишков прошлых лет. (заметим: речь первоначально шла о свободных излишках! – О.О.)
2. Виноватых в уклонении … граждан карать конфискацией имущества и заключением в концентрационные лагеря как изменников делу рабоче-крестьянской революции.

Кроме хлеба, продразверстка отнимала картофель и овощи, домашнюю птицу, табак, мясо, шерсть, овчину, кожи, сено. На плечи крестьянина ложились лесозаготовка, гужевые и иные повинности. И все это ради того, чтобы спасти революцию, которая, по словам самого Ленина, «сибирскому крестьянину никакого улучшения не дала»
К 1920-му году в Сибири и на Дальнем Востоке скопилось 396,3 млн. пудов зерна. Но прежде, чем называть их излишками, стоит вспомнить, что хранились они не в одном месте, а в миллионах крестьянских хозяйств. К тому же руководителей молодого Советского государства мало интересовал тот факт, что переменчивый сибирский климат сыграл с крестьянами злую шутку: засуха, длившаяся три месяца, не пощадила посевы. К началу продразверстки количество хлебных запасов сократилось на треть. Призрак голода бродил по сибирским деревням. Кроме того, с марта 1920 года в Тюменской губернии действовали многочисленные заградительные и продовольственные отряды, изымавшие хлеб. Недовольных государственной политикой крестьян арестовывали, отправляли в тюрьмы и концентрационные лагеря. Но этого показалось мало. С августа 1920 по январь 1921 года были введены 34 вида развёрстки. Только хлеба и зернофуража нужно было сдать 3,3 и 4,9 миллионов пудов! Две трети задания пало на Ишимский уезд.
У крестьян не было такого количества зерна.
Но в конце октября Тюменский губисполком издал директиву: выполнить 60% разверстки к 1 декабря 1920 года: «Будьте жестоки и беспощадны ко всем, кто способствует невыполнению продразвёрсток. Уничтожайте целиком хозяйства тех лиц, кои будут потворствовать невыполнению развёрстки. Уничтожайте железной рукой…»
А 31 декабря 1920 года Чрезвычайная тройка издала приказ, обязавший крестьян Ишимского уезда к исходу суток выполнить всю продразверстку (хотя по декрету СНК это требовалось сделать к 1 марта).
Началось невиданное массовое ограбление крестьян. Сибиряки молчали, когда забирали «едоцкое зерно». А потом непрошенные гости пришли и за семенным…
Приказ №3 Ишимского упосевкома 27 января 1921 года: «… в недельный срок взять весь семенной материал, находящийся в отдельных хозяйствах лиц, проживающих в городе Ишиме. За несвоевременную или неполную сдачу семенного хлеба в общественные амбары и употребление такового на продовольствие у виновных будут конфискованы все семена, живой и мертвый инвентарь».
Член губернской продовольственной коллегии Я.З. Маврес сообщал: в Ишимском уезде «был и весь хлеб забран, не осталось даже для обсеменения одной десятины».
В конце января 1921г. Спиринское сельское собрание Челноковской волости в своем решении записало, что для подготовленных к посеву 426 десятин нужно 4280 пудов семян, а имеется лишь 1250; на 646 едоков «до нови» надо 6400 пудов, а есть только 700 пудов зерна.
Но Советская власть продолжала закручивать гайки. Директива члена губпродколлегии Лауриса гласила: «…Необходимо сделать решительный удар… Больше церемониться нечего, надо быть чрезвычайно твердыми и жестокими и изъять хлеб… Разверстка должна быть выполнена, не считаясь с последствиями, вплоть до конфискации всего хлеба деревни, оставляя производителя на голодную норму».
Ишимский уездный исполком угрожал крестьянам, что «во всех случаях обнаружения скрытого хлеба у одного гражданина конфискуется таковой у всего общества, не считаясь ни с какими мерами».
Председатель Березовского уисполкома 10 февраля сообщал губисполкому, что работники Кондинской продконторы в январе отдали приказ о немедленном забое крупного рогатого скота в счет мясной разверстки. Крестьяне просили повременить, так как коровы стельные, а мясо все равно до начала навигации не вывезешь из Березова, и оно будет лежать в ледниках. Продработники настояли на своем. Было забито 85% стельных коров. Что оставалось делать обобранным и обманутым крестьянам?
Готопутовское волостное собрание сельских советов 2 февраля 1921 года вынесло постановление:
«…Несмотря на наши ходатайства об удовлетворении нас продовольствием, как голодающих, получили категорический отказ, ввиду чего ясно обрисовалась картина голодной смерти в недалеком будущем, что и вынуждает нас оградить себя от упомянутой смерти. И потому решили произвести между собой сплоченную организацию для защиты своих человеческих прав и весь имеющийся хлеб в общественных амбарах сдать вновь избранным повстанческим органам».
В ответ на обращения отчаявшихся крестьян губернский продовольственный комиссар Гирш Самуилович Инденбаум в своих приказах объявлял беспредел нормой жизни. Еще 18 декабря 1920 года в телеграмме № 4009 он писал: «… При посещении села … должна быть самая беспощадная расправа вплоть до объявления всего наличия хлеба деревни конфискованным…».
Гирш Инденбаум – фигура для крестьянского восстания знаковая. Я бы даже сказала – одиозная.
Его фамилия высечена в камне – на памятнике Борцам революции в Тюмени, и уже одно это говорит о том, насколько верно он служил коммунистической власти. Можно по-разному относиться к тем, кто лежит под той могильной плитой – в конце концов, все они приняли мученическую смерть, но то, что именно эти люди развязали на территории Тюменской губернии жесточайший красный террор, не подлежит сомнению. Вот и губернский продкомиссар постарался на славу. Именно он отвечал за выполнение продразверстки. Именно ему принадлежат самые бесчеловечные приказы по усмирению восставшего крестьянства.
Например, в селе Окунево Уктузской волости уполномоченный губпродкома (читай – подчиненный продкомиссара) Абабков приказал дать три залпа в толпу женщин и детей – хорошо, что поверх голов, но страху-то натерпелись! Людей били прикладами, многих арестовали. Бесчинства привели к тому, что народ взбунтовался, взялся за вилы, и продотряд предпочел отступить из села. Спустя несколько дней, по распоряжению продкомиссара в волость направили две карательные роты – это против мирного-то населения, а затем еще 70 штыков «для окончательного водворения порядка».
6 января 1921 года продкомиссар телеграфировал в Москву об успешном выполнении разверстки в Тюменской губернии – было собрано 6,6 млн. пудов хлеба, 102% от запланированного количества!
Отличившихся продработников наградили костюмами, а красноармейцев – бельем и красными знаменами. Такие же знамена получили волости, сдавшие хлеб без сопротивления. На этом все могло бы закончиться, и тогда удалось бы избежать тысяч и тысяч жертв, но в середине января в губернии была объявлена семенная разверстка. Для самообеспечивающих губерний, к каким относилась Тюменская, советское правительство не рекомендовало семенную разверстку, однако местному начальству в лице продкомиссара очень хотелось выслужиться перед властью: семенной хлеб подлежал изъятию в трехдневный срок и ссыпке в общественные хлебохранилища. Начался новый виток насилия над крестьянством. И тогда мужики взялись за оружие.

Воззвание командования повстанцев Голышмановского района Ишимского уезда к красноармейцам с. Голышманово, 10 февраля 1921 г.

«Товарищи красноармейцы. …Мы идем против тех коммунистов, которые выгребли у нас до последнего зерна и гноят его в амбарах, а если не хватало хлеба для выполнения наложенной на крестьян разверстки, конфисковывали все имущество; против тех коммунистов, которые при непосильной шерстяной разверстке заставили нас стричь шубы и овец в зимнее время, овцы гибли от мороза. Также хорошего ничего не слышали, кроме угроз и принудительных работ, а если крестьянин стал бы защищаться, то имущество его приказывали сжечь, не считаясь с целыми селеньями.
Да здравствует свобода. За начальника гарнизона Садовщиков. Нач. воен.-опер. штаба Пономарев».
Советская власть не собиралась ни отступать, ни церемониться с изнасилованным ею крестьянством. Ответ с ее стороны был слишком неадекватным. Приказ № 9 Ишимского уисполкома от 9 февраля 1921 года гласил:
#3. За произведение убийства коммунистов и советских работников в тех обществах, где таковые произойдут, за каждого одного расстреливать 10 человек местных крестьян.
#5. …Всякое противодействие будет подавляться безо всякой пощады, вплоть до уничтожения целых деревень с применением пулеметов и орудийного огня.
Ему вторил приказ № 10: «... Деревни, которые примут участие в восстании против Советской власти или хотя бы будут поддерживать бунтовщиков, в чем бы эта поддержка не выражалась, понесут тягчайшую ответственность… вплоть до поголовного уничтожения деревень, а взятые заложники и пленные будут расстреляны».
Приказ № 4 Тобольского (северного) военно-революционного комитета от 20 февраля 1921 года:
«...Немедленно осуществить на местах систему заложников, для чего арестовать весь кулацкий элемент и объявить во всеобщее сведение…, что за малейшее … покушение на права октябрьских завоеваний… или другие преступные для Советской России цели заложники, а также их семьи без всякого суда и следствия расстреливаются на месте...
Каждая пролитая капля крови коммуниста ограничивается расстрелом десяти, и за каждую коммунистическую жертву, павшую от рук преступных контрреволюционеров, последние вместе с семьями расстреливаются на местах... Пред. Тобсеввоенревкома Протасов-Жизнев. Члены: Волков, Сосунов».
Но вернемся к Инденбауму. Возмездие настигло неугомонного губпродкомиссара. О том, как он погиб, достоверно неизвестно. Рассказывали, что повстанцы, в чьи руки попал главный продразверстчик губернии, вспороли ему живот и заполнили его зерном – чтобы досыта наелся сибирского хлебушка. Но тело продкомиссара не было найдено, и обстоятельства гибели долго оставались лишь домыслами. Известный тюменский краевед Александр Петрушин пишет в очерке «Хлебное место. Чекистские истории»: «В одну из поездок по губернии губпродкомиссара Инденбаума остановили на Тобольском тракте. Кучера застрелили, а солидного пассажира раздели и закололи штыком. Расследования убийства Инденбаума не проводилось. А про то, как «повстанцы глумились над губпродкомиссаром: распороли живот и набили его зерном, резали со
спины ремни...», сочинили к 40-летию Октябрьской революции…».
В письме Михаила Яковлевича Курбатова, чей брат был убит в деревне Ильинке, озвучена другая версия: «Губернский продкомиссар, имени не знаю, в феврале 10-го числа 21 года был приведен на реку Ишим, завязаны были сзади руки, пропущен под руки шест и на веревке его опускали в прорубь при 20-градусной температуре. Он обледенел. После этого его распилили поперечной пилой и частями бросили в прорубь. Течением его унесло неизвестно куда. Это мне рассказывала моя мама Евдокия Георгиевна Курбатова и другие, а также сестра моя, Александра Яковлевна, бывшая воспитателем детского сада в 1920-21 году».
Семья Иденбаума после его гибели срочно покинула Тюмень, вполне справедливо опасаясь мести со стороны тех, кто пострадал от ретивости продкомиссара, перебралась в Екатеринбург и даже поменяла фамилию. По крайней мере, есть такая легенда…
Историограф крестьянского восстания В.И. Шишкин дает следующую оценку событий мятежного февраля: «В обоих лагерях были свои герои и трусы, сердобольные и садисты, идеалисты и негодяи... Жестокость также проявляли обе стороны. Однако пальму первенства в этом вопросе все же нужно отдать коммунистам. Об этом, прежде всего, говорят цифры потерь повстанцев и их соотношение с потерями советских войск. По свидетельству председателя Сибревкома И.Н.Смирнова, относящемуся к середине марта 1921 г., к тому времени в Петропавловском уезде было убито около 15 тысяч, а в Ишимском – около 7 тысяч крестьян. Соотношение потерь красноармейцев и повстанцев составляло 1 к 15… Если со стороны мятежников террор и насилие носили преимущественно “выборочный” характер – например, против коммунистов, продработников, чекистов, – то совершенно иначе вел себя противник. Приказы советского командования содержали требования расстреливать на месте без суда всех, захваченных с оружием в руках, брать и расстреливать заложников за разрушение железнодорожной линии и телеграфной связи, за оказание помощи повстанцам, сжигать и уничтожать артиллерийским огнем целые деревни, поддерживавшие мятежников или оказывавшие упорное сопротивление. Кроме того, широкое распространение в советских и особенно в коммунистических частях получили бессудные расстрелы мирных жителей. Отсюда такие колоссальные потери среди местного населения».
Уже 26 февраля председатель Тюменской губчека П.И. Студитов вынужден был призвать командующего вооруженными силами на территории губернии «прекратить массовые расстрелы и бесшабашные расправы над крестьянами в местностях, уже очищенных от повстанцев».
Произвол и насилие были настолько вопиющими, что даже политработники Красной Армии и сотрудники реввоентрибуналов, занимавшиеся выяснением причин Западно-Сибирского восстания, зачастую были убеждены в том, что это дело рук пробравшихся в местные партийно-советские органы контрреволюционеров, а никак не коммунистов.
Иными словами, провокация чистейшей воды. Председатель реввоентрибунала Сибири В.Е. Опарин сообщал в реввоентрибунал республики: «…Значительная доля вины в возникновении антисоветского настроения, вылившегося в открытое восстание, падает на неумелую, нетактичную, временами преступную деятельность продработников, работавших среди населения Ишимского уезда».
Мятеж тем временем разгорался. 31 января – 1 февраля восстание охватило Чуртанскую и Челноковскую волости Ишимского уезда, 3 февраля – Ингалинскую и Емуртлинскую волости Ялуторовского уезда, с 3-го по 8-е февраля – Тобольский, Туринский и Тюменский уезды. Голышмановский штаб народной армии в середине февраля 1921 года выпустил воззвание: «…Мы, крестьяне Великой Сибири, восстали с надеждой победить. И если же нам придется умирать, то помните, братья, что лучше смерть в бою с насильниками, угнетателями, чем умереть. Лучше быть убитым, чем дать глумиться над собой, над достоинством свободного человека… Нам обещали все, но не дали ничего, кроме пули в грудь и тюрьмы. Так помните же, братья, что в этой великой борьбе за освобождение от позорного ига коммунистов не может быть ни малейшего колебания. Или смерть, или победа».

                Фарс на крови

Не хочется давать оценки и делать выводы. Факты, собранные выше, и без того говорят о многом. И все же цинизм коммунистов поражает. Расстреливая сотни и тысячи своих сограждан, лишая их права не только на жизнь, но и на могилы, а значит – на память потомков, из смерти своих соратников они устраивали настоящий фарс. Никогда и нигде раньше столь скорбное занятие, как похороны, не превращалось в идеологическое шоу.
В Ишимском государственном архиве мне удалось отыскать редкие документы. Это выписка из протокола заседания президиума Ишимского уисполкома от 19 февраля 1921 года.
«Для предания земле трупов погибших в боях с бандитами коммунистов и доблестных воинов Красной армии предоставить широкую возможность отдать последний долг погибшим для чего в день похорон их приостановить занятия во всех учреждениях…
Безграничную преданность делу укрепления советской власти погибших героев в день похорон их использовать для широкой агитации и учета всех преданных Советской власти (выделено мной –О.О.).
… Посвятить специальный выпуск газеты «Серп и молот» описанию жизнедеятельности погибших героев».
На службу идеологии поставили и культуру. В театре Луначарского должен был состояться специальный траурный концерт. В его репертуаре выступление оркестра и хора – они исполняли «Похоронный марш», фортепиано – «Траурный марш», декламация, и снова хор, и снова оркестр.
Был даже издан специальный приказ командующего войсками района Омск-Тюмень о создании военно-похоронной команды и организации целой процессии в день похорон коммунистов. Коменданту города предписывалось остановить движение по центральной улице до площади, где была вырыта могила, был расписан порядок выноса тел и их сопровождения войсками военно-похоронной команды. Кто и когда положил начало этой странной, непонятной, не христианской, не русской даже традиции – устраивать братские могилы на городских площадях? Но куда бы ты не приехал, памятники коммунистам, красноармейцам, коммунарам непременно стоят на центральных улицах городов и сел. Их много, очень много.

На краю пропасти

Восстание в основном было подавлено уже к апрелю 1921 года, однако последние очаги сопротивления потухли лишь в сентябре – октябре. Долго не было покоя тем, кто стоял на страже интересов коммунистической власти.
«Начальнику уезд(ной) милиции. Сводка. Сообщаю: настроение района скверное. Атмосфера на почве продовольствия сгущается с каждым днем… Ожидаю не сегодня – завтра вспышки брож(ения)… Масса пока, видя вооруженную силу, расходится… Прошу принять срочные меры к разрешению конкретно серьезного вопроса. Семенной материал не так важно (где) находится, необходимо принять срочные меры к выдаче. Хотя по сельсоветам. Снабжением продовольствием сумеем утушить пожар. Начальник милиции 11 района М. Жуков. 3 апреля 21-го года»
«4 апреля 21_го года. Сводка. Бандиты по лесам имеются. Настроение не важное как у отряда, так и у милиции на почве семенного материала…Паника со всех сторон может быть и … бывает какая-то боязнь, что среди лесов и полей могут быть бандиты, которые хорошо вооружены, наше вооружение слишком плохое. … Никакой надежды не питаю.
Начальник милиции Жуков».
«Телеграмма. Голышманово №22. Нач(альнику) уез(дной) милиции сообщаю. 2 сентября 6 часов вечера бандиты сделали налет Голышманово … Мы …отбили бандитов. Убитых со стороны бандитов 3 человека, 4 лошади. С нашей стороны 1 убит, 2 раненыя… Милиция занимает усиленныя посты. Воинские части Голышманово 2 роты, 1 пулемет.
Опасность пока не угрожает. Хотят сделать еще один налет. 3/IХ – 21 Начальник милиции Казанцев»
Да, крестьянское восстание в Западной Сибири нужно было пресечь на корню. Оно представляло слишком большую опасность для Советской власти, поскольку отрезало европейскую Россию от Сибири, хлебного края, основного источника продовольствия, и тем самым поставило молодое Советское государство на край голодной пропасти. На долгие три недели было парализовано движение по Транссибирской магистрали. Повстанцы разбирали железнодорожное полотно, уничтожали стрелки, уносили шпалы и даже рельсы.
Были заблокированы десятки эшелонов с продовольствием, которого так ждала центральная Россия. Еще месяц–другой, и голодные бунты вполне могли бы захлестнуть обе столицы и ряд крупных городов. Как говорит исследователь крестьянского восстания В.И. Шишкин, возникла уникальная в российской истории ситуация, когда вопрос о судьбе власти в стране решался не в столице, а в далекой сибирской провинции. В цивилизованной стране руководители, которые не справились с ситуацией, ушли бы в отставку.
Но только не в России! Уже 12 февраля 21-го года Сибирское бюро ЦК РКП(б) приняло решение переложить ответственность за положение на железной дороге, а, следовательно, за продовольственный кризис, который мог разразиться в стране, на… деревни, расположенные на расстоянии 10 верст от железнодорожного полотна. В случае уничтожения дороги и телеграфной связи они подлежали тотальному уничтожению, а жители – расстрелу!
Несмотря на мятеж, обернувшийся тысячами жертв, по личному распоряжению В.И. Ленина вывоз продовольствия из Тюменской губернии, в основном, из Ишимского уезда, находившегося на краю голода, продолжался всю весну 1921 года. Он обернулся страшным неурожаем, эпидемиями, и гибелью тысяч людей.
Вот документы, сохранившиеся в Ишимском государственном архиве. В них – свидетельства крестьян. Для суда истории они неоспоримы.
«В Ларихинской волости…волпродинспектор Сафронов …обращается с крестьянами самым ужасным жестоким путем. На каждом шагу угрожает расстрелять, снимает с кулаков продналог… В Чистоозерской волости … уездналогпродинспектор Киселев угрожает поркой и расстрелами.
Благодаря подобных действий наша волость обречена с нового года на голод не легче, чем на Волге, а посевы на 23-й год теперь и поминать нечего…29/ХII – 1921»
Летом 1922 года в Ишимском уезде начался небывалый, массовый голод. Вспыхнула эпидемия холеры. Крестьяне питались травой, трупами павших животных, собаками.
«Доношу, что в районе Чуртанской волости получилось заболевание людей от голода, – писал начальнику районной милиции чуртанский волостной милиционер Мулявин. – В деревне Чернышева 16 семей, в деревне Пестова 12 семей, в деревне Доставаловой 6 семей, в селе Малаховом 1 семья. Все вышеупомянутые семьи опухшие, некоторые лежат в постели, а некоторые еще ходят. Голод усиливается. 8 мая 1922 года».
По неполным официальным данным, которые приводит кандидат исторических наук Игорь Курышев, в Ишимском уезде было зарегистрировано 8159 случаев смерти от голода.
Расправы над бывшими участниками сопротивления продолжались и после жестокого подавления восстания. Все взятые в плен, арестованные и добровольно сложившие оружие повстанцы немедленно брались на учет местными органами ВЧК. В Ишимском государственном архиве хранятся папки со списками «бандитов».
«Срочно. Секретно. Старшему милиционеру Боровской волости. С получением сего предлагаю вам представить списки всех арестованных и в настоящее время освобожденных из-под ареста. За неисполнение сего будете преданы суду. 1 июня 1921 года».
«Начальнику милиции Ишимского уезда. Преправаждаю вам обчей список на кулачетской элемент… участвовали восстания в 1921 году Преозерной волости. Милиционер Угаринов».
Часть из них попала под трибунал и лишилась свободы или жизни уже в конце 1921 – 1922 г. Других в начале 1930-х годов подвели под категорию кулаков и подкулачников, лишили имущества и сослали на Север. Очередь третьих наступила позднее, но оказалась столь же трагичной, как и у тех, кто не дожил до этого времени. Для них последний выстрел гражданской войны прозвучал в 1937 году.

Источник: Интернет