Ну здравствуй, брат!

                Глава 1
 
 Сегодня Николай снова отправлялся в путь. В пятый раз. Проснулся, как обычно, в шесть утра, сказывалась многолетняя привычка деревенского жителя. Не мешкая, вымыл лицо холодной водой из умывальника, прибитого к старому тополю во дворе. Легкий завтрак и в начале восьмого ноги уже бодро шагают по направлению к почте, столовой, магазинам на трассе, откуда можно было доехать как до ближайших деревень, так и до Борисоглебска. Людей на остановке было совсем немного, не более пяти человек. Невдалеке на деревянных ящиках гнездились торговки яблоками и грушами, стояла сладкая пора ранней осени сорок пятого года.

    Автобусное сообщение пока не было настроено. Николаю повезло, минут через пятнадцать - двадцать его подобрала полуторка. Чаще всего людям приходилось ходить пешком на дальние расстояния, так что даже попутная лошадь была большим везением. Частные дома, большинство крытые под солому, тихо проплывали мимо окон. Скоро деревня закончилась, молодой и веселый водитель полуторки прибавил газ, спускаясь с высокой горы. Слева бушевал яркими красками лиственный лес, справа открывалась широкая даль, в средней части которой виднелся песчаный карьер. Взгляд Николая убегал дальше по синеватым холмам Ардакова бугра.

    Путь Николая был совсем не длинным - до деревни Ключики Карачанского района, минут двадцать езды на автомобиле по трассе Воронеж - Борисоглебск. Вот уже полуторка весело бежит по невысокому дощатому мосту через речку Савала, вот минует сосновые боры в районе песчаной Красовки, еще минут 8 – 10, и автомашина останавливается на остановке. Асфальтовая дорога разделяет здесь два населенных пункта, две маленькие деревушки - Ключики и Бирючий.

    Николай бодро сходит с порога автомашины и, не теряя времени, направляется по единственной улочке Ключиков. Ноги несут уже не останавливаясь,  Николай автоматически прибавляет шаг. Два десятка дворов, и вот он, дом в одну комнату с сенями, соломенной крышей, с синим крашеным крылечком. Сердце вздрагивает, когда взгляд Николая скользит по окнам - не заколочены, как раньше! Николай тихонько открывает калитку без запора, входит на крыльцо. Сердце, кажется, сейчас выскочит из груди. Тихо трогает щеколду, потом еще раз стучит уже громко, отчетливо. За дверью слышится шевеление, шаги, дверь открывает смуглый, слегка сутулый, невысокий, загорелый мужчина лет сорока с первой легкой проседью в волосах.
    - Ну, здравствуй, брат!

               

   Сколько уже написано про этот страшный день - начало войны, но и никак не получается миновать - настолько он перевернул жизнь людей. Практически это был рубеж, после которого ни один человек не мог жить так, как он хотел бы, строить какие - либо планы, реализовать свои желания и мечты. Страна лихорадочно перестраивалась. Главным в дальнейшей жизни людей становился лозунг, а фактически правило, закон: "Все для фронта, все для победы."

    Сегодня, хоть и было воскресенье, Николай сразу после завтрака направился на свое рабочее место - в сарай, где он оборудовал столярную мастерскую. Поступил большой заказ - изготовить окна и двери на строящийся дом. Вот уже две недели Николай работал здесь с утра и до темна. Он любил свою работу, любил запах свежей древесины, свежей стружки, любил чувствовать, как покоряется необработанный материал его умелым рукам. А более всего ему нравилось то, что он мог делать свою работу в одиночестве, ни от кого не зависеть.

    Теперь ему никто не мешал, жена Даша ушла на рынок за покупками. Сын Федька с друзьями убежал на речку. Дочка Анечка с подружками играли недалеко, в черемушнике. Работа спорилась. Николай имел все необходимые инструменты. которые трудно и долго доставал и приобретал. Дело двигалось к обеду, и Николай уже представлял, как Даша подаст ему к обеду тарелку горячих щей, прямо с огонька.

    Резкий стук в дверь отвлек Николая от приятных мыслей. Кто бы это мог так стучать? Николай оставил рубанок и открыл дверь. В проеме стояла Даша. Что-то странное, испуганное было в ее побледневшем лице.
    -Коленька, война.
    Николай долго, с полминуты осмысливал услышанное.
    - Как война? Откуда ты узнала?
    - Сама слышала по радио. Выступал Молотов. Война началась в 4 часа утра, немцы вторглись на нашу территорию. Что же теперь будет, а Коля?

    Николай молчал, мысли вихрем кружились в его голове. Он понимал, что прежней жизни уже не будет. Даша уже плакала в голос.
    - Не плачь, война эта не будет долгой. Наша армия сильная и крепкая - дадут отпор. Не мог он сказать Даше тогда, что думает он совсем по - другому. Николай понимал, что это надолго.
    - Я отойду ненадолго к Федоту.
   Федот был сосед напротив, через дорогу. Пожилой, лет шестидесяти, отличался рассудительностью и житейской мудростью.

   Николай прошел через сени, пересек улицу, скрипнула калитка. У Федота все было добротно - и дом крепкий, и крыльцо ладное, и забор свежий, отремонтированный в прошлом году. Да и во дворе - загляденье. Сараи просторные, не плетневые, как у многих, сделаны срубом. И скот домашний справный. Теперь, правда, остались во дворе только овцы, козы да куры, да еще хрюкал в боковом сарайчике поросенок. Раньше-то, лет десять назад были у Федота и две лошади, и две коровы с бычком. Вовремя он, Федот, понял время, свел лошадей да коров в создающийся колхоз, не то  пришлось бы ему зимовать далеко от родного дома. А так - доверили руководить колхозной бригадой.

    Николай постучал щеколдой, подождал. Медленные шаркающие шаги послышались за дверью.
    - Кто там?
    - Это я, тетка Мария, Николай. Дядя Федот дома?
    Дверь отворилась.
    - Проходи. На дворе он. Сейчас позову.
    Егор прошел в избу, присел на лавку. Через 2 - 3 минуты вошел Федот - весь уже седой, но коренастый, немного уже сгорбленный, но крепкий, сильный не по возрасту.
    - Ну, здравствуй, Николай. Садись за стол, чай будем пить.
    - Дядя Федот, да какой чай, война ведь началась! Вы не слышали?
    - Слышали. Мария ходила за хлебом, принесла новость. Маша, поставь чайник, подогрей.

    - Как же дальше жить, дядя Федот?
    - Да уж, дальше спокойно не поживешь. Мобилизация будет. Ты уж, Коля, не тяни с этим, от греха. Как объявят, лучше сам сразу иди. Законы военные будут намного жестче гражданских,  не дай бог попасть под горячую руку.

    Тетка Мария поставила на стол две кружки, пышущий жаром чайник. Из чуланчика поднесла мешочек с сушеными травами - земляникой, малиновым и вишневым листом, сушеными ягодами черемухи, какими-то разными травами, насыпала по щепотке в кружки, залила крутым кипятком. Загремела заслонкой в печи и на столе уже начатый капустный пирог. Двигалась Мария вроде и неторопливо, но споро, ладно. Душистый аромат распространился по комнате.

    Николай отхлебнул чай, он любил приходить к Федоту, часто пользовался его советами. Только теперь его лицо было серьезно и озабочено.
    - Дядя Федот, но ведь Красная Армия у нас очень сильная, самая сильная в мире, вот и в газете пишут... Может, война будет недолго?    Федот помолчал. Отхлебнул чаю. Потом тихо заговорил:

    - Я, Коля, так думаю, только ты смотри никому и нигде об этом не говори. Немецкая армия вооружена до зубов. Она обстреляна в боях, вон уже сколько стран они завоевали в Европе. Да каких,  хотя бы Францию - и  армия у них сильная, и народ стойкий. Думаю, в ближайшие месяцы фашисты будут бить наших красноармейцев, одолевать во всех сражениях. Хорошо еще, если до Нового года не дойдут до Москвы и Ленинграда...
    - Да ты что, дядя Федот?
    - Да ты молчи, Коля, молчи и слушай. Может, больше мы с тобой и не посидим. Воевать тебе скоро придется. Война будет страшная, кровопролитная, много народа погибнет. Мой тебе совет. Береги себя. Под пули без дела голову не суй. Будь три раза осторожен. Война не прощает даже мелочей. Не ленись, смотри за оружием, чтоб было исправно. И за одеждой, вовремя стирать надо, ремонт надо давать. Не бравируй, не лихачь. Выживают только осторожные да смекалистые. Не знаю, какая тебе выпадет судьба, но многие не вернутся.

    Грустный шел Николай домой. Вспомнилось вдруг ему, как вечером услышал он задорные частушки, что выводила голосистая младшая дочка Федота, Настя:

    - Ой Поляна стоит ловко,
      За Поляною - Лавровка.

    - А Гольская - эта в яме,
      Вся покрылась конопьями.

    - А Макарово - селечко,
      За него болит сердечко.

    Да, заболело сердце у Николая, понял он, что скоро придется расстаться с Дашей и с детишками.
            
   ...На другой день часов в 11 кто-то постучал в дверь Глазковых.
    - Я сам открою, - Николай быстро вышел из комнаты и открыл уличную дверь. У входа - посыльной из Сельского Совета.
    - Вам повестка. Распишитесь.
    Маленький листок бумаги, как много он изменил судеб.
Вчера, пока Николай гостил у Федота, был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР. Он гласил:
    "На основании статьи 44 пункта "о" Конституции СССР, Президиум Верховного Совета СССР объявляет мобилизацию на территории военных округов Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Одесского, Харьковского, Орловского, Московского, Архангельского, Уральского,Сибирского, Приволжского, Северо - Кавказского и Закавказского.
    Мобилизации подлежат военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 год включительно.
    Первым днем мобилизации считать 23 июня 1941 года."

    Указ в молниеносном порядке передавался до военкоматов, районных и сельских Советов.

    Николай вспомнил вчерашние слова Федота, все в точку. Согласно повестке предусматривалось рассчитаться с работы, получив при этом двухнедельное пособие, сняться с комсомольского или партийного учета, подстричься наголо. Явиться в военкомат 25 июня к 9.00 с документами, продуктами в дорогу, без габаритных предметов. В случае неявки военнослужащий нес всю ответственность военного времени.

    Николай вздрогнул. Даша подошла совсем незаметно и читала повестку.
    - Ой, Коленька, что же будет? - заплакала в голос.
    - Тише, тише, не плачь, что подумают соседи?
    - А что мне соседи? - но все-таки стала причитать потише.
    Даша плакала до самой ночи. с небольшими перерывами, никак не могла успокоиться. Испуганные Анечка и Федя сидели тут же с испуганными глазами, периодически они тоже принимались плакать. Николай успокаивал:
    - Ну хватит, хватит, слезами делу не поможешь.

    Он твердо решил идти в военкомат уже завтра, не желая, чтобы эта пытка продолжалась еще день. Недаром говорят: "Долгие проводы - лишние слезы." Увольняться с работы ему было неоткуда, сниматься с учета тоже, он был беспартийным. А пока он подбирал себе одежду и обувь, наиболее удобную для похода. Чуть погодя еще раз сбегал к Федоту, подстригся - тот был мастер на все руки. Да и попрощаться. Тетка Мария спустилась в погреб и принесла кусочек сала, редкий продукт в июне.

    Ближе к вечеру Николай добавил к нему буханку хлеба, картошки, немного печеной, немного сырой, на всякий случай, насыпал в спичечный коробок соли. Еще пару коробок спичек да мешочек с табаком - самосадом. Уже в постели сказал Даше, что намерен идти в военкомат уже завтра утром. Даша, у которой были выплаканы к этому времени все слезы, только всхлипывала.

    Проснувшись утром, как обычно в шесть, оделся, хлебнул чаю, накинул на плечо котомку, поцеловал спящих Анечку и Федю, шагнул за порог. Оглянувшись, с минуту еще посмотрел на свой дом, двор, цветочки в палисаднике, на березку и куст калины, повернулся и бодро зашагал по улице. Даша долго еще шла за ним, не в силах оторваться. Николай, будучи человеком скромным, стеснительным, приостановился, крепко обнял Дашу, стараясь сохранить тепло этого объятия надолго, может быть на всю войну, крепко поцеловал жену в губы.

    - Ну, а теперь иди, иди к детям, Даша, пора.

    Даша еще долго стояла неподвижно, наблюдая, как ловкая фигура мужа, ее Коленьки, становилась все меньше и меньше, пока вовсе не исчезла за горизонтом.


                Глава 2.
               

  Где-то в половине восьмого Николай был у Сельского Совета. Здесь было уже людно, сидели, стояли, разговаривали - человек около тридцати. Все - молодые мужчины, в возрасте от 20 до 35 лет, одеты по-походному, с котомками за плечами. Разговаривали негромко, тема все та же, о войне.

   - Хоть бы она не закончилась быстро, вот бы мы успели поучаствовать в боях, - горячился молодой восемнадцатилетний Санька Трунов.
   - Да ты вообще помалкивай, берут то с двадцати трех лет, - осадил его по виду старший их всех Мордасов Матвей. - Смотри, вон батька-то твой идет с хворостиной.
   - Все равно пробьюсь на фронт! - Санька при виде грозного отца чесанул в ближайшие кустики молодого парка.

   В восемь дверь Сельского Совета открылась, всех пригласили в кабинет председателя.
   - Ну что, мужики, вот она и настала, лихая минута для нашей страны. Война.
Семен Петрович, пожилой, седой, как лунь, высокий мужчина, бывший военный, понимал, что ждет этих новобранцев, и речь давалась ему нелегко.
   - Враг сильный, жесткий, оголтелый, рвется завоевать весь мир. Война будет тяжелой, кровопролитной, думаю, не все вернутся. Но ведь надо защищать наше село, наш район, нашу Родину. Я надеюсь на вас, мужики! Надеюсь, что не посрамите в вашем ратном труде, в боях, людей наших, своих земляков. Надеюсь, защитите нашу землю, наших стариков, женщин, детей. Дай вам Бог, ребята, выстоять, не сложить ваших голов, вернуться домой. А мы уж будем вас ждать как самых дорогих воинов, защитников, земляков.

   - Дальше. Вас зарегистрируют. На тех, кто подходит к приказу о мобилизации, будет выписано предписание в Карачан в военкомат. Ваши личные дела мы отправим с нарочным, секретарем Виктором Васильевичем. Он пока и будет старшим.Дальше - в распоряжение райвоенкомата. Вопросы есть?
   - А как мы будем добираться? Какой нам выделят транспорт?
   - Добираться пока будете пешим строем. С транспортом пока ничего не ясно, наверно, будут поступать особые распоряжения.
   - А как с кормежкой? - сзади тянет руку Сальников Федька.
   - Ну, до Карачана тут всего километров двадцать пять. Пока пропитаетесь из собственных запасов. Да и в военкомате, думаю, трудно ожидать кормежки, быстро все завертелось, неожиданно, не до каши им сейчас. Я вас, мужики, призываю к терпению, вы же не малые дети, и я вас посылаю не на праздничный бал. Всем понятно?
   - Да уж, понятно, чего там.
   - И еще. Давайте-ка все-таки я из вашего состава назначу старшего. Предложения есть?
   - Матвея Мордасова, он, похоже, старший из нас, армию отслужил.
   - Ну, Матвей, так Матвей. Теперь ожидайте все на улице, по одному заходите к Виктору Васильевичу. Отправление в 10.00. Все понятно?

   Николай вместе с другими мужчинами потихоньку выбрался на воздух, закурил. Одолевали мысли - как-то будет дальше? Увидел рядом одноклассника, Даньшина Серегу.
   - Здорово, Коля, и ты тут?
   - Да вот, пришел, повестку принесли. А ты?
   - Да и я тоже по повестке. А что-то наших вроде немного?
   - Завтра, наверно, придут. Я то не в колхозе, мне с работы увольняться времени не требуется, вот и пришел раньше. Все равно ведь идти.
   - А я вчера успел и рассчитаться. Председатель, Семен Петрович, ругался на чем свет стоит, не хотел отпускать. Я ведь трактористом работал, а нас всего двое на весь колхоз. А я сказал, что если первым пришел на трактор, то первым должен и на фронт идти. Мечта у меня есть, хорошо бы в танкисты попасть.
   - Ну, думаю, Серега, это как выйдет. Больно суеты сейчас много, не очень от нас зависит.
   Помолчали.

   - Ну, и как там твоя Анюта, плачет?
   - Сперва плакала, потом перестала. Сказала только, раз всем надо идти, страну защищать, значит и я должен быть в первых рядах. Она ведь мной гордится всегда.
   - Что уж теперь гордиться, голову бы сберечь, да боевую задачу выполнять как лучше.
   Одноклассники замолчали, скрутили по новой самокрутке, прикурили. Говорить больше не хотелось, каждый думал о своем.               

   Маршрут выбрали по самой удаленной улице, чтоб меньше шума, по Пионерской. Призывники построились в колонну по двое. Все уже простились с родными, и новые прощания не поощрялись. И только одно исключение было из этого правила: в строю оказалась семейная пара молодоженов - Ивана и Галины Ширинкиных, эта фамилия была широко распространена в деревне. Она происходила от украинского названия полотенца - ширинка. Девушка никак не могла оторваться от любимого. Всего два месяца, как отшумела их свадьба, и для Галочки потерять любимого было так больно, ведь не насладились еще самыми сладкими ночками.
   - Как же я теперь спать-то буду одна, плакала в голос не стыдясь людей, молодая красавица.
   К молодоженам потихоньку подощел Матвей, что-то сказал им тихим неслышным голосом, и Галя посерьезнела, успокоилась, вышла из строя, да так и осталась на обочине, провожая взглядом уходящий строй.

   Улицу Пионерскую пересекла автомобильная дорога, уходящая из Макарова в сторону Саратова. Отряд зашагал быстрее, прошел десятка два домов, далее зашагал еще быстрее с высокой горы, мимо молодого леса, куда очень любили ходить сельчане
 - то накосить сена, то по грибы, ягоды, орехи, а то и просто в праздники для отдыха, последнее особенно увлекало молодежь. Дорога выровнялась. Где-то через километр она еще немного нырнула вниз. Их так и называли - Большая гора и Маленькая гора. Нырнув с последней, дорога выровнялась и продолжала свой путь в пойме виднеющейся впереди речки. Когда отряд достиг реки Савалы и высыпал на невысокий деревянный мост на сваях, кто  то из молодых обратился к старшому из Сельского Совета:
   - Виктор Васильич, искупаться бы, жарко, взопрели.
   - Какой вам искупаться, это же война, мобилизация, ну как вы не понимаете.
  И опять Федот подошел и сказал тихонько на ухо секретарю:
   - Дозволь, может кто-то искупается теперь в последний раз.
Виктор Васильевич как-то согнул набок голову, повернул ее в пол оборота:
   - Ну ладно, но только десять минут и ни минуты больше.

  Егор сначала не хотел купаться, перед дорогой вечерком он помылся в баньке.
   - Да ладно, давай охладимся, - предложил Сергей.
И через пару минут оба одноклассника были уже на середине реки, имеющей ширину в этом месте метров около двадцати. И все таки купание было не таким веселым, как бывало в детстве или по возвращению со службы в армии, не было лихих криков, плаванья наперегонки. Через десять минут все как один были на берегу. Быстро натянули на мокрое тело одежду и минут через пять уже опять бодро шагали установленным строем. Как бы то ни было, но Николай почувствовал, как словно какие-то силы влила река во все его молодое еще тело, словно заряжая на долгий и трудный поход.      

   За рекой справа и слева от дороги стояла топь, где-то на полкилометра от моста. Прямо из воды росли деревья, ольшаник. Места эти были совсем непроходимыми почти все лето, и только к осени вода подсыхала, и кромка ее приближалась ближе к реке. Да еще зимой, по морозу места эти становились проходимыми, и тогда лесхоз проводил здесь заготовку древесины. В этих местах росли совсем другие растения, чем в окружающих засушливых степях. Если двигаться вправо по реке и минуть место, где она впадает в Хопер, можно попасть в Новохоперский заповедник, созданный совсем недавно с его реликтовым зверьком с смешным именем выхухоль, редким орланом - белохвостом, цветущими полянами тюльпанов Шренка. Но путь наших призывников лежит прямо, мимо хвойных лесов, обступивших дорогу после деревушки Красовка, плотно лепившейся к реке.

   Еще километров через пять путники притомились.
   - А что, у солдат бывают привалы? - послышался голос Сальникова Феди, - да и подкрепиться не мешало бы.
   - Тебе бы только горланить, пробурчал недовольно Виктор Васильевич. Пройдем до Ключиков, тут километра два осталось, а там и передышка.
   Минут через двадцать хода показалась маленькая деревушка Ключики. Отряд остановился на опушке леса.
   - Вот теперь привал. Полчаса на отдых, перекур и перекус.
   - Василич, тут недалеко магазинчик, пять минут, я смотаюсь, винца прикуплю, - затараторил Федька.
   - Никаких магазинов, а особенно вина. Не хватало мне вас пьяными привести в военкомат.
   - Так я еды с собой не взял, всю ночь прогулял с девушками.

   - Федька, иди к нам! - позвал его Сергей, расположившийся рядом с Николаем. Он достал на газетку жареную курицу, ту же картошку, к которой Николай добавил Федотово сало, хлеб. Сергей еще покопался и достал из глубины котомки селедку.
   - Да это целый пир, - воскликнул Федя, - ну как тут удержаться! Он достал из-за пазухи четвертинку самогонки. При этом он старался повернуться так, чтобы не увидел его Василич. Мужчины сделали по паре глотков прямо из горлышка и приступили к еде. Николаю не совсем это нравилось, но не захотел он расстраивать компанию.

  Как же вкусен был этот привал на родных еще землях, на свежем воздухе, а главное, в мирной обстановке! Он еще будет вспоминаться потом, этот привал, как золотые минуты начала войны. Приложились еще по глотку, бутылочка закончилась, и уже доели свой недолгий обед. От острого глаза Федота это, конечно не укрылось. Но промолчал. Да и не одни эти ребята пригубили спиртного, словно прощались с прошлой жизнью.
Сладко прикурили по самокрутке. Все были как-то молчаливы, задумчивы - что-то там, впереди?

   Еще через три часа отряд стоял на пороге военкомата. На пороге стоял начальник Карачанского военкомата в военной форме со строгим лицом. Виктор Васильевич вытянулся в струнку и доложил:
   - Товарищ военком, прибыла группа мобилизованных в составе двадцати восьми человек из села Старое Макарово. Вот личные дела. Разрешите отбыть.
   - Здорово, секретарь. Пополнение принимаю. Всем вольно, разойтись, ждать во дворе до особого распоряжения. А ты, секретарь, не торопись, через час будет оказия, тебя довезут до Макарова.               

   В течение 2 - 3 часов военкомат пополнился еще несколькими группами мобилизованных из других сел и хуторов, их численность возросла человек до двухсот. Люди стояли в основном каждый со своей группой. Изредка кто - нибудь узнавал знакомого или родственника в соседней группе. После недолгого разговора о том о сем , люди возвращались к своим, словно уже чувствовали свою принадлежность  к землякам, к своей группе, словно это было уже воинское формирование.

   Николай поймал себя на мысли, что ему неудержимо хочется домой, к Даше, к детям. Он вдруг отдал себе отчет, что он совсем не нажился за эти годы молодой семейной жизни, что она так сладка, что он не променял бы ее не на какие иные человеческие блага.
   - Серега, давай еще перекурим, - чтобы заглушить тоску, Николай подошел к другу.
Опять курили, разговор клеился вяло. Мысли все чаще улетали туда, где была абсолютная неопределенность - на войну, на линию фронта. Информации с мест боевых действий не было никакой. А та, что просачивалась, не внушала никакого оптимизма.

   Где то около шести вечера было объявлено построение и всех повели на ужин в сельскую столовую. Организация этого легкого в общем-то дела вызвала множество проблем, ведь все приходилось делать первый раз. В столовой помещалось за раз не более тридцати человек, поэтому ужин растянулся часа на два. Он был очень простым - постный борщ, на второе гречневая каша с тушенкой и чай. И все-таки он очень хорошо скрасил медленно текущее время. Люди оживились, заговорили громче, кое-где послышался даже смех.

   Часов около десяти вечера всех привели к зданию школы. Военком объявил, что ночлег будет здесь, что ни кроватей ни постелей организовать не удалось, поэтому устраиваться каждый должен как сможет, при этом каждая из групп должна занимать один из классов.
   - Теперь покурить, оправиться и по классам. Завтра - отправка в воинские части.

   Макаровцы, дослушав объявление военного комиссара, увидели, что Федот машет рукой из двери школы. Федька забурчал:
   - Ну вот, сказали же всем оправиться...
   - Давай, давай за мной.
Пройдя по коридору мимо нескольких дверей, Федот свернул вправо, и все оказались в помещении, где располагался, по-видимому, спортзал. Матов в нем не было, но пол был застелен чем-то вроде домотканых дорожек.
   - Ночевать будем здесь, располагайтесь. Тут все поняли, как хорошо иметь такого старшего, как Федот. Николай и Сергей расположились возле печки. Они еще долго перешептывались, с непривычки не спалось. Только ближе к рассвету чуткий тревожный сон наконец-то сморил их веки, бойцы спали.


                Глава 3.
               

   Несмотря на тревожный сон, все проснулись рано, около шести. Запомнилось, что был какой-то легкий завтрак в той же столовой. В десять часов к военкомату подъехали машины полуторки, оборудованные лавочками для сидения. Поступила команда на загрузку, и минут через пять колонна тронулась в путь. Маршрут проходил в обратном направлении, снова через Ключики, Красовку, речку Савалу. Когда проезжали через Старое Макарово, солдаты оживились, некоторые смогли увидеть в последний раз родной дом. Им махали руками земляки, кто-то узнавал кого-то.

   Машина притормозила у колодца, набрать воды. Федя неожиданно соскочил с машины, рванул в расположенный рядом продмаг, но через три - пять минут уже опять сидел на своем месте в кузове. Продавщицы Маша и Надя оставили магазин, стояли у входа, махали руками отъезжающим солдатикам и веселому Феде.

   - Возвращайтесь с победой, - крикнула Маша.
   - Главное, чтобы вернулись. Как же мы без вас, - еле слышно прошептала Надя.

   По дороге в Воронеж колонна сделала остановку в поселке Анна, где был вокзал и туалет, впрочем, постояли минут десять - пятнадцать, и машины двинулись дальше. Мимо нескончаемо тянулись черноземные поля с начинающими колоситься пшеницей и рожью. Не у одного из солдат вид хлебного поля вызвал в душе глубокий вздох. Большинство из них были хлеборобы, и трудно русскому человеку удаляться от своих полей, садов и деревушек.

   Где то через два часа колонна въехала в Воронеж. Минут пятнадцать - двадцать петляли по разным улочкам, пока не завернули к областному призывному пункту.
               

   В соответствии с постановлением Государственного Комитета обороны № ГКО 207 сс в июле 1941 года в Воронеже была сформирована 303 дивизия. Перед назначенным командиром дивизии полковником Рудневым стояла тяжелейшая задача - сформировать дивизию в месячный срок в условиях военной мобилизации. Блестящий военный теоретик, Николай Павлович старался приложить все свое умение, все военные навыки для выполнения трудной задачи. Это и люди, которых надо было срочно принимать и размешать, кормить, обмундировать. Отдельная статья - вооружение. Его катастрофически не хватало, поступало совсем мало и не в положенные сроки.

   Надо было укомплектовать специализированные подразделения - кроме трех стрелковых полков, дополнительно артиллерийский полк,и батальон связи, и медико - санитарный батальон, и автотранспортный батальон, и роту химзащиты, и даже полевой хлебозавод с полевыми кухнями, и еще многое другое.

   Николай Павлович уже забыл, когда спал в последний раз более четырех часов за ночь. Дело продвигалось со страшным скрипом. Особенно не хватало оружия. Руднев понимал, что отправка на фронт - дело двух-трех месяцев, а может даже нескольких недель. Стремительно наступающие прекрасно вооруженные немецкие армии не оставляли никаких шансов - времени на спокойное  и полноценное формирование дивизии у Руднева просто не было. Как военный специалист, он прекрасно понимал, что это в последующем повлияет на силу, стойкость дивизии, ее боевую мощь и даже на дух военнослужащих. Но так уж она начиналась, эта война - самая жестокая война в истории человечества.

   Утешало другое. Активно подключилось руководство области. Во властных структурах Воронежа понимали, что здесь, на местах тоже бьется пульс этой войны, и от их расторопности зависит очень многое. Не было такого задания, такой просьбы от руководства дивизии, которое не подлежало бы стремительному исполнению. Промышленные предприятия переводились на выпуск продукции, необходимой для фронта.

   К концу июля численность 303-й насчитывала около 11 тысяч человек и приближалась к номинальной.

   Жизнь на призывном пункте после оставленных деревенских уютных домиков показалась не сахар. Люди размещались в барачных помещениях, матрасы и постели в первые дни отсутствовали. Призывной пункт был страшно перенаселен. Питание выдавалось сухим пайком. По большей части это было полкилограмма хлеба.
   - Эх, сейчас бы борщечка горяченького, - выступал Сальников Федя.
   - А к борщечку самогончику, а к вечеру и деваху в постель, - поддергивал его Матвей. - На войне вы уже, потерпеть надо. Глядишь, как-нибудь оно и получше настроится, дело.

   И действительно, дней через пять появились матрасы, подушки и одеяла. С личным составом были организованы военные занятия, на которых объясняли технику и тактику пехотного боя. Обучали также рукопашному бою, проводились политзанятия. Больше всего личный состав был задействован на хозяйственных делах, погрузочно - разгрузочных работах. В дивизию поступала конная сила, автомашины, оружие, хозяйственная техника. Появились наконец-то полевые кухни, было организовано горячее питание.

   Николай потихоньку привыкал к новой военной жизни. Помогало ему в то время всегдашнее его трудолюбие и терпение. Всему этому учил деревенский труд, к которому мальчишки и девчонки приучались с детства. И, наконец, помогало, что все время рядом находился Серега, одноклассник, ставший за эти недели закадычным дружком. Веселый и неунывающий, Сергей все время поддерживал Николая. Все дела спорились в его руках, да еще с шуткой и прибауткой.

   - Ванек, ты спишь?
   -А? Что? Кто тут?
   - Да это я, Федька. Дак ты спишь?
   - Да нет, не сплю, - ворчал Иван.
Времени то уже было - первый час ночи.
   - Вань, я тут присмотрел, почта недалеко. Там девчата дежурят круглосуточно. Я уже бегал один раз. Сегодня на дежурстве Тося и Лиза, такие классные девчонки, просто красавицы!
   - Да ты что, Федь, я же женат, у меня же Галочка. Как я пойду?
   - Ну и что ж, что Галочка, просто поболтаем и все. А через часик - обратно.
   - Федь, дак я ж уже сказал тебе, у меня Галочка. Как я пойду? Нет, я не пойду. А что я потом скажу Галочке?
  - Эх, тютя, тютя. Да ладно, спи.
   Федя увидел, что спящие рядом мужики Николай и Серега подняли головы.
   - Эй, хлопцы, не хотите со мной в самоволочку? Тут недалеко на почте девчонки классные дежурят.
   - Федя, иди, иди, не забивай голову. А то еще Федота разбудишь, вон его следующая кровать.
   Федя вздохнул.
   - Вот так всегда, все самое главное приходится делать одному.
   Он тихонько вышел из барака, через три минуты его уже можно было увидеть около высокого деревянного забора, проникнуть сквозь который для Федьки не составляло никакого труда, а еще через мгновение его невысокая фигура растворилась в темноте.


                Глава 4.

   Разные судьбы у солдат, воинских подразделений этой тяжелейшей войны.
   В начале августа части 303 стрелковой дивизии стали прибывать в район Ельни. 8 августа из района Оболовка дивизия выступила для занятия рубежа по реке Щурица в районе Уваровка, Зубровка, Хотеево. Сосредоточившись на этом рубеже, с 14 августа дивизия вошла в состав 43 армии резервного фронта. 22 августа дивизия была передана в состав 24 армии и 24 августа заняла участок на южном фланге Ельнинского выступа около Мутище. 27 августа дивизия сменила части 222 стрелковой дивизии на участке Бол. Лапня, Лапинское, Куртовка.
   К утру 30 августа 303 стрелковая дивизия заняла исходные рубежи для наступления на Ельню, Ново-Сокольники, Старино на крайнем юге ударной группировки, наступление должны были поддерживать 2 дивизиона 488 корпусно-артиллерийского полка и батарея М-13.

   Начав наступление, утром 30 августа дивизия довольно успешно продвинулась вдоль реки Десна в северном направлении и вела бои за Леоново, Скоково. 31 августа Леоново и Скоково были заняты. 1 сентября дивизия отражала контратаку противника и была отброшена за Стряну, у Леоново и приводила себя в порядок. Для усиления дивизии был передан танковый батальон (9 шт Т-34 и 20 шт Т-26) и 785 человек пополнения. После этого дивизия перешла в наступление на Бобылево, Кунцево. 2 сентября продвижение было минимальным, но 3 сентября удалось продвинуться на север в направлении Шепелево, Волково, Егорье. 15 имеющихся танков застряли в болоте, но другие 15 поддержали пехоту в наступлении.
   С 5 сентября противник начал отвод своих войск из выступа. Дивизия, преодолевая сопротивление противника, вышла к 6 сентября к Озеренску на берегу Стряны. В ходе ликвидации елькинского выступа 303 стрелковая дивизия понесла большие потери. На 12 сентября в ее составе насчитывалось 2930 человек.

   В этих боях сложили свои головы и герои моего повествования. В ближнем бою получил пулю Даньшин Серега, не довелось повоевать ему в танковых войсках. От взрыва вражеского снаряда перестало биться сердце Сальникова Феди, напрасно вздыхали о нем девчата в деревне. При попытке подрыва вражеского танка закончил свои дни Ширинкин Иван, не дождаться теперь назад его Галочке. Их осталось только двое из земляков - макаровцев: Николай и Мордасов Матвей.

   "Милая моя Дашенька. Вот мы и на фронте. Вроде бы пообвыклись, хотя переброски почти каждый день. То окопы, то бои, то передислокация. На войне как на войне. Тяжело, понятно, молодым ребятам с непривычки, ну да ничего, как-нибудь прорвемся. Кормят здесь сносно, да и поспать иногда получается. Как там вы поживаете, мои милые? Как ребятишки? Есть ли у вас что кушать? Как наши соседи? И что там нового в деревне? Родная, крепко тебя обнимаю, целую. Обними от меня наших ребят. Твой Николай"
   Он конечно не мог написать жене, что в боях на Московском направлении был настоящий ад. Группа армий Центр стремительно рвалась к столице, двухкратно, а где и трехкратно превосходила по силам, численности и технической оснащенности Советскую Армию. Бои практически не прекращались ни на час. И если где-то противника удавалось остановить, это означало огромные катастрофические потери военнослужащих.
   Это было последнее письмо Николая родным.

   После Ельнинской операции 303 стрелковая дивизия перешла в оборону. 15 суток она прочно удерживала свои позиции. Это было настоящим подвигом солдат и командиров. 30 сентября - 1 октября дивизия предприняла ряд контратак в районе Кукуево, выйдя к реке Стряна. В ночь на 2 октября дивизия выводилась во 2 эшелон, сменяясь 139 стрелковой дивизией. Был получен приказ о передаче ее 43-Й армии и выдвижении к станциям Павлиново и Спасск - Деменск. Части 49 армии предполагалось перебросить в район Сумы на Украине, для закрытия бреши, образовавшейся в результате поражения юго-западного фронта под Киевом. 3 октября, согласно директиве Ставки ВГК №2703/оп командующим войсками Резервного фронта, 49 армией об изменении районов сосредоточения дивизий 303 стрелковую дивизию было приказано: во изменение ранее данной директивы сосредоточить в районе Карачаево. Однако, в связи с прорывом обороны 43 армии командование Резервного фронта запросило Ставку о возможности использования 303 стрелковой дивизии, двигавшейся маршем к Спас-Деминску.

   Во второй половине 4 октября прорвавшиеся танковые части противника заняли Спас - Деминск. 303 стрелковой дивизии было приказано выйти на промежуточный оборонительный рубеж в двадцати километрах севернее Спас - Деминска и занять оборону у лесного массива в районе деревни Буда. Под покровом ночи полковник Моисеевский быстро снял полки с рубежа обороны у Спас - Деминска и вывел дивизию на новый оборонительный рубеж. 5 октября дивизия вступила в бой на заданном рубеже. Завязался новый неравный бой. Вражеская пехота под прикрытием огня артиллерии, имея впереди себя танковый таран, пыталась прорвать фронт обороны дивизии. То на одном, то на другом участке завязывались ожесточенные бои, в которых воины дивизии, проявляя массовый героизм, стойко удерживали рубежи обороны, переходя к контратакам. Сотни своих солдат оставил враг перед позициями 303-й стрелковой дивизии, и это охладило на какое-то время его пыл.

   7 октября 1941 года гитлеровцам удалось обойти дивизию с флангов. Остатки уцелевших подразделений, продолжавших сражаться до последнего патрона и снаряда, оказались в лесу севернее Буды в кольце. 7 октября немецкие войска прорвались к Вязьме, образовав Вяземский котел, в котором оказалось большое количество советских войск, в том числе и 303 стрелковая дивизия. Часть бойцов и командиров дивизии вместе с ее командиром, прорвавшись из Вяземского котла, пробились из окружения в восточном направлении к Можайску, где соединились с партизанским отрядом. Наконец, в начале декабря сводный отряд под командованием полковника Моисеевского в форме, с документами и оружием в руках соединился с частями Красной Армии.
   Совсем другая судьба ожидала наших героев - Глазкова Николая и Мордасова Матвея.

   В главе использованы материалы сайта RKKAWWII. RU


                Глава 5.

   Плен. Николай не понимал тогда масштабов военной катастрофы. "В результате успешной операции фашистов "Тайфун" в октябре 1941 года под Вязьмой во вражеское окружение попали 37 советских дивизий, 9 танковых бригад, 31 артиллерийский полк РВГК и полевые управления 19, 20, 24, 31 армий общей численностью до 600 тысяч человек".

   Волей судьбы наш герой с огромной массой других военнослужащих оказался в плену в городе Вязьма. Так получилось, что немцы не могли сразу, так быстро принять такое количество военнопленных. Не была готова материальная база, негде было жить, нечем было кормить, не хватало транспорта на подвоз топлива, инвентаря, пищи, медикаментов. Перед комендантами создающихся многочисленных лагерей стояла неразрешимая дилемма: сохранить рабов для 3-го рейха, либо безжалостно уничтожать их. Чаще выбирали последнее.

   Лагерь "Дулаг -184" создавался в недостроенном здании авиационного завода. Вбивались столбы, огораживающие территорию, натягивалась колючая проволока, устанавливались вышки для караула. В таких загонах люди обречены были умирать без еды и воды, от холода и болезней. В первые недели после захвата Вязьмы гитлеровцами, по воспоминаниям местных жителей, количество пленных в лагере было настолько велико, что не было места, чтобы лечь, и солдатам, многие из которых были ранены, приходилось стоять сутками. Подвоз питания и воды не производился. Только через несколько дней привозили полуфабрикаты, бросая их в толпу. Видя, как военнопленные бросаются за ними, фашисты расстреливали пленных, бросали в толпу гранаты. Иногда местные жители, женщины подносили к колючей проволоке пищу, но при попытке передачи расстреливались и пленные, и мирные люди. Лагерь превращался из пересыльного в лагерь смерти.

   Исполнялась директива А.Гитлера: "Мы обязаны истреблять население, это входит в нашу миссию охраны германской нации. Я имею право уничтожать миллионы людей низшей расы, которая размножается как черви".

   Первым актом командования лагеря было выявление евреев и политработников, коммунистов, интеллигентов. Эти люди расстреливались немедленно.

   Николай, получивший легкое ранение, оказался в госпитальном бараке. И хотя он был обустроен в недостроенном корпусе, без крыши, окон и дверей, не отапливался, не было ни нар, ни спальных мест, не было даже соломы, это спасло ему жизнь.

   Зимой 1941 года смертность в лагере составляла до 300 человек в день. Часто многие из тех, кто ложился спать, уже не просыпались - они замерзали. Истощенных, оборванных, еле плетущихся людей - советских военнопленных - немцы гоняли на непосильные работы.

   В госпитале медикаменты не выдавались, заключенные не мылись. Начали свирепствовать тиф, дизентерия. Из питания - только похлебка из тухлой картофельной муки. Пленные медики пытались что-нибудь предпринять, но были бессильны. Условия лагеря были столь ужасны, что Николаю времена предшествующих боев, которые тоже сопровождались чудовищными нагрузками, ранениями, гибелью соратников, казались уже нормальной жизнью. Но в плену человек лишен всего, лишен возможности бороться за что-либо, что могло бы улучшить его положение.

   Николаю не дано было узнать, что при попытке бегства сложил свою голову Матвей.
   Спасло Николая то, что он был отобран в группу, которую отправили на запад, в глубокий тыл. Конечная станция - концентрационный лагерь Гросс-Розен.

   Люди, которые остались в лагере в Вязьме, были уничтожены практически полностью. В октябре - ноябре 1941 года смертность наших соотечественников в немецком плену достигала 2% в день, а за 6-7 месяцев 85,7%.


                Глава 6.

   Николай, как и другие заключенные, не понимал, куда они перемещаются в этот раз. Вагоны остановились, была дана команда на выгрузку. Мельком глаза увидел вывеску на станции - "GROSS ROSEN". Как оказалось, в этот раз он попал в одноименный концентрационный лагерь в Южной Силезии. Выбор расположения лагеря был обусловлен расположенным неподалеку месторождением гранита. Здесь немецкие корпорации, и в частности концерн DEST получали бесплатную рабочую силу для своего производства. Отсюда отправляли обессиленных заключенных для ликвидации в Дахау. Как правило, заключенные, задействованные в карьере, не жили дольше 5 недель.

   Утро было холодным, стоял почти сплошной туман, через который просматривались силуэты бараков. Всех остановили на площади и приказали раздеться догола. Одежду велено было сложить в кучи. Затем через два ряда колючей проволоки загнали в баню. В бане было приказано сбрить всю растительность, за исключением головы, сухой бритвой, отчего у всех появились кровавые ссадины. На голове пробривали полоску шириной в два пальца. После бритья запускали в баню.
   - Вот холодина-то, может хоть в баньке отогреемся, - тихонько произнес невысокий темноволосый заключенный рядом с Николаем, за что сразу получил удар прикладом автомата.
   - Schnell, schnell! - конвоиры подгоняли пленных внутрь. В душе пустили сначала ледяную воду, потом кипяток. Слышались крики ужаса. Наконец прозвучала команда на выход. В предбаннике, где проходило бритье, новая процедура - большой кистью, обмакнутой в ведро с какой-то вонючей жидкостью, у заключенных смазывали побритые места. Боль от ожогов, побоев и этой мази была просто невыносимой.

   Прежде, чем одеться, приказали сдать личные вещи. Николай, как и еще некоторые заключенные, пытался сохранить фото жены и детей, за что был жестоко избит. Наконец принесли лагерную одежду и приказали одеться. Это был гражданский костюм, вполне приличный, но со странностями. Красной масляной краской на брюках были сделан "генеральские" лампасы шириной в два пальца, на спине - во всю длину, на руках - поперечные полосы, на кепке - крест. Обувь - брезентовые ботинки на деревянных подошвах. После одевания был произведен осмотр с записью особых примет.

   Затем началась "физзарядка". Отдавались команды: "бегом", "ложись", "встать", "бегом", "ложись", "встать", "кругом", "ложись", "встать", "бегом"..., "ложись"..., и так в течение 2-х часов. Малейшие неточности исполнения команды наказывались жестокими избиениями резиновыми дубинками. По окончании "физзарядки" разнесли пятидесятилитровые бачки с супом по баракам. Обедом в этот день новичков не кормили. Вместо обеда они имели возможность ознакомиться с лагерем.

   Лагерь "Гросс Розен" был обнесен несколькими рядами колючей проволоки, по которой был пропущен ток высокого напряжения. По углам лагеря возвышались сторожевые вышки с пулеметами и прожекторами. В концлагере на тот момент было пять тысяч заключенных: русских, поляков и немцев - уголовников. Почти все должности блоковых или капо занимали немцы - уголовники.

   Отличительными знаками служили нашивки на груди. Так, у русских - красный треугольник с буквой "R", у поляков - такой же треугольник с буквой "P". У немцев - уголовников - зеленый треугольник. Кроме того, каждый заключенный имел присвоенный ему номер, который был вышит на груди под треугольником.

 Размещались в громадных бараках - блоках по национальности. В каждом блоке, кроме блокового, имелся капо - старшина на работах, и немец - эсэсовец, носящий звание "блокфюрер". Блок имел комнату для сна и столовую. В спальне стояли трехярусные одиночные койки. Посреди лагеря имелся водоем, примерно сто пятьдесят квадратных метров. В лагере были лазарет и крематорий. Для казни применялось средневековое сооружение: два вкопанных в землю столба с положенной на них перекладиной, через кольцо на перекладине пропущена цепь с громадным колуном на конце. Жертву ставили между столбами, опускали цепь и колуном раскалывали голову.

   Казалось, Николай видел уже все ужасы фашистских лагерей, но каждый из новых поражал какой-то очередной новой жестокостью. За все время, проведенное в плену, самыми спокойными часами было время после отбоя, утром никто не мог рассчитывать, что будет завтра жив. Так, в течение октября 1941 года в лагерь Гросс Розен" доставлены и расстреляны эсесовцами 3000 советских военнопленных.

   В повести использованы воспоминания узников лагеря "Гросс Розен".


                Глава 7.

   Спальное место Николаю досталось на верхней полке трехэтажной кровати, которыми было заполнено спальное помещение. Перед отбоем он успел познакомиться с соседями. Под ним располагался тот самый темноволосый украинец, Гриша Кривонос из Мелитополя, которого били прикладом в предбаннике. На первом "этаже" - светловолосый молодой паренек из-под Могилева - Олесь Гринцевич. Усталые и измученные переездом и событиями сегодняшнего дня, заключенные быстро заснули.

   Утренний рацион состоял из одной кружки эрзац-кофе и двухсот граммов немецкого хлеба. Мизерный паек уничтожался немедленно. Основной работой в лагере была разработка каменного карьера. Если у Николая еще была надежда, что немцы используют его на тех работах, которые он умел делать - в качестве плотника, то утром стало понятно, что все прибывшие будут работать в каменоломнях. Вначале производили взрывные работы, а потом заключенные носили камни на плечах в лагерь, метров за четыреста - пятьсот. Крупные камни разбивали молотами, добиваясь, чтобы камень весил шестнадцать - двадцать килограммов, камни с меньшим весом возили на тачках.
   - Да, думал Николай, - мы как настоящие рабы или каторжане. О таком он раньше читал в книгах, и вдруг все обернулось страшной реальностью. До обеда носили камни под дулами автоматов, к вновь прибывшим не было доверия. Разговаривать не разрешалось, нарушитель получал либо удар прикладом, либо очередь под ноги. К обеду заключенные не чувствовали ни рук ни ног.

   На обед был суп из турнепса. Весь обед продолжался не более 10 минут, за это время требовалось вымыть миску. Вдруг один из заключенных выронил миску, и она разбилась. Он был жестоко избит. Результат избиения - два сломанных ребра. Со сломанными ребрами он продолжал ходить на работу, хотя и чувствовал себя скверно. Каторжные работы, избиение и голод не проходили бесследно.

   После работы шли в блок для прохождения осмотра на вшивость. Так, у Олеся вши обнаружили, и он был избит до полусмерти. Несмотря на холод, достигающий зимой двадцати градусов мороза, в бараке выставлялись на ночь все рамы.

   На другой день Олесь никак не мог подняться на работу. Он только стонал и плакал. Николай понимал, что если он не поднимется - это смерть. Вместе с Гришей они все-таки смогли кое-как его собрать. Как прожил парень этот день? Только молодость помогла выдержать. Николай и Гриша все время были рядом.
   - Держись, парень, иначе смерть.
  В таких тяжелейших, чудовищных условиях люди становились как братья. Если кто-то падал от бессилия, те, кто находились рядом, сразу же приходили на помощь.

   В один из ноябрьских дней после работы выстроили весь лагерь на площади для проверки. Как ни считали, а одного человека не досчитались. Погода была холодная, лил мелкий осенний дождь. Как только стемнело, направили с вышек прожектора и предупредили, что кто сядет, будет убит. Некоторые заключенные падали и встать уже не могли, их оттаскивали в сторону. Так они и стояли голодные и холодные в течение трех суток. За это время умерло 80 человек. Наконец привели сбежавшего. Он был весь грязный, белки глаз его сверкали.
   - Я так больше не могу, сволочи, гады. Мы вам не звери, убивайте, - кричал он в истерике. Несмотря на грязь, Николай узнал молодого мужчину с соседней койки, но слышал в одну из ночей, как он подговаривал своего соседа вместе бежать. Видимо, пытаясь реализовать свой план, он спрятался в каменоломне, которая находилась за пределами лагеря, но внутри наружных постов, выставляемых на время дневных работ. Посты не снимали до тех пор, пока не убеждались, что никто не сбежал. На глазах заключенных тут же на площади его и повесили.

   В лагере существовал еще и штрафной блок, туда помещались те заключенные, которые чем-то проштрафились. Они работали больше обычного на три часа, на работу и с работы не ходили, а лежа на земле, перекатывались, при этом сопровождающие  конвоиры пинали их ногами.

   Как можно было выдерживать такие условия, этот тяжелейший труд, это трехдневное стояние, голод? Снова и снова Николай мыслями уносился в свою семью, в свое благополучное прошлое. Нет, оно тоже было не легким, когда создается семья, молодому мужчине выпадает много труда - и строить дом, и ухаживать за подворьем, и зарабатывать на жизнь. И все-таки это было счастье, настоящее счастье, теперь он понимал это абсолютно точно. Николай, будучи малообщительным, все больше времени проводил в воспоминаниях, мысленно беседуя со своей любимой Дашей.


                Глава 8.

   Месяц каторжных работ превратил Николая и других заключенных, прибывших одной партией в "GROSS-ROSEN", в настоящих дистрофиков. Непонятно было: если фашистам надо было выполнять высокие производственные задания, заключенных надо было хорошо кормить. Однако этого не делалось. То ли у Вермахта не хватало продуктов, то ли заключенные сознательно приводились к гибели каторжными работами и голодом.
Как-то после окончания работ в толпу заключенных немцы из охранников бросили несколько буханок хлеба. Они немедленно были разломаны на кусочки, Николаю тоже досталась небольшая краюха. И вдруг он услышал шепот рядом, седоватый пожилой заключенный Евсей остановил его руку, уже тянувшуюся ко рту: "Не смей, нельзя есть." На недоуменный взгляд Николая пояснил: "Он с толченым стеклом, помрешь." Об этих зверствах знали и другие заключенные, но многие не могли удержаться и ели. На другой день на них страшно было смотреть - умирали в страшных муках от внутренних кровотечений.

   Николай вспоминал слова своего мудрого соседа, но тут ничего не помогало. Николай понимал - скоро умирать. Теперь уже мысли были не о том, как спастись, а наоборот, смерть воспринималась как скорое и желанное избавление.

   За этот месяц на Николая обратил внимание еще один заключенный, проживающий в дальнем бараке и попавший в лагерь на полгода раньше. Его звали Василий, Глазков Василий Яковлевич. Николай, конечно, обратил внимание на однофамильца, но никогда не видел его на работе в каменоломне. Распорядок был такой, что никогда не было свободного времени, чтобы заключенные могли свободно общаться. Можно было только перекинуться парой слов с соседями по койке или в шахте с кем выпадало рядом работать, да и то под дулами автоматов надсмотрщиков.

   Василию повезло больше. Он был этапирован в лагерь, когда он только формировался, требовались люди разных профессий. До войны он работал поваром на полевом стане в колхозе. Он был очень хорошим поваром, у Василия было призвание. Оно передалось ему от бабушки Пелагеи Петровны, работавшей до войны на кухне в барской усадьбе. Василий был отобран немцами и в качестве повара был отправлен на кухню. Первоначально он готовил только на заключенных. Но от зоркого глаза Фон Штюринга, немецкого офицера, бывшего распорядителя кухонными работами, не ускользнуло, что этот пленный хороший повар и умеет многое. Постепенно Василию стали доверять готовить на немецких охранников и даже на офицерский состав лагеря.

   Потихонечку Василий узнал, что совпадение фамилий не случайно и что он и Николай не только из одной области - Воронежской, но даже и из одного района - Полянского. Василий стал присматриваться к Николаю, но случая подойти не представлялось. Он замечал, что его земляк, как и другие работники каменоломни, изможден, стремительно худеет и вряд ли выживет. И тогда Василий Яковлевич отважился на решительный шаг. За полгода работы на кухне он научился понимать некоторые слова и даже немного говорить на ломаном немецком. Как-то, улучив минуту, когда рядом никого не было, он обратился к Фон Штюрингу:
   - Господин офицер! Здесь, в лагере находится мой  брат, Николай. Он работает в каменоломне. Он умирает от истощения. Не могли бы Вы позволить отнести ему сегодня вечером что-нибудь из пищевых отходов, остающихся от немецких солдат. Мне больно смотреть, как умирает мой брат.
   - О, nein, nein, не положено. Запрет.
"Да, жаль, ничего не получается", - думал Василий.

   Из директивы немецкого командования:
"Большевистский солдат потерял право претендовать на обращение с ним, как с честным солдатом в соответствии с Женевским соглашением. Поэтому вполне соответствует точке зрения и достоинству германских вооруженных сил, чтобы каждый немецкий солдат проводил бы резкую грань между собой и советскими военнослужащими. Обращение должно быть холодным, хотя и корректным. Самым строгим образом следует избегать всякого сочувствия, а тем более поддержки. Чувство гордости и превосходства немецкого солдата, назначенного для караула советских военнопленных, должно быть заметно для окружающих."

   Через три дня у офицеров была вечеринка. Кажется, в честь очередной победной операции на фронте, Василий точно не понял. Весь вечер ему пришлось скакать как белка в колесе, готовить и подавать. Когда время перевалило за 12 ночи, офицеры, изрядно выпившие, подошли поблагодарить Фон Штюринга за хороший вечер. На вопрос: "А кто это у тебя так прекрасно готовит?" офицер подвел сослуживцев к изрядно уставшему Василию.
   - А почему он такой невеселый? - спросил один из офицеров. - Может он голоден? Давайте дадим ему что-нибудь с нашего стола.
   - Нет, он не голоден, - Фон Штюринг бросил окурок сигареты в мусорку.
   -Тут другая история, необычная. В лагере оказались два брата заключенных, старший работает поваром, младший - в каменоломне. Умирает от истощения. Василий просит давать разрешить давать брату что-нибудь из пищи, пищеотходы.
   - Да врет он все, эти русские, разве можно им верить, у них одни гадости на уме.
   - А давайте я завтра посмотрю их личные дела, - вызвался молодой Ульрих, работавший в канцелярии.
   - Да ведь все равно не положено, - протянул Фон Штюринг. - Но ты посмотри на всякий случай. Повар действительно замечательный. Его выучила бабка-повариха, работавшая в дворянской семье.

   Василий не все понимал, что говорили немцы, но чувствовал, что речь идет именно о нем. На другой день, вечером, Фон Штюринг подозвал Василия и выдал ему записку с пропуском в шестой барак.
   - О тебе просили мои друзья - офицеры. Только знаешь, ты должен показывать мне, что понесешь, и это должны быть только пищевые отходы, хорошую пищу носить я тебе запрещаю.
   - Благодарю Вас, господин офицер, Василий низко кланялся и не мог сдержать улыбки, словно осветившей его лицо.


                Глава 9.

   Когда до отбоя оставалось полчаса, Василий стоял возле Фон Штюринга. В руках у него был котелок с гречневой кашей.
   - Господин офицер, можно мне это понести брату?
   - Мы смотрели ваши документы. Вы действительно с одного района. Но почему вы живете не в одном, как это по вашему, не в одном селе?
Колени Василия Яковлевича предательски дрожали, ему пришлось сосредоточиться, чтобы не подать вида, как он волнуется.
   - Это моя фрау, жена. Я женился на девушке из соседнего села и стал там жить. Господин офицер, можно мне идти, после отбоя меня никто не пропустит.
   - Gut, ходи, ходи, только потише, потише, осторожно. Офицер махнул рукой.

   Сердце у Василия выскакивало из груди, когда он пересекал расстояние от кухни до барака, но в этот раз повезло, автоматчик с вышки стрелять не стал. Василий прокрался темным маршрутом, выбирая незаметные места. Через пять минут он уже стоял у входа в шестой барак, постучал в дверь. За дверь высунулся старший по бараку, Курц.
   - Мне нужен заключенный Глазков Николай, у меня разрешение офицера, Фон Штюринга. Можете Вы его позвать?
   - Не положено. В бараке командую я. Пусть ваш Фон Штюринг командует на кухне.
   - Господин старший по бараку, там мой брат. Разрешите. Василий встал на колени.

   Курц задумался. Портить отношения с начальником кухни ему не хотелось.
   - Ну, хорошо, сейчас позову. Голова Куца скрылась за дверью.
Еще через пару минут из барака вышел изможденный, побледневший, отчего похожий совсем на мертвеца Николай.
   - Времени вам десять минут, Курц опять скрылся в бараке.
   - Ты кто? - Николай недоуменно смотрел на незнакомого человека.
   - Тише, Тише! - шепотом проговорил Василий. - Я твой земляк, Глазков Василий.
   - А, тот самый, как-то даже с безразличием произнес Николай. Видно было, что ему трудно удается стоять на ногах от усталости.
   - Да ты присядь, братишка, присядь, не стой. Николай опустился на четвереньки и прислонился спиной к стене барака. - Я работаю поваром в столовой у немцев.
Николай поднял изможденные глаза. - Так ты иуда? Фашистам продался за кусок хлеба?
   - Дурак ты, Коля. Я работаю так же, как и ты, как каторжный. И живу, как и ты, только в одиннадцатом бараке. Сразу, как попал суда, в повара определили. Я сказал, что ты мой брат. Мы оба Глазковы и оба Яковлевичи.
   - Тебя Васька, что ли зовут? А зачем ты пришел. Немцам меня хочешь сдать? Выслужиться?
   - Дурак ты. Тут все уже сданы, дальше сдавать некуда. Я поесть тебе принес.
В глазах Николая промелькнуло так много в эту секунду - недоверие, и надежда, и боль.
   - Вот, бери, ешь кашу.

  Дважды повторять не пришлось. Николай схватил котелок и ложку и начал жадно, не жуя, глотать кашу. Из глаз его текли слезы и он не смахивал их даже с лица. Василий смотрел оторопело и думал: "Господи, до какой же степени можно довести человека." Потом вдруг новая мысль мелькнула в его голове. Он привстал и резко выбил котелок из рук Николая. Каша рассыпалась по земле, котелок подскочил и загремел по камням вымощенной дорожки.
   - Ты чего? Ты же поесть мне принес! Или ты пришел поиздеваться надо мной? С Николаем случилась истерика, он рыдал и никак не мог остановиться.- Ты же земляк мой, ты же не фашист!
  - Помрешь, дурак, ты же дистрофичный. Поешь много сразу - помрешь. Я тебе завтра еще принесу.
  Ну, все, все, успокаивайся. Да, вот еще что, если спросит кто - я твой брат. Живу в соседнем селе, Ключиках, потому что женился на Матрене,
 там и дом построил. Вас сколько было в семье детей?
  Николай еще шмыгал носом, но потихоньку успокаивался. - Да пятеро нас: старшая Настя, потом я, потом Витька и Макар, ну и младшая Валюшка.
   - Ну, вот запомни, я Васька, старший из всех вас брат. Запомнишь?
   - Запомню, не дурак. Вася, как же мне благодарить-то тебя?
   - Молчи, Коля, молчи. Никак не благодари. Нынче принес, а дальше, как получится. Только одно запомни, брат ты мне теперь, младший братишка. А теперь иди быстрей, а то не дай Бог, фашисты кругом. Да и мне надо в столовку.
Василий развернулся и также, крадучись, прячась в тенях от света прожекторов, шмыгнул в сторону кухни.


                Глава 10.

   В эту ночь Николай никак не мог заснуть. В душе его было полное смятение. Он уже смирился с тем фактом, что в таком лагере не выжить. Но с приходом земляка в нем проснулся росток надежды: а вдруг получится выжить? Может, я опять смогу увидеть и обнять Дашу, моих деток? Ведь ради чего-то же я терпел эти невыносимые два с лишним года настоящего ада! То вдруг опять возвращался здравый смысл и его накрывали черные мысли: "Ну вот, подкормил он меня разочек, но ведь это нереально, он же не может делать это каждый день. Это же концлагерь, плен, фашистский плен." Так в полудреме, в полумыслях протянулась эта ночь.

   Утром он проснулся от какого-то шума. Оказалось, Гришу забрали для последующего отправления в Дахау, а значит на смерть. Видимо, уровень его дистрофии посчитали крайним, решили, что он больше не сможет работать на Рейх. Гришу увозили туда, откуда не возвращаются. Николай прикипел к этому парню и теперь только подавлял в себе слезы - он ничем не мог помочь другу.

   День тянулся обычной своей каторжной чередой: завтрак, если можно было его назвать завтраком. Дальше - работы в каменоломне. Большинство заключенных уже не могли толком работать, все ресурсы человеческие из них были выбраны. План смена выполняла только за счет прибывающего понемногу пополнения.
   Николаю в этот день выпало работать с тележкой, и он, как привязанный, волочился с ней от лагеря в каменоломню, а от каменоломни к лагерю. Он не мог при этом думать ни о чем - только о еде. "Придет или не придет? Придет или не придет?" - стучало в висках.

  И уже к вечеру, когда он совсем потерял надежду на встречу с "новым братиком", когда уже лег в кровать, его растолкал Курц:
   - Schnell, schnell! там твой Bruder.
Николая словно ветром вынесло за барак.
   -Funf минут, - донеслось ему в спину от Курца.
За углом барака стоял Василий и улыбался.
   - Привет, братишка. Увы, сегодня смог сварить тебе только картофельные очистки, пищеотходов совсем не осталось.
   - Спасибо, Вася! Руки у Николая дрожали. Но теперь у него уже хватало самообладания есть спокойно и неторопливо, как ему казалось. На самом деле через пару минут котелок был пуст.
   - Я никогда тебе этого не забуду, Вася, - благодарно посмотрел в самую глубину глаз. Я никогда не смогу рассчитаться с тобой.
   - Да ладно, не журись. Все хорошо. Коля, ты знай, если я в какой-то день вдруг не приду, значит, приду на следующий. Если только не погибну.
   - Глазков, zuruck, zuruck! - послышалось из дверей барака.
   - Ну, все, пора. - Василий похлопал Колю по плечу.
   - Спасибо, брат! - Николай готов был упасть на колени и расплакаться.
   - Давай, давай, иди, дурной, а то попадет обоим.

   За неделю Николай окреп. Смерть уже не выглядывала из его исхудавших черт, хотя до поправки было еще далеко. Фон Дюринг проявил еще одну милость к брату своего повара. Он разрешил, чтобы его перевели на земляные работы вместо перетаскивания камней. Товарищи порекомендовали побольше работать "глазами", а не руками. Пояснили, что нужно, не работая, смотреть на конвоира, а когда тот начинает к тебе поворачиваться, то приступать к перекидыванию земли. Делали очень мало, но и побоев получали меньше.

   Первоначально лагерь был рассчитан на 7000 заключенных, к началу 1944 года здесь скопилось до 20000, с этого момента начался быстрый рост лагеря. Новый лагерь, вмещавший 45000 заключенных, планировалось использовать для перевода сюда заключенных из лагеря Аушвиц. С октября по январь 1945 года поступило 57000 евреев, в том числе 26000 женщин. К моменту ликвидации лагеря в нем находилось 78000 заключенных.

   Николай-таки дождался, чтобы его перевели на столярные работы. Требовалось много окон и дверей для новых строящихся корпусов. Так было гораздо легче, работа была привычной и не отбирала так много сил. Василий выполнил свое обещание. Он практически каждый день приходил с дополнительной пищей к бараку Николая. И у  Николая даже снова появилась сила в руках, и он мог теперь справляться со своими работами.

   Непонятно, что мешало Рейху хорошо кормить своих заключенных? Ведь при хорошем питании можно было бы добиться от пленных больших результатов. По-видимому, сам механизм немецкого хозяйствования при таком размахе фронтов, боевых действий давал сбой. А может, срабатывали директивы на уничтожение пленных неугодных наций. Сама фашистская система к концу войны давала сбой на всех направлениях.
   Наступал 1945 год.


                Глава 11.

   Этот первый день февраля выдался обычным, все дни в плену были словно близнецы. Они были наполнены только каторжным трудом и болью от перегрузок и побоев. Только одно согревало душу заключенных - вдалеке уже слышались залпы выстрелов орудий Красной Армии. Этот же фактор приводил персонал лагеря в сильное озлобление. В связи с приближением фронта началась эвакуация в другие лагеря Германии.

   Вечером Василий, как обычно, пришел к бараку Николая. Сегодня был котелок с овощным супом. Суп был не очень густым, зато его было много.
   - Знаешь, Коля, не знаю, как дальше смогу приносить пищу. Становится все опаснее. Немцы озлоблены.
Василий грустно смотрел на друга.
   - Да ты больше не приноси. Ты и так спас мне жизнь.
Николай с благодарностью смотрел на Васю.
   - Если б я мог что-то тебе отдать, ничего бы не пожалел.
Василий помолчал.
  И вдруг вечернюю тишину разорвала автоматная очередь. Часовой Ганс Клаус с ближайшей вышки уже не первый раз наблюдал это подкармливание одного заключенного другим. Знал он, что этому покровительствует Фон Штюринг. Но слишком много в последние дни было беспокойства с заключенными. Они отказывались подчиняться, не хотели покидать лагерь, отказывались от эвакуации. Попытки бегства происходили практически ежедневно. А значит и массовые расстрелы. Нервы у Ганса были на пределе, и он решил положить конец этим "телячьим нежностям".
Один из пленников схватился за колено, другой метнулся в сторону. Это была их последняя встреча. Николай, согнувшись, пригибаясь к земле, проскакал на одной ноге в барак. Сердце у него выскакивало из груди. Легко могли и добить.
"И что будет дальше", - с ужасом думал Николай.
   Курц слышал звуки выстрелов, ранение не укрылось от его глаз. "Довстречались", - думал он. "Сидели бы тихо, как мыши, фронт приближается".

   Согласно инструкции, Николай был отправлен в санитарный барак, рану ему обработал и забинтовал дежурный врач. И это ранение впоследствии спасло ему жизнь. Раненых на работу не гоняли. Шла массовая кутерьма с эвакуацией, из Гросс - Розена ежедневно отправлялись "марши смерти", как прозвали эти группы заключенные. Не отправляли уже раненых и больных в Дахау для уничтожения - не хватало конвоя.

   13 февраля 1945 года лагерь был освобожден частями Красной Армии. Как описать мне это состояние, когда люди, совсем уже отчаявшиеся , получили свободу? Николай молча плакал. Он сидел перед бараком на дорожке и плакал. Долгие три с лишним года он находился в рабстве, и не мог сдержать слез. Добраться до дома, хоть пешком, хоть раненым не казалось ему трудным. Он попытался разыскать Василия, прихромал в лагерную кухню. И с огромным огорчением узнал, сто Глазков Василий был эвакуирован с одной из последних групп.

   И все-таки это было счастье. Обратный путь Николай частично прошел с Олесем Гринцевичем. Последний также оказался в санитарном бараке после перенесенной дизентерии. Путь до Могилева был долгим, техника двигалась на запад, к фронту, где гремели еще бои. Большей частью освобожденные арестанты двигались пешком, питались тем, кто что подаст.
   Расставание было грустным. Дом Олеся уцелел, но вот из семьи он не обнаружил никого. Николай звал его с собой, но Олесь отказался, остался в родных местах.

   Отгремел День Победы. Даша часто бегала теперь к остановке, хоть чаще всего не было туда никаких дел. Тяжко пришлось ей в эти годы, как и другим сельчанам. Немец в Старое Макарово не дошел, но лиха хлебнули все. Если бы не Федот с Марией, наверно бы семья Глазковых не выжила.
   С войны возвращались немногие. Даша понимала, что писем от Николая не было более 3-х лет, но что-то все еще толкало ее к приходящему транспорту.
   
   В этот день, 10 июня, спать ложилась очень усталая - кроме работы в колхозе пришлось еще вечером поработать в огороде с ребятами. Все теперь в этой жизни приходилось делать без мужчины. Спина долго не давала заснуть. Уже в полудреме Даша услышала вдруг, как тихонько скрипнула калитка. Она узнала его по шагам - тихим и неторопливым. Вся подхватилась, накинула одежку и выскочила на крылечко. Николай стоял перед ней - бледный, исхудавший, заросший щетиной, с проседью в волосах.
   - Ну, здравствуй, родная!