Образ лёгкий

ОБРАЗ ЛЁГКИЙ


Есть у меня подруга. Зовут Басей Шестёркиной. Редкое имя. Смешная фамилия. Живая изобильная натура. Чем больше я её узнаю, тем круче завариваю чай. Потому что вдвоём можем пить его бесконечно. На этом, пожалуй, наше сходство заканчивается. Я — заиндевелый молчун-интроверт, Бася — кипящая эмоциями рассказчица. Как-то меня осенило записать несколько её рассказов. Так появились «Басины байки» — истории для тех, кто любит чай, непременно — с лимоном, можно — с бубликами.


Огонь, вода и железные трубы

Вчера пришла моя Бася. С порога протянула коробку с пирожными и торжественно огласила программу:
— Будем праздновать мой день рождения!
— Это как же? — удивилась я, — ведь ты же летняя, кажется.
— Да, летняя — по маме с папой, и зимняя — по счастливому случаю. Наливай чаёк, расскажу.
Бася отыскала пепельницу и расположилась между столом и подоконником так, чтобы случившийся дым быстрее улетал в форточку. А я налила чай, открыла коробку со сладостями и приготовилась слушать.

— Знаешь, в детстве я жила в маленьком приграничном поселке. Отца перевели туда по службе. Когда мне исполнилось шесть, мы въехали в  новый дом… Ты бы его видела! Такой красавец! Двухэтажный. Из красного кирпича. С большими окнами. На фоне нищеты и убогости вокруг он казался пришельцем из космоса.

В доме было всего четыре квартиры, зато каждая — в два этажа!
На первом была большая веранда, гостиная и кухня с туалетом, на втором — две спальни с ванной комнатой. Между этажами — деревянная лестница, по которой мы с братом Мишкой гоняли до изнеможения.

Ну, так вот, первая зима на новом месте была очень холодной. Соседние квартиры ещё пустовали. Дом отапливался от котла на чердаке, но этого тепла было мало для свежей постройки. На кухне нас спасала печка. А вот воду для ванны на втором этаже нужно было нагревать в титане.

Ты видела когда-нибудь титан? Нет, это не атлет-великан. Это такая высокая железная бочка, а под ней топка, куда бросают дрова.

Как-то мама наказала старшему брату нагреть воду к её приходу. А сама ушла на уроки в вечернюю школу — она там преподавала. Не знаю, где был отец, может, в командировке. Мишке тогда лет тринадцать было, и у него образовались планы на вечер. Он подключил к заданию меня. Вместе мы натаскали дров из сарая на второй этаж в ванную, сложили горкой возле титана. Брат разжег огонь и показал, как подкладывать свежие поленья. И ушёл, сказав, что скоро будет.

Почему-то я боялась, что огонь погаснет, и кормила его очень усердно. Открою дверцу, вижу, местечко свободное появилось — засуну полено. Похожу минут пять — и снова к дверце. Не помню, как долго это продолжалось. Дров было много, а от общей холодрыги в доме хотелось тепла, и побольше.

В конце концов, титан раскочегарился и начал гудеть. Что-то трещало, шипело, завывало то ли в топке, то ли внутри бочки. Гул нарастал, стало совсем жутко. Знала, что в доме никого нет, а на улицу в темноту идти было ещё страшнее. Я забилась в угол дивана и начала реветь: «Мама! Мама!». А потом все громче: «Помогите! Мама!». Дальше орала уже вовсю, зубы стучали, всю трясло. Чувствовала, что может произойти что-то ужасное. Не помню, как я схватила полено и начала колотить по трубе батареи. Наверное, инстинктивно. Так бьют в набат во время беды.

Вдруг в комнате из ниоткуда появляется худенький светловолосый мальчик, ниже меня ростом почти на голову. И сразу за ним — незнакомая женщина в пуховом платке. Она что-то спрашивает, а меня колотит, ничего сказать не могу. Запинаясь, мычу про дрова, титан, огонь.

Женщина бросилась в ванную, вскрикнула. Открыла кран на титане. Оттуда с шипением и бульканьем стал выплёвываться кипяток. Ванная комната наполнилась горячим паром. Он вываливался клубами в коридор и в спальню. Это последнее, что помню. Всё поплыло перед глазами, то ли в пару, то ли в тумане.
 
Оказалось, что мои спасители — наши новые соседи, семья папиного сослуживца. В тот вечер они зашли посмотреть квартиру. И соседский мальчик, услышав удары по трубам батареи, пошёл в разведку. А потом и мама его прибежала.

Вот так-то. Могло быть и хуже. Титаны, бывают, взрываются.
А Мишке потом сильно влетело.

Бася вмяла в дно пепельницы очередной окурок и поёжилась. Я поймала быстрый взгляд маленькой испуганной девочки, и тут же услышала:

— Мать, а что ж мы чаю не пьем. Плесни-ка кипяточку. Я же потом в этого Олежку сильно влюбилась. Расскажу при случае.


Тайна надкушенных огурцов

— Обещала рассказать тебе про соседа Олежку. Ой, с ним связано столько всего!

Басино лицо светлеет. Люблю это задорно-лукавое настроение подруги. Похоже, история будет занятной.

— С момента нашего знакомства под гул титана до его отъезда прошел всего лишь год детства. Но мне кажется, будто помню каждый наш день на вкус и запах. Столько всего изобреталось в наших головах! И тут же воплощалось в жизнь.

Помню, как-то решили мы стать детективами. Он — Холмс, я — Ватсон! Вместе нам — тринадцать. Олежка — умный, я — смелая. Чем не команда? Но лето проходит, а преступлений — ноль.
 
Как-то мама приносит с огорода обгрызенный огурец и возмущается: «Кто этот негодник? Жрёт прямо с ветки, зараза! Да хоть бы весь съедал, а то только портит!»
Бегу к Олежке, докладываю:
— Шеф, дело есть! Детективное!

Тем же вечером ушли в засаду. Залегли в кустах возле грядки. Ждём… Вдруг — слышим шорох. Из-под забора осторожно выползает соседский кот Баклажан — и прямо в огурцы. Принюхивается, выбирает огурчик помоложе, не спеша аппетитно хрумкает. Бросает. Начинает другой! Вот вредитель!

Кинулись ловить кота. Баклажан взлетел стрелой на вишню, впился когтями в ствол и противно заорал! Притащили тяпку. Нет, не достать бандита. Тогда я, цепляясь за ветки, уселась на плечи Олежке — и почти дотянулась! Тычу тяпкой в чёрное пузо. А кот, гад, увернулся в сторону! Детективная пирамида покачнулась — и рухнула! Олежка хоть умный, но хрупкий был, а я — вполне нормальная.
Короче, лежим, хохочем!
— Элементарно, Ватсон!
— Отлично, Холмс!

А Баклажан с перепугу потерял к огурцам всякий интерес. Разонравились. Кстати, это не первый его облом с овощами. Когда-то он траванулся баклажанами. Тогда ему повезло, откачали. И назвали Баклажаном.


Пират и его команда

На моем кухонном подоконнике давно поселились три дизайнерских бутылки из цветного стекла. Они радуют взгляд причудливой формой и игрой света. Бася вертит в руках одну из них, зелёную, пузатую, с длинным горлом. Похоже, вспоминает о чём-то:

— Нет цвета изумрудней, чем пятно зелёнки на белой футболке. И как ты маме не доказывай, что это пятно «по делу» вышло, маме не легче. Этот изумруд навсегда.

Я внимательно слежу за движением бутылки. Лишь бы окно не задела! Бася поймала мой взгляд, поставила бутылку на место и продолжила.

— А как дело было, сейчас расскажу.
В том году наши мамы решили завести уток. Папы построили в углу двора какой-то сарайчик. И вскоре мы с Олежкой с замиранием сердца рассматривали наших новых соседей — пару десятков трогательных солнечных комочков. Они толкались в большой коробке, согревая друг друга, и не пищали противно, как цыплята, а ласково ворковали покрякивая.

Все утята были одного молочно-желтого цвета. Невозможно отличить друг от друга. Но один утенок был особенным. Его левый глаз закрывала кожная пленка. В общем, был он немного подслеповат. И, конечно, требовал усиленной заботы в четыре руки. Наши сердца сжимались от сочувствия его утиной судьбе. Мы окрестили птенца Пиратом и таскали его весь день, передавая друг другу. Пока мама не забрала питомца насильно, пригрозив, что вообще закроет допуск к утиной коробке.

Утята росли быстро. Помню, как впервые повели их на нашу речку. Туда всего пять минут ходу через дворы. Но с утятами получилось неспешное торжественное шествие. Совсем скоро утиная команда запомнила дорогу и отправлялась на речку самостоятельно. А мы с Олежкой заметили, что другие утки на реке имеют отличительные знаки. Хозяйки помечали их пятнами разного цвета на голове или спине, чтобы легче находить своих птиц.

Надо и наших пометить! Спросили разрешение у мам, взяли пару флаконов зелёнки, вылили в консервную банку. Потом на палочку намотали бинт. Получился специнструмент для наших художеств.

Уток держала я. Я же говорила, что была выше и крепче моего друга. Олежка пытался рисовать звёзды на птичьих спинах. Другого символа мы не представляли. Утки отчаянно крякали и трепыхались. Звёзды не получались, получались треугольные «птички».

Метить Пирата стали в последнюю очередь. Он, похоже, наслушался возмущенных кряков своих собратьев. А, может, давно уже нас недолюбливал. Поэтому очень сопротивлялся. Я стояла на коленях со стороны утиной головы и сжимала птицу за крылья. В разгар процедуры Пират залез головой мне под юбку и ущипнул за нежное место внутри бедра.

Ай! Это было не больно! Это было неожиданно! Я вскочила! Выпустила Пирата. Птица умудрилась выбить консервную банку с зелёнкой из Олежкиных рук и почти взлетела к небу! Крякая на всю округу и хлопая крыльями «утколёт» мгновенно оказался в другом конце двора!

Полёт Пирата нас потряс. Полёт консервной банки — тоже, но по-другому. Моя белая футболка обрела изумрудную утиную метку.

Возможно, на этом стоит закончить ту историю. Ведь утки вырастают и становятся тем, для чего были заведены. То есть — нашей едой.

У Баси в глазах мелькнула смесь иронии с грустью. Она сделала несколько глотков остывшего чая и продолжила.

— В тот день мы купались на речке под присмотром старшего брата. Заодно пошли разведать, как там наша утиная команда. Видим, нет Пирата. Бегали вдоль речки, искали. Кричать и звать — без толку. Утка — не собака, на кличку не отзывается. Пока брат не огорошил нас: «Да бросьте искать. Он дома остался. Не ходил на реку». И отвел глаза в сторону.

И тут я все поняла. Почему мама нас так настойчиво спроваживала купаться. Почему папа с утра собрался чем-то заняться в сарае. Почему они о чём-то перешёптывались на кухне.

Я бежала напрямик через соседские огороды, через крапиву и заросли лопуха. Ничего не замечала, ничего не чувствовала. Надо успеть их остановить!

Чтобы сократить дорогу, полезла через забор. Подол зацепился за острую штакетину. Повисла. И разрыдалась от беспомощности. Как-то неловко сползла прямо в колючий малинник. Всхлипывая и размазывая по лицу сопли со слезами, потащилась к сараю. Уже понимала, что не успела.

Мама выносила в тазу ощипанные молочные перья с изумрудными следами.


Млечный путь

Один из майских дней неожиданно выдался очень жарким. Мы с Басей изменили чайной традиции и засели на балконе с ведёрком ванильного мороженого. Ну и стали вспоминать истории про любимую еду детства. Бася начала философски.

— Молоко бывает трёх форм: в виде мороженого, просто молоко и кипячёное. Удивительно, но одна и та же корова производит мою детскую мечту и махровую ненависть одновременно. Ну и ещё — нейтральное сырьё для всяких каш, сырников и кефиров.

Нам с Олежкой было не понятно, какой злой Маг так заколдовал взрослых, что они не видят очевидных вещей. Как можно молоко превращать в вонючую жидкость, укрытую плотной маслянистой пленкой, от вида и запаха которой становится противно. Ведь оно — потенциальное мороженое! Собственно, меня и сейчас волнует этот вопрос. Если так уж нужно молоко первоклашкам — так выдавайте им мороженое. Тут вам и закалка, и нужный кальций, и глюкоза для мозгов. И главное — это вкусно!

Но нет. Наша учительница Галина Семеновна на большой перемене гордо вносила поднос граненых стаканов с кипячёным молоком. А потом с умилением наблюдала, как отчаянные смельчаки или подлизы брали это пойло и даже говорили спасибо. Мысль, что кто-то это любит, нас не посещала.

Поначалу учительница и нас пыталась завербовать в молокофилы. Её посыл Олежке был банальным: «Ты же будущий космонавт! Надо быть сильным!». А ко мне так вообще бестактным: «Ты же будущая мама! Тебе деток кормить!». Даже не буду рассказывать, чем это закончилось, когда я как-то отважилась сделать глоток.

Каждый день недопитое школьное молоко сливалось в большой алюминиевый бидон и отправлялось вместе с Галиной Семеновной к ней на дом. Там видно кто-то странный его сильно любил.

Но это ещё не всё о молоке. Летом пару раз в неделю мы с Олежкой брали бидоны и шли в дальнюю дорогу на окраину поселка. Там жила наша молочница тётя Тоня, уборщица с папиной работы. Она доила корову Косму, процеживала парное молоко сквозь марлю прямо в наши бидоны, и мы пускались в обратный путь. Это молоко было другим — тёплым и живым.

Вообще-то полное имя коровы — Космос. Она родилась уже после полета Гагарина и всем своим изобильным бытием напоминала о величии нашей родины. Папа, узнав коровью кличку, окрестил наши походы за молоком  «млечным путём». А потом показал этот магический поток звёзд в ночном небе. Так что весь август того лета мы бродили по млечному пути двумя парами сандалий и двумя парами глаз.

Не помню, хотелось ли нам в космонавты. Зачем куда-то лететь, если весь космос у твоих ног и поит своим молоком. Ты ведь видела брызги неба в августе по ночам.

Фабрика грёз

Мороженое потихоньку исчезало из ведёрка и становилось началом новой Басиной истории.

— Вот ем мороженое и не пойму, почему оно не такое вкусное, как в детстве. Молоко не то? Или я не та? Или от того, что нам его редко покупали тогда.

В нашем захолустье мороженое прибывало в магазин на подводе в огромных алюминиевых бидонах. От молокозавода до магазина было минут пятнадцать пешего ходу. А конячка Сапёрка умудрялась тащиться все полчаса. Мы, бывало, бежим рядом, чтобы ускорить счастье. А ей — хоть бы хны!

Потом детвора лепилась в подобие очереди и неотрывно наблюдала за процессом волшебства. Это было сродни медитации! Продавщица ныряла в бидон длинной ложкой. Ловко накладывала мороженое в стаканчики из вощёной бумаги. Затем втыкала как флаг на вершину деревянную лопаточку. И отдавала в наши горячие руки.

 Дно в стаканчике было вставным и жидкость не держало. Есть мороженое надо было немедленно. Иначе — утечёт. Черпать лопаткой вкуснючее убегающее содержание — глупо. Поэтому через пару минут мороженко просто сёрбали. А потом грызли дерево лопатки на закуску.

О, этот сливочно-райский вкус детства! Нам всегда его было мало.

 Но ведь есть молоко от коровы Космы. И есть потрясающая воображение «Книга о вкусной и здоровой пище». Мы быстро нашли нужный рецепт. Он показался слишком заумным. Поэтому просто смешали молоко с сахаром и разлили в гранёные рюмочки для водки. Мама даже разрешила вынуть из морозилки петуха, чтобы освободить место. В холодильниках тех времен были очень маленькие морозилки, одновременно петух с мороженым не вмещался.

Сидим на скамейке во дворе, ждём окончания производственного процесса. И вдруг Олежка верно замечает, что нам же стаканчики нужны и лопатки. Иначе не по-настоящему выходит. Побежали в магазин выпросить стаканчиков. Не дали. Сказали, только вместе с мороженым. Пробрались в пельменную. Там тётечка понимающая попалась — и дала штук пять.

Ура! А лопатки? Немного дальше по нашей улице — промкомбинат. Там делали прищепки, спички и другие изделия из дерева. Может и лопатки для мороженого есть? Прибегаем туда. Точно — есть! Вахтер, смеясь, выносит нам пучок.

За это время и молоко замёрзло. Выколупываем из рюмочек снежные ледышки, кладём в стаканчики и несём во двор — угощать друзей. Но наше мороженое надо же уметь есть. Забросил в рот. Подержал, сколько смог. И выплюнул назад в стаканчик. Иначе язык замерзает. Палочки, похоже, к нему не подходят.

В общем, в пылу обучения культуре потребления мы не заметили, как стаканчик попал в руки двухлетнему Жорику. Малой засунул ледышку в рот и кажется попытался проглотить. Я впервые увидела, как у кого-то «глаза на лоб полезли». Жорик посинел, схватился за горло. Потом была паника, вопли подбежавшей тёти Светы, его мамы, добывание из крошечного рта снежных остатков.

Эх. Нам сильно влетело. Производство пришлось закрыть. А Жорик — наш человек! Даже не заболел.


Картёжники

Как-то пришла Бася, а я на столе карты разложила. Так называемые «метафорические ассоциативные», или МАК сокращенно. Подруга начала их рассматривать и живо комментировать. Хорошо, что автору было не слышно. Я собрала колоду, чтобы не плодить сарказм, и мы уселись к чаю. Но Басе уже было что сказать, и понеслось.

— Современные дети фанатеют от компьютерных игр. А нам в детстве лишь бы во двор выбраться. Мы бегали реально, а не виртуально. Мы играли в настоящие прятки, а не заумные квесты. Мы лазили через заборы, рвали штаны и платья, получали ссадины, дрались иногда. Потом приползали счастливые домой и даже успевали читать книжки!

А было ещё домино, карты, шашки, лото. Наверное, в карты играли чаще всего, причём, и дети, и взрослые. У нас дома была всего одна фабричная колода. На выходных её часто забирал папа — поиграть с соседями во дворе, или утаскивал старший брат. А мне с Олежкой хотелось поиграть в «дурака» или «кукареку» точно в то же время.

Было решено сделать свою колоду. Олежка стащил из кладовки несколько журналов «Коммунист». Обложка у журнала была супер подходящей — плотная, гладкая, нужной толщины, да ещё и красивого голубого цвета. Нарезали прямоугольников и начали рисовать «содержание». Олежка взялся за «цифровые» карты, я — за «человеческие». Образцов для срисовывания не было, поэтому мы вытворяли, что хотели.

Прототипами для валетов стали мои друзья-мальчишки. Точного сходства я не добивалась, но вставляла какую-то деталь или штрих.
Одноклассник Серёга, например, всё время бегал в военной пилотке. Поэтому у крестового валета была такая же.
Червовый валет был в очках — будто срисован с Олежки.
У бубнового валета были диковинные «буржуйские» штаны с манжетами, как у зазнайки Егорова.
Над пиковым валетом работа застопорилась.

И тут Олежка подбрасывает свежую идею. А давай рисовать на картах героев из книжек и мультиков! О, как это нас раззадорило! Крестовому валету Серёжке тут же пририсовали длинный нос. Представляете Буратино в пилотке? Червовому округлили голову, как у Чипполино. Бубновый валет Егоров стал мальчишом-плохишом. А пиковый – почему-то Чебурашкой.

Дамы на картах сочинились мгновенно: Шапокляк, Фрекен Бок, Снежная Королева, Баба Яга.
В короли мы записали: Штирлица, Карлсона, Крокодила Гену и Кощея Бессмертного.
Глаза горели, руки калякали-малякали, а идеи не иссякали. Надо было или расширять колоду, или «олицетворять» числа.

Что-то нас остановило, кажется, дефицит обложек. Лень было идти похищать журналы. Поэтому перешли к полевым испытаниям — игре в «дурака».
Но играть было невозможно!
— Бью Геной твою Шапокляк!
— Нет, это я бью! Тяни Чебурашку!
— Нетушки! А вот тебе Штирлиц на твою Фрекен Бок!

Мы смеялись над каждым ходом. В голове крутилось сумасшедшее кино про этот ролевой винегрет. Сейчас бы это назвали «инсайтом» или «разрывом шаблона». Короче, мы дошли до состояния, когда уже не было сил смеяться. Лица мокрые, болят животы, лежим на полу и изредка постанываем.
 
Но, как это часто бывает, то, что вызывает сильные эмоции, так же стремительно надоедает. Тем более обнаружилось, что на обороте карт остались идеологические следы: красные осколки надписи «Коммунист», кусочки гербового отпечатка ордена Ленина, фрагменты даты на обложке. И карты потеряли в игре свою тайность.

Правда, они послужили ещё в одном опыте. Олежка прослышал про Вольфа Мессинга и решил потренироваться в отгадывании карт. Составили точный магический алгоритм. Я вызвалась быть транслятором информации, а Олежка — её приемником. Вначале я мысленно передаю цвет масти — красный или чёрный. Потом транслирую саму масть — одну из двух. Потом идёт выбор — картинка или число. И так далее. Это было гениально!

Завязала Олежке глаза шарфом, зачем-то повертела его на месте кругом три раза и усадила на стул. Потом положила левую руку ему на макушку, а в правую взяла карту. Кажется, крестового туза. Но когда под ладонью защекотало от мягкого «ёжика» Олежкиных волос, что-то пошло не так. Видно сработал какой-то древний женский инстинкт — гладить стриженую голову мужчины. Что я и сделала.

Олежка вскочил как ужаленный и уставился на меня: «Эй, ты чего?». Сейчас я бы ответила, а тогда просто карты уронила на пол. Типа случайно. Короче, сорвался наш сеанс гипноза.

Так что в любой идеологии есть польза. Проверено!

«Трям! Бум! Бум!»

— Ой, Аннушка! Сегодня будет про любовь, как она есть в шесть девичьих лет!

Какая женщина не развесит уши после такого вступления. Я не исключение. Развесила. Бася мечтательно продолжила.

— Интересно, как же все-таки было задумано мирозданием? То ли мы вначале наполняемся чувствами, а потом какой-нибудь чудак подворачивается под руку и принимает на себя весь ушат эмоций. И тогда получается любовь зла, полюбишь сама знаешь кого. Или  все наоборот. Судьба тщательно подбирает тебе экземпляр, чтобы вырастить и вытащить изнутри чудо сокровенное. Как думаешь?

— А какая разница! Главное не причина и не результат, а  процесс. Так ведь?
— Точно! Узнать,  какая ты в пылу эмоций — это круто! Особенно, когда смотришь на это спустя годы и годы.

Любовь за мной пришла в шесть лет.
Сидим с Олежкой во дворе под «грибочком». Лето. Набегались и спрятались в тень — дух перевести. Болтаем ногами, обсуждаем Незнайку и его приключения. И вдруг солнечный свет за Олежкиной спиной как-то по-особенному его окружил.  Ёжик светлых волос засиял мелкими радужными лучиками. Он стал похож на маленькое солнце.

Олежка говорил, а я онемела. Я просто хотела бесконечно смотреть на него. И слушать. В груди разгоралось скрытое солнце в ответ. Стало так неизъяснимо хорошо, и так одновременно — больно, что глаза наполнились слезами. Сквозь слёзы  мир стал фейерверком красок и волшебством…

С тех пор  во мне образовалась сладкая дыра. Она ныла приятно, но хотела одного —  быть поближе к Олежке. В классе из-за разницы в росте мы сидели далеко друг от друга. Зато могла созерцать его затылок на первой парте. Хотела поймать то же состояние, как «под грибочком». Думала, что все дело в солнечном свете.

Да что там затылок! Мне в нем нравилось всё! Тотально! И хрупкость, и рост, и очки на носу, и взрослая рассудительность, и все его идеи.

Какое счастье, что он жил в соседней квартире, прямо за стеной. В любой момент могла приложить ухо к стене и слушать его жизнь. Там часто играло радио. Олежка иногда пел  под его аккомпанемент. А я подпевала по соседству.  Получалось вроде дуэта, будто мы вместе.

Кстати, знаешь как получить эффект хора? Меня Олежка научил. Громко поешь и открытой ладонью создаешь колебания воздуха! Будто хочешь звук обратно в рот затолкать и снова выпустить! Мы так часто играли. Я уже и забыла, как это прикольно!

Еще у нас был свой «батарейный» шифр. Если провести деревянной скалкой по ребрам батареи, получается громкий переливчатый «Тр-р-р-р-я-м!». А  короткий разовый удар — это  «Бум!».

Вот, к примеру, услышу условный сигнал: «Трям! Бум! Бум!». Это значит —  «Выйдешь во двор?». И тут же шлю ответ. «Бум!» — это «Да!», «Трям!» — это  «Нет!». А иногда целую симфонию зарядим: «Трям! Трям! Трям!». Это особый случай, расшифровывается: «Приходи в гости. Мама разрешила!»

Мы потом и в разговорах вставляли по приколу эти «трям» и «бум».
— Арифметику сделала?
— Пока «трям»! А ты?
— Почти «бум»!

А потом пришлось нашу доморощенную азбуку Морзе прикрыть. У других наших соседей родилась Светочка! И наши переклички по трубам очень мешали ей спать.

Осенью того же года Олежкин отец получил повышение и соседи уехали.
Запомнился один из дней перед расставанием.  Мне нестерпимо захотелось увидеть Олежку, хоть всего час назад вместе шли со школы. В это время он обычно уроки делал в гостиной на первом этаже. Беру с нашей веранды табурет, несу к его окну. Взбираюсь, держась за цинковый лист подоконника. Заглядываю в полумрак комнаты.

Олежка читает что-то  за столом, меня не замечает. Под попой у него толстенная книга, чтобы выше сидеть. На носу очки. И весь он такой трогательный и родной, что хочется немедленно для него что-то сделать. Вспомнила, что ему нравится запах маттиол. У нас их много росло вдоль забора. Бегу, набираю целую охапку. Они тонкие, не букетные цветы. Гнутся, ломаются, как трава. Принесла к окну. Думала подарить ему через форточку. Но у цветов ни вида, ни запаха.

Смотрю я на мятые маттиолы и понимаю, что никому они не нужны. Понимаю, что  невозможно выразить свою нежность и свою грусть. Надо научиться  жить с тем, что появилось внутри, даже если больно.

Я бойко залажу на табурет, смело стучу в окно и кричу: «Трям! Бум! Бум!». Олежка подбегает с той стороны стекла и орёт в ответ: «Бум! Бум! Бум!»

Как видишь, любовь обошлась со мной деликатно. Провела сквозь «огонь, воду» и даже «трубы».  Показала один из своих ликов. А, может, сделала что-то типа прививки. От будущих драм.

Много лет спустя мне попалась изящная трактовка имени Олег – «Образ ЛЕГкий». Именно таким остался в памяти мой друг детства.