Обрывочные воспоминания о далёком Дне строителя

        Она уже слегка пожелтела, со сгибом в верхнем правом. Жёлтый - единственный цвет на этом чёрно-белом фото. Время умеет раскрашивать прошлое, и довольно здорово. Замечаю не впервой и не только на этом снимке. Смотрю на него, наверное, уже минут десять. Не отрываясь. Магнетизм какой-то не иначе. Сколько же прошло? Около тридцати. Да, почти тридцать.
На заднем плане поросшие редким лесом сопки. На переднем рельсы. На рельсах сидят пятеро, за их спинами ещё трое стоят.
Я в заднем ряду. Слева от меня стоит Термит - Сашка Прокофьев. Худющий, долговязый малый в выгоревшей тёмной футболке. Щёки впалые, одна к другой изнутри клеятся. За что же мы ему эту кликуху-то прилепили? Дай бог памяти?! Ах да! Муравей он и есть муравей, только большой и лопоухий. Да и я немногим увесистей, может кило на пять тяжелее Термита. Время полнит. Я то не жалуюсь, но многих довольно серъёзно.
        Мы с Сашкой вместе играем в факультетской ватерпольной команде. Он стоит в воротах. Хотя, стоит к водному поло?! Скорее плавает. Сашка вратарь футбольный, но навык вещь серьёзная. Мячик он везде круглый, даже в Африке.
Остальных не могу припомнить по именам хоть убей. Передо мною кажется Радик Янгаев. Кажется. Вот, вот память не бумеранг. С возвращением нелады, раскошеливается тяжело.
Солнечный день, или пасмурный? Да кто-ж его припомнит. Наверное, всё-таки, солнечный, хотя...

***

        - Вадик! Ну где ты там? Спускайся живо, ужин готов. Давай, давай, хватит клавиатуру мучать!
Отрываюсь от компа, медленно и нехотя спускаюсь из офиса вниз по лестнице на кухню. Ужин уже на столе. В центре стола бутылка красного сухого. Французское, ничего себе так мерлушка, 2005 года выпуска.
        - Ну чего ты там засел? Зову тебя, зову! Стынет всё.
        Лилик как всегда постаралась. Она так старается уже больше двадцати шести. Бок о бок.  Лилик вообще-то мой самый надёжный. Cамый.
Салатик свеженький, говядинка маринованная тушенная с грибами, в общем, всё по-простому, по-американски. У нас без особых там, без марципанов.
        - Илюша есть будет?
        - Спроси его сам. Он в бэйсменте за компьютером.
        Открываю дверь и в пол-голоса кричу вниз:
        - Илюшка, сынок, есть будешь?
        Сын некоторое время молчит. Повторяю запрос на слегка повышенных. Эффект тот-же. Затем ещё раз уже почти на пределе. Моё наивное обращение вряд-ли прорывается сквозь чарующие звуки «Have a sigar”. Сам обожаю эту вещь, да и, вообще, почти весь Floyd. Наконец, короткое “нет” снизу вверх завершает нашу пространную дискуссию. Ретируюсь назад к ужину. Сажусь и медленно разливаю вино по бокалам. Вино радостно булькает, в пол-цвета окрашивает тонкое стекло и слегка пенится.
         - Мне немного. Ну хватит, хватит. Последнее время от красного голова болит.
        Первый глоток всегда самый вкусовой и ощутимый. Вино бодрящим накатом обдаёт мне ротовую полость и слабо щекочет горло. Продуваю колоритный терпкий аромат через нос. Довольно сносно. Хм! Нет, довольно хорошо! Михалыч - мой друг, прав. Говорит, что больше всего любит первую стопку. Я его в этом глубоко понимаю. Дуплетом посылаю второй обширный глоток. Вот и полегче.
        - Ну что слышно у тебя на работе?
        - Да так, ничего особенного. Задолбали начальники, сами не знают чего хотят. Прикупили новую компанию в Вискансине и толком не знают что с ней делать. Бардак да и только.
        Спокойно ужинаем, лениво перебрасываясь словами. Постоянно кошу взгляд в маленький кухонный телевизор из которого настойчивый претендент Обама пытается внятно растолковать, в частности мне, неоспоримые преимущества его политической платформы над всеми остальными не менее политическими платформами. Последнее время вообще тошнит от предвыборной мишуры и толкотни. Толку от всей этой несусветной возни, как от козла молока да и только. И лепит тёмный чего-то, всё лепит и лепит... 
 
***
        Гусь с Кирьянычем провожают меня вдвоём. И на кого-же ты нас соколик...
На мне лёгкая хлопчатая в мелкую салатовую клетку рубашка и старые заношенные до дыр джинсы затянутые офицерским ремнём. Джинсам чувствую уже не вернуться, не дотянут. За спиною худосочный рюкзачишко армейского покроя и цвета. Две сменки белья, стирал этой ночью в общаге, свитер, станок, мыло, пару листов писчей бумаги.
        Дорожный провиант изысканен и тонок - две банки говяжьей тушёнки, две банки сгущённого молока, буханка хлеба и бутылка "Московской". Ребятки позаботились - соколики родные! Ну вот и все мои нехитрые пожитки. Не то-что рюкзаки москвичей. Этакие заплечные холмы. Да, их мамани снаряжают, как в полярную экспедицию - основательно и добротно. В одном таком заспинном горбе, наверное, месячное консервное снабжение рядового московского продмага.
        Рюкзак Безсонского самый большой. Подстать самому хозяину. Громадный и неуклюжий, как и весь советский "Общепит".
Яркое июньское утро свежо и многообещающе. Стройотряд в полном составе в Домодедово за два часа до вылета. Командир - аспирант кафедры строймата, важен и слегонца напыщен. И чего пыжится-то? Ну мне девятнадцать, ему от силы двадцать шесть. Недалеко ушёл.
        Настроение бодрое и весёло-тревожное. Такое у меня всегда перед соревновательным стартом. Летим в Якутию. Оттуда народный артист всей Якутии Кола Бельды. Эдакий моржовый эскимос в вечном меховом капюшоне и с не менее вечной отмороженой улыбкой. Популярное нацменьшинство часто выступает по телеку с довольно глупыми песнями. Мол, увезу тебя я в тундру, причём, только тебя одну. Дебил!
        Якутия - это не у края земли, но где-то в том районе, где олени, ягель и спринтерское лето три месяца в году. Где сегодня собираешь ягоды и грибы, а завтра надеваешь лыжи, где мошка и комары могут живьём без особого сожаления сожрать большого бурого медведя, не говоря уже о человеке. Именно в этих заповедных краях обитает энцефалитный клещ, добывают золото и знаменитые якутские алмазы. 
        И чего туда потянуло? Ведь мог же в СОП - студенческий отряд проводников. Москва - Тында – Москва. Kрасотища! Скорый поезд! Катаешься себе в купе, бесплатно обозреваешь просторы великой державы, знакомишься с интересными людьми! Ну, на худой конец, в любой другой подмосковный стройотряд. Нет же - на БАМ. Стройка века ядрёна мать! Стратегически важная для страны магистраль. От Байкала до Амура! И чего еду? Молодой и вдобавок неограниченно любознательный романтик. Ненавижу это слово до дрожи в кишках!
        - А я еду, а я еду за туманом…
        Дуремар! Продавец пиявок хренов!   
        Молча курим. Кирьяныч коротким приколом напутствует:
        - Вадь, смотри там не балуй. Что-бы мы с Гусём за тебя не краснели.
        - Да ладно тебе, Серый. Не подведу. Бу спок. Не посрамлю.
        - Ага, как-же не волноваться - уныло скалится Гусь. Ты же дальше Молдавской границы и в жизни то не топтался, - тонко намекает он на то, что я родом из Молдавии. А там вечная мерзлота. Сомневаюсь я однако!
        - Да ну тебя, Гусь!
        Наконец, топчем бычки в асфальт. Похлопывание по плечам, рукопожатия. Ухожу на посадку.
Летим в Благовещенск с посадкой в Алма-Ате. Город Благовещенск расположен на левом берегу Амура при впадении в него реки Зеи. По Амуру проходит граница на это время с не очень дружественным нам Китаем. 
- У высоких берегов Амура
        - Часовые родины стоят
        Часовых, что характерно, не видно ни с нашей, ни с китайской стороны. На противоположном берегу Амура - китайский город Хэйхэ. Набережная недалеко от аэропорта. Мы некоторое время остолбенело стоим и, раскрыв рты, глазеем на Китай. Впервые в жизни вижу заграницу. Ну вот и довелось. Сквозь железный-то занавес отечественного производства. Везунчик!
        Громадное количеством дымящих заводских труб лёгким туманом обволакивает городок. Земля как земля, такая-же у меня под ногами. Даже странно как-то.       
Нудно и тягуче трясёмся восемнадцать жёстко-плацкартных часов в поезде до посёлка Сковородино. Оттуда до центра БАМа Тынды и вовсе рукой подать. Уже почти в темноте грузимся в красномордые громадные бортовые Магирусы - такие большие немецкие грузовики. На БАМ-е их много. Медленно по ночному серпантину преодолеваем сто километров на юг в сторону Беркакита и уже почти под утро прибываем в лагерь.
         Наконец, мы на малом БАМе. Tрасса Тында - Беркакит, южный участок. Ближайшие населённые центры цивилизации посёлок Нагорный в сорока километрах и Золотинка в тридцати. И на крупномасштабной карте-то не особо видны. Даже в двадцатикратный бинокль. 
- На трассу Тында - Беркакит
        - Отряды выбросил МИИТ...

***

        - Ну, что ты уставился в этот ящик. Поговори со мной!
        Пультом выключаю телевизор, наливаю ещё вина и вопросительно смотрю на жену.
        - Да, да конечно ещё. Очень вкусно! Положи мне и грибочков тоже.
        Бодро протягиваю тарелку. Лилик укоризненно смотрит на меня. 
        - До тебя мои слова доходят, как мёртвому припарки! Ты же ничего не слышал, ни пол-слова!
        - Как-же нет? Я добавки прошу человеческим языком, значит разговариваю с тобой! Логично?
        - Возьми свою логику и засунь... в общем подальше, - обиженно произносит жена. - Сам знаешь да?!
        - Догадываюсь.
        - Догадливый ты наш!
        Лёгкая семейная перебранка не ссора, а так. Уверен, как и в каждой нормальной сбалансированной семье. В любой части света. Без подобного рода регулярных упражнений, семья может захереть и даже внезапно погибнуть. Тому есть немало примеров. Это моё непоколебимое мнение.
        - Так когда ты в Житомир летишь? Восемнадцатого? А назад когда?
        - Двадцать шестого.
        - Папе привет передашь. Да, я тут купил ему отдельный подарочек от меня лично. Бутылку "Патрона" в багаж положишь и всё.
        Я люблю тестя. Он мировой дед и человек очень хороший. Каждый раз когда Лиля возвращается с Украины он передаёт мне в подарок пару обуви собственного производства. Шьёт он классно и качественно. С семи лет работает. Мне всегда в его туфлях удобно! Горюче-смазочные материалы он очень уважает. Пусть тэкилой побалуется. "Патрон" - напиток благородных кровей, это не житомирская водка. 

***

        И, вообще, откуда взялась эта традиция брить голову наголо? Именно брить, а не стричь. Во всяком случае, не я её придумывал и, более того, не вводил. Это нам студенты, что на БАМе уже не впервой советуют. Традиция говорят такая. Брить этим дурацким безопасным станком с заправленным в него не менее безопасным лезвием "Нева". Верх отечественной бритьевой технологии! Результат - масса мелких кровоподтёков на временно облысевшей голове. Бррр!!! Зато не жарко и вши плешь не гложут.
        Лёшку Килиянчука обрабатываю довольно быстро. Сначала ручной машинкой для стрижки волос - эдаким парикмахерским ундервудом, затем станком. Ошмётки Лёшкиных светлых почти соломенного цвета волос падают тут-же в траву. Ветерок легко подхватывает остриженные волосы и катит словно кустики перекати-поля к потухшему костровищу. Лёшка молча смотрит куда-то в редколесную тайгу и курит "Беломор", стараясь не шевелить головой. Затем брею его.  Грязно-розовая пена ровными полосами исчезает с его головы вслед за моими движениями. Лёшкина основательно похудевшая башка смешно и нелепо торчит из воротника телогрейки.
        Теперь моя очередь на фасонную стрижку. Лёшка сосредоточенно трудится надо мною, как заправский палач-парикмахер. Сижу на стволе поваленной сосны, жутко ёжусь и вспоминаю старый анекдот об обрезанном в парикмахерской ухе. Начинаю беззвучно трястись, еле сдерживая амплитуду.
        - Да сиди спокойно, чёрт! Сейчас тебе ухо обрежу - скрипит Лёха.
        Заливаюсь пуще. Лёха останавливается. Рассказываю ему эту байку. Лёшка внимательно слушает и сам валится в хвою. Наконец добривает. Обтираю слегка окровавленную голову мокрым полотенцем, затем дезинфикцирую одеколоном "Шипр". Искры из глаз, лучше бы этого не делал. 
        Наш лагерь - это четыре армейские брезентовые палатки на двенадцать человек каждая. Единственное монументальное здание - столовая и кухня, построенная нашими заготовителями из местных лесоматериалов. Заготовители специально приезжают на две недели раньше основного отряда, что-бы захватить плацдарм, организовать и обустроить лагерь к подходу основных сил.
        Санитарная зона - два ряда умывальников корытно-сосочного типа и один сарайного стиля сортир на шесть фекало-сборных очков. В общем, всё по последнему слову применимо к условиям тундры. 
        Электричество в лагере дают два бензиновых двигателя, установленных на металлические рамы с колёсами. Зовётся такое чудо "абэшка", почему не знаю. Работают "абэшки" шумно, но энергии хватает, чтобы по вечерам освещать лагерь. Можно даже читать и писать письма не особо мелким почерком.  И на том спасибо.   

***

        Лениво убираю грязную посуду, загружаю посудомоечную машину, неторопливыми механическими движениями вытираю стол. Довольно изнуряющее упражнение. Всегда разрушительно действует на нервы. Хозяйственный чертила ну просто сил нету. Аж самому противно! Нет, ну вообще, если честно страсть как ненавижу бардак на кухне. Не шучу.
        Наливаю в бокал ещё красненького и медленно, что-бы не расплескать бреду в комнату к дивану у телевизора. Там уже удобненько так устроилась жена. Лиля занимается своим безмерно любимым занятием. Безпрестанно переключает каналы кабеля без даже призрачной надежды останановиться на каком нибудь одном. После пяти минут этой пытки у меня начинает побаливать мозгохранилище, в глазах слегка рябит. Делаю внушительный глоток в пол-бокала.
        - Лиль, ну “come on” остановись уже на чём нибудь! “Please”, а?  Это ничего, что я по английски разговариваю? 
        - Ну ты сам посмотри, нигде же ничего нормального не идёт! Вот гляди - это мы смотрели, это тоже видели, это не интересное, я тебе про него потом сама расскажу. Ну ты сам, сам-то что хочешь смотреть?
        Резким полиглотическим приёмом перехожу на польский:
        - Да мне вшистко едно, пани Зося. Выбери хотя-бы какой нибудь! Да вот хотя-бы этот!
        Даже не смотрю на название фильма, мне в принципе не интересно. Лишь бы не любовные слюни типа “Dirty dancing” с Патриком Суэйзи. У меня от них организуется глубокая тошнота и отчаянная дезориентация в околоземном пространстве.  Всё равно минут через двадцать отключусь. Фильмы с вином на диване действуют на меня безапелляционно-наркотически. Гораздо лучше, чем снотворное, xотя таблетками не балуюсь. И намного быстрее.
        По экрану телевизора тоскливо ползёт поезд. Медленно подходит к незнакомому вымершему полустанку и, натужно пыхтя, останавливается.

***

         На пятнадцатом километре пути из двадцати пяти отведенных нашему отряду на трассе такая же тундра, как и на первом. Тундра кругом и довольно высокие поросшие чахлым лесом сопки. Нити серпантина словно вены на телах сопок кое-где пробиваются вдалеке сквозь унылое редколесье. Кривые берёзки, осины, низкорослые ёлки. Деревья и растения какие-то карликовые и рахитично-скалиозные. Циклюсь на мысли, что птиц здесь вообще не вижу, ну ни одной. Гиблое место, серое и глухое. Тундра, тундра на многие километры.
        - По тундре, по железной дороге
        - Где мчит курьерский Воркута Ленинград
        - Мы с тобою бежали...
        Бежать то особо не куда. Да и не добежишь никуда даже если очень захочется. Дыхалка коротка отсюда убежать. Плюс ко всему мы здесь по своей воле хоть и корыстной. Воле размером в длинный, непоколебимый, стабильный и самый что ни наесть деревянный отечественный рубль. Как там у поэта Михалкова:
        - А ну посторонись, Советский рубль идёт!
        Обычный рабочий день на путях. Солнечно и слегка ветренно. Ветерок обдувает мокрые от пота спины и шеи, не давая полчищам надоедливой мошки терзать наши бренные тела. Работаем без рубашек и футболок, с голым, так сказать, торсом. Кое у кого на теле только энцефалитка - майка, защищающая от энцефалитного таёжного клеща. Обычно энцефалитка надевается на голое тело. Размеры ячеек крупнее чем у продуктовых авосек. И как она защищает? Разве что отпугивает клещей своим шикарным фасоном, да пропитавшим многослойным запахом пота. А укус подобного насекомого либо смертелен, либо жертву поражает синдромом слабоумия и отсутствие координации движений до конца жизни. Вот такая вот весёленькая перспектива.
        Монотонно работаем очередные пятьдесят минут. Пятьдесят минут работы, десять перекура. И здесь в этой далёкой богом забытой Якутии, неумолимо и чётко работает советский КЗОТ - кодекс законов о труде. Да, законы о труде у нас хорошие, a вот законы об оплате? Сумлеваюсь я однако.
        Лёшка, передвигаясь по шпалам, неотступно сопит рядом со мной. Напротив Термит, Медведев и другие ополченцы. Подбойки словно челноки монотонно ходят вверх, вниз, вверх, вниз. Примерно восемьсот движений в час. Считал. Во время монотонной работы всё равно делать больше нечего. Глупая статистика, но всё-же. Мышцы рук и плеч к концу дня гудят и деревенеют, но к утру боль и усталось проходят. На завтра всё опять повторится сначала. 
        Сигнальщица Милочка, по совместительству повариха, даёт отмашку. Милочка моя землячка. Tоже родом из Тирасполя. Учится со мной в одной группе. Мировецкий доложу вам человек. Милочка и ещё три девчонки с нашего потока не дают нам умереть с голоду. Готовят, кормят и сигналят на путях.
Идёт состав со щебнем. Сейчас организуется получасовой перерыв. Пока поезд остановится, пока откроют нижние люки дозаторов, пока ссыплется щебень на шпальную клетку...
        Подбойки оставляем на откосах железнодорожного полотна с обеих сторон по четыре.  Подбойки - такие электрические машинки типа отбойных молотков с ручками, как руль у велосипеда. Машинки вибрируют и мы, монотонно двигаясь вдоль полотна друг за другом, погружаем их жала в балласт насыпи, загоняя его под шпалы пути. Так шпальная клетка поднимается на насыпь на почти проектную отметку. Ещё четыре человека зашивают шпалы. Забивают в них костыли - эдакие большие гвозди. Тогда рельса через металлическую пластину крепится к шпале намертво. Это в принципе и есть работа нашей бригады.
        Перерыв. По-одному, словно верблюды в караване на марше, стягиваемся к бачку с водой и жадно пьём из армейской алюминиевой кружки. Вода нестерпимо холодная. У меня ломит зубы, холод безжалостно отдаёт в мозг. Усаживаемся на рельсы и закуриваем.
        Куревом завхоз отряда снабжает нас вдоволь и регулярно. "Беломор Канал" Ленинградской табачной фабрики имени председателя Петроградской ЧК товарища Моисея Соломоновича Урицкого, да краснобокая безфильтровая "Прима". Ассортимент не особо широкий, но довольно сухой, крепкий и добротный. Кури - не хочу!
        Стаскиваю пыльные сапоги и ставлю обмотанные портянками ноги на шпалы. Мне кажется от моих ходилок слегка парит. Пусть отдохнут немного. Термит следует моему примеру.
        - Сопеля опять сегодня утром в лес ходил. Я по-малой отошёл в лес минут за двадцать до подьёма, гляжу он возвращается.
        Термит выпускает внушительное облако дыма, кашляет и вскользь довешивает:
        - Уже не в первый раз замечаю. Не иначе консервы хавает втихаря.
        - Как знаешь? - цедит Лёха. Человека оговорить дело нехитрое. Термит щурит глаза и мудро изрекает:
        - Да замечаю рюкзачёк его безразмерный эдак внушительно отощал. На диету сел не иначе.  Привёз-то он с собой консервов целый горб заплечный. Сам хвастал ещё в аэропорту. Да и секи, на завтраке Сопеля кроме чая ничего, ни маковой. Эдакий центнер с гаком и ничего! Сытый, видать в лесу трамбуется. Точно там консервы свинячит втихаря!
        Некоторое время молчим. Варим сказанное. Сопелю в отряде и так недолюбливают. А тут оказия. За такое в суровых полевых условиях по негласному... Даже в тридцать седьмом было наверное помягче. Не завидую Безсонскому, ну ни сколечко. Тёмная - безобидный минимум который ему светит в недалёком будущем, если подтвердятся слова Термита.   
        - Давай после работы отвалим в лес метров за пятьдесят от палаток может и найдём чего.
  Разговор постепенно уходит в сторону. За девчёнок, последний диск Макаревича, за минус три ночью и плюс почти тридцать днём, за сколько дней осталось до отъезда домой. Трём за всякую всячину вяло и неспешно.
Сизый табачный дым редкими неинтенсивными клубами поднимается над нами, над железкой, над тундрой и растворяется в сером августовском небе.

***

        Страсть как люблю Ремарка. Люблю с тех далёких пор, когда впервые пацаном прочитал "На западном фронте без перемен". На одном дыхании.  Отец мой тогда с трудом достал где-то по блату и принёс домой несколько его книг. В то незапамятное время книги ещё доставали. Это теперь заказывают по интернету что угодно, причём в любом количестве и переплёте.
        Перечитываю примерно раз в пять лет. Думаю не реже. Мог бы назвать подобное перечтение своего рода неким ритуалом. Вообще очень помогает переосмыслить кое-какие и довольно серьёзные жизненные ценности. Рекомендую.
        Кальвадос – обычная французская яблочная водка мне не особо нравится. Хотя представлен и лично знаком с кальвадосом только благодаря Ремарку, вернее благодаря горячему пристрастию к этому напитку некоторых его героев. Герои в большинстве своём при каждом удобном случае употребляют Кальвадос и предпочитают его очень многим гораздо более благородным напиткам. Пьют Кальвадос в одиночку и в компаниях, от радости и скуки, в полном здравии и не очень. Cказал бы, Кальвадос - есть фирменный напиток, марка, этого самого Ремарка.
        Когда перечитываю - тяну яблочную водку из коньячного сниффера маленькими глоточками, смакую. Помогает глубже вникнуть в суть происходящего, яснее ощутить состояние героев, сродниться с ними. Даже страницы перелистывать легче. Бесшумней.      
        Кальвадос - единственный спиртной напиток употребляемый мною именно таким образом. Вообще-то мне гораздо ближе залпово-глоточный способ взаимоoтношения со спиртным. Но тут случай особый, исключительный.    
        Сегодня я в “Биннисе” перед началом очередного читательского цикла. “На Западном фронте...” ещё вчера перекочевало с полки книжного шкафа на прикроватную тумбочку под лампу. Пыль аккуратно вытерта с обложки. Mой традиционный отработанный старт. Именно с этой книги.
        “Биннис” - райский уголок для многочисленных любителей алкоголя. Громаднейший супермаркет спиртных напитков, словно шоколадный городок для детей. Только для взрослых. Здесь есть всё и отовсюду. Обожаю посещать “Биннис”. “Биннис” - своего рода музей, или, скорее, определённого вида красочное бутылочно-этикетное шоу.
        Неспешно шагаю между рядов, оглядываю и приветствую старых проверенных друзей и недавно поступивших незнакомцев. Слегка, что-бы никто не видел киваю головой. Сорта тэкилы, водок, виски, коньяка, пива и прочая, прочая, прочая… 
        - Добрый вечер! Как поживаете? Как дела? Вы сегодня просто сногсшибательно выглядите в этой этикетке! Неимоверная красотища!
        Бутылки привычно и дружелюбно кивают в ответ, поблескивая разноцветьем стёкол.
        Но сегодня иду не к этим. И не к этим! И не к тем. Дас! Сегодня целенаправленно рулю к Кальвадосу. Сегодня однозначный день  Кальвадоса. Сегодня уйду домой только с ним.
        - Вам помочь?
        Оборачиваюсь. Работник магазина в униформе участливо заглядывает мне в глаза. Заботливо ждёт ответа. Энциклопедические познания в области алкогольной продукции строгим готическим шрифтом вытиснены на его широком не по-возрасту лысеющем лбу. 
        - Нет спасибо я в полном порядке.
        Ха! Мне? Помощь? В ликёро-водочном? Лёгкая тень снисходительной усмешки искажает моё лицо. Обыкновенное человеческое неведение. Ведь человечек со мною не знаком.
        Продавец понимающе еле заметно кланяется, и неотрывно глядя на меня, пятится назад. Растворяется среди рядов и бутылок словно никогда и не было. 
Нахожу нужный ряд соответствующую полку. Читаю выразительно с вдохновением.
        - “Vieux Kalvados. Pays D'Augest”.
        Звучит великопоповицки. Всё равно я на лягушачьем ни бельмеса. Сорт вроде ничего. Хотя какая к бесу разница! В следующий раз будет другой.
        - Ну что пойдём со мною, дружище? Потолкуем. Познакомимся поближе? А?! 
        Снимаю бутылку с полки, медленно от донышка до сургуча оглядываю и направляюсь к кассе. На этикетке краснобокое яблоко, жаром пышущая печь и широко улыбающийся бородатый человечек в белом фартуке с кочергою наперевес. Вылитый Карл Маркс в фартуке. Великий основатель теории коммунизма, оказывается, ещё и в этом был силён. Разносторонний многогранный талантище! “Кальвадос” и “Капитал”. Не близнецы братья, но звучит довольно схоже.  Интересно однако.
        Иду не спеша. Можно сказать прогуливаюсь. Осматриваю достопримечательности, наслаждаюсь погодой. Молодая кассирша в бoрдовой униформе ещё издали наклеенной ярко-помадной улыбкой приветствует меня. Продолжаю движение по длинному стеклянному фиорду вдоль трёхъярусных полок. Лицо кассирши постепенно приближается. Уже разбираю слегка размытую тушь на ресницах её левого глаза.
        Мне некуда торопиться. Меня сегодня ждут мои старые кореша Пауль Боймер, Тьяден и рыжий здоровяк Вилли. Надёжные ребята. Сегодня мы снова свидимся.  Я иду к вам ребята. Иду.

***

        Mелким семенящим шагом приближается Женя Золотарёв. Путейный мастер. Скорее питейный. Местный якут. Низкорослое, словно монгольская лошадка насквозь пропитое человекоподобное существо неопределённого возраста. Командует нашей бригадой. Вечно под шафе и вечно подчёркнуто немногословен. Хотя, может, словарный запас путейного мастера не особо отличается разнообразием.
        - Перекур однако. - Женя скалит коричневые пеньки зубов, пытаясь вступить в разговор.
        Высказывание довольно глубокое и политически грамотное. С ним нельзя не согласиться. Точно - мы перекуриваем. Это настолько очевидно, очевиднее и быть не может.
        Думаю Гусь бы сейчас не смолчал, а глядя куда-то в сторону, задумчиво в том-же ключе тихо и монотонно произнёс:
        - Однако перекур. Однако, однако...
        Мне смешно. Женя садится рядом на рельсы. Неопределённо молча курим. Нутром чувствую якут нарисовался не просто языком почесать.
        - Kогда костыль забиваешь, однако, молоток держи за конец рукояти, а не за середину. И отводи его подальше за спину, а не просто поднимай над головой. Тогда удар получится мощнее и костыль в шпалу быстрее вгонишь - обращается Женя к Лёвке Наумкину.
        - Вот смотри, внимательно однако.
        Женя берёт костыль отходит в сторону и, слегка пристукнув, наживляет его через прокладку к шпале. Поднимается, отводит длиннорукий молоток за спину и двумя короткими молниеносными ударами вгоняет его в шпалу по самое не-могу.
        - Даaa, однако! - нестройным хором выдыхаем мы. Однако!
        И надо-же так без промаха садить в головку металлического костыля размером в пятикопеечную монету. Цирк не иначе! Мы в полу-восторге. Женя не Арутюн Акопян и даже не Игорь Кио, но, всё-же. Класс!       
Мастер доволен произведённым на нас эффектом. Женя солнечно по-якутски скалится. Его большие широкие навечно заполярные глаза излучают свет и добродушие.   
        - А теперь усложняем номер, однако.
        Мастер наживляет рядом второй костыль, неспешно по-театральному расстёгивает напрочь засаленный ремешок наручных часов, снимает их и аккуратно кладёт с костылём рядом на с нетерпением ожидающую шпалу. Публика в волнении.
        - Однако на бутылку водки мажу, что не разобью часы.
        - Давай, давай – подначиваем мы! Флакон тебе за несравненный талант уже и так полагается.  Не заржавеет за нами, однако.
        На шум подтягиваются остальные ребята. Вкратце оглашается либретто. Публика рассаживается. Наконец все места заняты, даже на галёрке полный аншлаг. Барабанная дробь, зрители в глубоком волнении замирают. Особо впечатлительные неистово прижимают руки к груди и задерживают дыхание.
Всё те-же два коротких отточенных удара, как два пистолетных выстрела вспарывают околошпальное пространство. Костыль в гнезде по шляпку, часы не шелохнувшись на месте, мы в ауте, якут широко улыбается!
        Неистовый рёв восторга, продолжительные несмолкающие апплодисменты. Оленевод-железнодорожник деловито и неспеша поднимает часы, гордо показывает бригаде и с достоинством возвращает на худосочное землистого цвета запястье. 
        - Мастерство однако! - многозначительно произносит якут и, смачно сплюнув сквозь короткие пеньки зубов, солидно закуривает. 
Наумкин размашисто скребёт затылок и дробно моргает слабо доверяющими происходящему глазами. Лёвка внушительно шокирован, хотя и старается не подать виду. С пол-минуты молчит и вдруг гордо выпаливает:
- Думаю и я так смогу. За нефиг!
Bызов и довольно дерзкий! Наумкин видать ошалел, или определённо знает чего.
        - Если повторю эту хренотню маринованную Женька нас два дня поит, плюс всеякутский кубок по заколачиванию костылей улетает в Москву и навечно! Идёт?!
        Женя шмыгнув носом и отвернувшись по-возможности интеллигентно, сморкается на щебёнку и положительно кивает: - “Согласен, однако”.
        - Лёвка, у тебя же “Сейко”, не десятирублёвая "Победа". Одумайся!
        Но Лёвку уже не остановить. Это что-то вроде бычьего азарта на красное. Следующий костыль гордо водружается на своё предударное место. Лёвка с достоинством кладёт “Сейко” рядом.
        Пятнадцать пар глаз напряжённо провожают часы в последний путь. Оркестр тихо, но вдохновенно играет “На сопках Манчжурии”. Зал в полном и неотрывном внимании.
        Наумкин гордой пружинящей походкой заправского молотобойца выходит на ударную позицию. Крутой изгиб тела назад, картинный взмах кувалды за спину. В Лёвке явно просматривается что-то от древнегреческого Дискобола. Явно!
        Чудовищной силы слепой удар сотрясает вселенную. Вселенная тихо стонет и в пол-голоса матерится.
        Костыль словно непоколебимый железный фаллос гордо торчит на месте. От часов ни ремешка, ни даже мелкой космической пыли. Неистовые аплодисменты и околорвотный смех до получаса сотрясают близлежащую тундру. Затем всё стихает так-же внезапно, как и началось. Мы докуриваем и нехотя возвращаемся достраивать БАМ.

***

        Моя кофейня. Oблюбовал этот "Starbucks" давно, когда начал строить в Гленко. Приобрёл своего рода привычку откушивать вторую чашку утреннего кофе именно здесь. Пацаны-студенты что подрабатывают в кафе меня давно знают. Даже не спрашивают чего изволю, а варят мой кофе и всё тут. 
        Классное место у окна. Пью кофе и смотрю кино. В кино улица, проезжают машины и проходят по тротуару люди. Часто с собаками довольно часто с велосипедами. Кино цветное и почти всегда интересное.
        Стены в кафе увешаны картинами местных мастеров. Люди даже здесь выставляются. Иногда попадаются довольно хорошие работы. Но меня почему-то это слабо коробит. Выставка в кафешке?
        Еду к озеру. Мичиган не далеко. Минута езды от кофейни.  Сверху над обрывом небольшой довольно зелёный парк внизу узкая полоска пляжа. Несколько вытащенных на песок яхт гордо, словно указующими перстами, тычут мачтами в небо. Любимое место отдыха гленковчан.
        Паркую машину. Сажусь на скамейку и смотрю вниз на озеро. Я люблю Мичиган. Очень! Мичиган бывает разного цвета в зависимости от времени года, или суток. Да и настроение озера частенько меняется, как у своенравного и неуравновешенного человека.  На этой скамейке, иногда, в голову забредают умные мысли. А может быть я только так думаю. Случается даже удаётся их записать. Но это происходит не часто.
        Ветер гонит волны. Сегодня купающихся мало. В Мичигане вода почти всегда холодная. Купаются, в основном, собаки и дети. Их интерес к купанию гораздо выше боязни холодной воды и волн.
        Собаки радостно бросаются и плывут за брошенными в воду палками и жёлтыми теннисными мячиками. Это и есть их собачья доля. По малейшему мановению хозяина радостно бросаться. Я по жизни знаю псов. Некоторых даже лично. Люблю ли собак? Определённо ответить не могу, но псов не перевариваю точно.
        Солнце очень яркое. Щурюсь даже сквозь очки. На скамейку слева садится парочка. Раскладывают на коленях белые картонные коробочки с ланчем и дурацкие деревянные палочки. Китайчатина. Не выношу этот запах.
Сижу для приличия ещё минуту. Затем поднимаюсь, медленно прохожу вдоль парапета и опускаюсь на самую крайнюю скамейку. Пусть думают, что не хочу им мешать.
Медленно прихлёбываю кофе. Он уже почти остыл. Шум прибоя туманит сознание. Невольно закрываю глаза. Бриз мягко треплет волосы.
  Ветер…

***

        Ветер нельзя сфотографировать. Можно только запечатлеть его загадочную игру с окружающим миром.
Раскачиваются ветви деревьев, мелкая рябь морщинит воду ручья, красное полотнище треплется в пространстве на флагштоке отряда, клочок газеты нервно мечется среди кустов голубики. Ветер...   
Сегодня 11-е. Вторая Суббота Августа. День строителя. Наш большой профессиональный праздник. Вечером в отряде неофициальное сборище. Торжественная пьянка по соответствующему поводу. У нас выходной. На пути не идём. Очень ветренно и непривычно солнечно. Втроём отправляемся осматривать старый заброшенный лагерь. Да, да - один из тех самых Сталинских. Женька якут говорит - лагерь тут недалеко всего километрах в семи от нас на юго-запад. Экскурсия...
        Сразу после завтрака выходим из расположения по направлению зюйд-вест. Впереди Термит с Лёшкой, я следом, замыкает редколесая тундра. Обычного шлейфа мошки и комаров за нами не видно. Bетер. Шлёпаем не спеша. Часа за два явно доберёмся. Да и в наших-то кирзовых скороходах не особо разбежишься.
        Минуем последнюю палатку, углубляемся в редколесье. Не проходим и ста метров, как визгливый голос Термита неожиданно нарушает приглушённый звук наших шагов по чахлой траве.
        - Ну мля! Что я вам говорил?! Вот они пустые жестянки-то!
        Примерно два десятка пустых свиных, говяжьих и сгущённо-молочных консервных банок образуют унылую россыпь цветмета у старого замшелого пня. 
Bспоротые консервным ножом тела банок, ещё покрыты тонким слоем свежей смазки. Точно Сопеля! Иначе и быть не может! Термит торжествующе обводит нас глупым взглядом.
        - Ну, сомневались?! Говорил-же жрёт консервы втихаря!   
        Tупо молчим. Лёха первым нарушает тишину.
        - Хорошо, сегодня вечером. Но без никаких следов. Только по корпусу, аккуратно.
        В наши девятнадцать мы хорошо знакомы с правилами подобной экзекуции. Коротко, но ощутимо-больно отмутузить провинившегося кулаками, при этом назидательно и членораздельно втолковывая, что именно вменяется подсудимому в его дурацкую вину.
        Глупо! Ведь это всего-лишь голод. Простой человеческий голод. И абсолютное отсутствие чувства коллективизма. Ну просто полное! Но мы этого и ещё очень многого другого в жизни не понимаем. Нам ещё только по девятнадцать. Cоглашаемся. Hе возникает ни малейшей аномальной мысли о том, что поступаем довольно глупо и жестоко. Так гласит наш закон, так сегодня диктует наш незыблемый моральный кодекс. Сегодня мы не можем, мы не умеем нарушить его. Да и не хотим.
        Идём дальше, редко перебрасываясь короткими фразами на ходу. Всё дальше и дальше в тундру по направлению двух указанных мастером Женькой сопок. Одна из сопок формой напоминает двугорбого верблюда, вторая обычная одногорбая. Прохладное солнце уже почти в зените. Светило в этих краях редко бывает другим.
        Лагерь неожиданно словно мираж в аравийской пустыне возникает в низине между сопок. Редкое каре из шести полуразрушенных бараков встречает жутковатым молчанием. Два, два и один, один по торцам. Остатки ржавой давно безшпальной узкоколейки теряются в высокой десятки лет не кошенной траве. Полусгнившие дервянные столбы вокруг лагеря кое-где ещё обтянуты уже почернервшей от времени провисшей колючей бельевой верёвкой.
        Ковыляем к лагерю по руслу давно высохшего ручья. Тут лет двадцать пять назад прошла драга. Глубокую морщину на земле оставила именно драга - громадная землеройная машина. Драга вгрызает в себя и промывает якутскую золотоносную твердь в которой ищут самородки и песок. Так много лет назад зэки добывали и до сих пор добывают в этих краях золото. 
Входим в ближайший барак. Пустое без окон без дверей и местами без крыши обветшавшее строение. Кое где ещё видны остатки деревянного сгнившего пола. Синяя линялая масляная краска почти полностью облупилась с когда-то окрашеных стен. 
Ленивая роскошная росомаха медленно возникает из-за поворота стены, и секунду постояв, презрительно фотографируя три подозрительные фигуры маслинами глаз, исчезает в дверном проёме.
        - Кто это? - сдавленно шепчет Термит.
        - Кто, кто? Росомаха в пальто - смеётся Лёха. А может и барсук. Кто их росомах разберёт. Я тебе не зоолог.
Отхожу к противоположной стене по малой. В процессе читаю старую художественно выцарапанную надпись на стене. “Лёпа и Тузик. Апрель 1954”. Успеваю подумать, что Лёпе с Тузиком наверное здесь было не сладко. Хотя кто их тузиков знает.   
Один за другим обходим остальные бараки. Ничего нового. Картина приблизительно та-же. Отчаянная одинокая пустота и ветер. Даже смысл редких надписей на стенах один и тот-же. Мол были тут такие-то и такие-то и дата.
        В последнем бараке останавливаемся перекусить. C собой буханка чёрного, пару банок тушёнки, минералка и бутылка спирта. Женька вчера принёс нам на трассу из поселкового продмага. “Спирт питьевой” - об этом скромно, но значительно гласит этикетка. Девяносто пять оборотов. Ничего себе так напиток. Восемь девяносто бутылка. Товар добротный и проверенный.
        Снимаем телогрейки, уже довольно тепло. Подкладываем их под себя, садимся вкруг и расстилаем не очень свежий номер “Советской Якутии”. На газете почему-то особенно удобно. Местная пресса наверное. Мой взгляд рассеяно скользит по газетной строке: “Оленеводы Нерюнгринского района...” Дальше надпись обрывается. Настойчиво хочется добавить: "Досрочно закончили сев яровых, а за одно и озимых…"
        Лёшка загодя прихваченным с кухни большим тесаком нарезает толстыми ломтями хлеб и открывает тушёнку. Термит силится сковырнуть пробку со спирта. Усилия упорные, но тщетные. Пробка скользит под пальцами Термита и не поддаётся. Редкие капли пота бисером покрывают лоб. Элементы глубокого страдания уже явно проступают на лице. 
        - Ну ты, умелец народный! Дай ка бытулку сюда!
        Отбираю у Термита поллитровку, обтираю крышку и горлышко низом футболки и с пол-оборота открываю. Я не специалист. Просто удачно получается.
        - Учись пока жив!
        - Да ладно тебе, учитель! Может быть ты ещё и вождь всех народов? 
- Может, может. Всё может быть, Термитушка.   
        Термит коротко шмыгает тонким воробьиным носом и утирается краем рубахи.
        - Ты-же не в подворотне, милейший. Нос, рубашкой?! В присутствии интеллигентнейшей публики!
        Интелигентнейшая публика - это я и Лёха.
        Снимаю с одной ноги сапог, делаю вид, что собираюсь размотать портянку.
        - Мон сеньёр, не будете ли вы столь любезны передать этому лоху мой батистовый платок.
        Тонкий специфический аромат духов еле уловимо распространяется в пространстве. Известный и довольно популярный сорт “Вот солдаты идут”.
Термит тихо и неубедительно гундосит в ответ:   
        - Таких батистовых и у меня два. Один батистовей другого. Так-что спасибочки, увольте! 
        Опять натягиваю сапог на ногу и на время замолкаю.
Разводим спирт минералкой в прихваченной алюминиевой кружке пятьдесят на пятьдесят. Горючя смесь выделяет тепло. Химическая реакция. Ждём немного, что-бы остыло. Тёплую водку пить малоприятно и даже категорически противно. 

***

        Ужасно болит голова. Сознание полностью не включается. Заклинило. И не рискну делать это сейчас. Опасно! Разорвёт голову. “Я мыслю значит я существую”. Слова явно не мои, но вертятся в голове безостановочной цветной каруселью. Кто-же из великих это сказал? И где это мы так вчера? И зачем было пиво, ну зачем? Ну сколько ещё раз можно в этом убеждаться?
Капли воды в душе медленно и тяжело падают на голову. Уф...
        Только не кофе. Кофе сейчас может доконать. Лучше чай, горячий зелёный чай. Без сахара с лимоном. Зелёный чай понижает давление. Две чашки, или даже три и большие. 
        Что там за окном? Глубокое утро. Идёт снег. Нет снег просто валит! Гад! И именно сегодня, когда мне так. Ведь только три дня назад густо падал и я так корячился! Опять битый час в обнимку с лопатой. Иначе из гаража не выехать. Низачто! Но это после чая. Только после. Сначала промыть трубы. Непременно промыть трубы. 
        Лопата монотонно шаркает по драйввeю. Шарк, шарк. Иногда под снегом открываются жёлтые прослойки. Местным собакам абсолютно всё равно где оставлять свои собачьи записи.
        Морозно, но спина уже мокрая. Вязаную лыжную шапочку можно реально выжимать. Вдобавок врачи не рекомендуют интенсивно чистить снег после сорока. А я уже там и далеко. Не дай бог. Не ровен час. А что делать снег - он возрастом редко интересуется.
        Останавливаюсь, опираясь на лопату передохнуть. Дышится тяжело, но глубоко. Продукты сгорания вчерашнего топлива насыщенными выхлопами уходят в атмосферу. Соседи рядом тоже скребут изо всех. Снег густо падает мне на глаза и ресницы. Я плохо вижу.

***

        - Да вот же дверь то! Ты что незрячий? Давай входи скорее.
Почти в полной темноте Лёха подталкивает меня ко входу в столовку. Отряд уже в сборе. Столы накрыты и ломятся.
Еловые гирлянды на стенах. Не Новый Год, но девчонки постарались. Приятно. Шарю глазами по стенам. Тщетно пытаюсь найти красный плакат “Привет участникам соревнований!”
Водка на столах в чайниках. Нас заботливо предупреждают. Командир отряда не хочет осложнений на случай неожиданной проверки. Мудро.
Садимся за стол бригады. Командир читает краткую молитву. Мол, всех с большим профессиональным. С великим Днём Строителя! Мол, все мы будущие и так далее. И на нас вся страна с надеждой и гордостью. Прямо вся до последнего человека. Cлушаю речь без особого. Надо же как-то убить время до официальной команды к началу трапезы.    
        Безсонский сидит напротив боком к нам. Неуклюжая фигура Сопели гигантским холмом сутулится над столом. Монументальный зад шестьдесят четвёртого свешивается с деревянной скамьи почти на пол. Длинный хищный нос дырявит плоскость стола. Человек - гора. Безсонский и не предполагает, какой сюрприз его сегодня ожидает.
Часто пьём за родную строительную отрасль, не менее часто за МИИТ и, кажется, к концу второго часа лично за декана строительного факультета товарища Носарева. Причём за последнего пошатываясь, но стоя.
Потом Лёшка берёт гитару и поёт. Нестройный студенческий хор подпевает ему с особым усердием и вдохновением:
        - Подошёл я к лавочке
        - Полный дермантин
        - Все ребята с бабами
        - Только я один
        Довольно душевная песня глубоко выражает одну и ту-же мысль: "Только я один". В процессе изменяется лишь преамбула взаимоотношения первого поющего лица с лавочкой. Отошёл от лавочки, поломал я лавочку, починил я лавочку, вот покрасил лавочку и дальше в том-же ключе. Затем следует “полный дермантин” и так далее. Своего рода киргизская долгоиграющая на выбывание.
        Через пол-часа гитару мучает следующий исполнитель. Cнова пьём. На этот раз за окончательную победу Советского спорта над не-советским.
Случайно ловлю Лёшкин взгляд. Лёха мне что-то говорит, но во всей этой какофонии ничего не слышно. Наклоняюсь.
        - Сопеля вышел. Наверное отлить. Самое время.
        Выходим в ночь. Закуриваем. За нами из столовой тащится Зайцев. Может услышал чего и уцепился. Сопели нигде не видно. Направляемся в сторону туалета. Сортир недалеко - метрах в пятидесяти от столовки.
        Лунища светит из облаков в тридцать три накала. Отчётливо вижу в тёмном небе бледную дьявольскую улыбку. А может мерещится? Нет, точно вижу.
Большое тёмное пятно приближается, что-то чувствует, настороженно и обречённо сопя останавливается рядом. Никаких предварительных вопросов о наличии у прохожего сигарет соответствующей марки, или почему прохожий в такую темень прогуливается без шапки.
        Hе вижу, только чувствую происходящее. Кулаки постоянно вгрузают во что-то податливое и тёплое. Наказуемый издаёт короткое нечленораздельное "Кых - Хх" каждый раз, когда чьё-то ласковое прикосновение сотрясает холмообразное тело. Сопеля почти не сопротивляется. Лишь изредка вслепую отмахивает своими граблями наугад. В какой-то момент в свете луны вдруг отчётливо вижу его. Так выглядит загнанный в западню первобытными людьми мамонт. Жалобно и беззащитно.
        Термит в пол-голоса читает на память библейский псалм о вредной привычке есть консервы втихаря от коллектива. Pечь Термита отрывиста и до предела насыщена малокультурными выражениями. На ринге и говорить-то по другому невозможно. И зачем здесь Зайцев? Почему всё ближе и как-то сбоку? И что это у Зайцева в руке? Коротким замахом справа лепит Бесу в нос. Жёсткий лаконичный звук сломанного носового хряща. Прямо нервами и кожей ощущаю живой хруст ломающейся кости. Кутерьма на мгновение замираeт. Сопеля трубит, высоко задрав вверх хобот, и грузно всей тушей по-театральному трагически валится в траву.   
Воскресенье. Раннее утро. Редко, но настойчиво моросит. Беса отпрвляют в Золотинку в госпиталь. Xобот не профессионально, но довольно сносно перевязан. Лицо в области носа и глаз изрядно потемнело за ночь. Человек десять собралось поглазеть, а заодно и проводить. Сопеля грузно становится на подножку Магируса, оборачивается и, мутно глядя на собравшихся, произносит короткую проникновенную речь.
        - Ни к кому претензий никаких не имею, а вот тебя, Зайцев, посажу обязательно.
        Беса немного жаль. Магирус трогается. Уныло расходимся по палаткам. Дождь всё сеет.
   
***

        Следующий семестр - сплошая мешанина препаршивейших событий. В первую-же ночь просаживаю все заработанные на БАМе слёзы. Сека игра довольно дрянная, плюс непруха. Ну просто полная. Тотальнейшая.
        Через месяц по-возвращении в начале Октября статья в "Московском Комсомольце" под тривиальным названием "Тёмная". Отец Безсонского - его работа. Связи. Газетчик довольно точно всё рисует за исключением кое-каких подробностей. Полный безпредел в советском студенческом отряде. Полный! В советском! Впервые вижу свою фамилию на странице одной из центральных столичных газет “Московский Комсомолец”. Даже слегка горжусь. Прописали!
Затем следователь в тёмной без окон комнате. Молодой и противно-настойчивый. Задаёт много глупых вопросов. Отвечаю путано и так-же глупо. Настольная лампа нагло светит прямо в лицо. Слепит – жуть! Рукоять Макарова глухо стучит по столу. Мне очень не по себе. Вру, мне страшно.
Затем суд. Несколько коротких заседаний. Бес держит слово. Нам ничего, даже не условно. Зайцеву на последнем уверенно объявляют пятак и выводят из зала суда в браслетах. Пятак за сломанный нос?! Тоскливо и долговечно.
        Заседание деканата. Hепосредственных участников, лишают степухи на семестр. Больно, как семь без двух, или палка на в принципе надёжном мизере. Объявляют строжайший выговор с занесением в грудную клетку. Слава богу не хуже. Остаюсь студентом. Продолжаю марафон. У нас отчисляют и за более мелкое. На раз! Везуха неимовернейшая! Хоть в чём-то.
        Не знаю, как звонить и что сказать родителям. Это их убъёт. Нет не буду. Пол-года впроголодь. Как нибудь вытяну. 

***

        Сегодня бреюсь очень рано. Не спится. Около пяти утра. К вечеру опять ощетинюсь. Придётся снова скрести лицо. А что поделаешь? Не люблю елозить небритостью по подушке. Звук мешает уснуть.
        Зеркало отражает постоянно меняющуюся мимику лица. Kривлю губы, или натягиваю кожу под щекой. Горячая вода смывает белые островки пены.
На кухне полу-темно и тихо. Чай слегка парит. Xорошо сидится. Hе включаю телевизор. Просто гляжу в тёмное окно и изредка прихлёбываю из чашки.
Последнее время память возвращает и возвращает большими порциями. Гипер проблесками. Будто смотришь на пульсирующий маяк ночью со стороны моря. Так-же дискретно и отчётливо.
        Через два часа на работу. Лишь-бы не было трэфика. А если и будет - найду чем заняться. Даже в машине вспоминаю. Мог ли я тогда подумать, что вспоминать буду сегодня уже на другом полушарии. Тогда - в далёком, далёком вчера. Вряд-ли. А вот.
И почему так назойливо крутится в голове, что сегодня – это вчерашнее завтра? К сожалению уже вчерашнее...

Бодягин
2009