Ответственное родительство

– Хасю песенье!
После нескольких заявлений Бо ударил ногой по ножке стола. Это ему понравилось, и он сделал удары своеобразным аккомпанементом своим настойчивым не просьбам – требованиям. Лиза молча смотрела на своего упрямого трёхлетку. Бо проделывал всё это с такой уверенностью, такой убеждённостью в собственном праве получить это чёртово печенье, что ему могли бы позавидовать политические лидеры, неустанно призывающие своих избирателей к жизненно необходимым им вещам. Разве что лидеры-харизматики прошлого могли сравняться с Бо в уверенности – Гитлер, Че Гевара – только их Лиза могла представить также колотящих по ножке стола, громко требующих своё «песенье».

Надо было бы что-то сделать, но Лиза только смотрела на сына. Она была парализована: с одной стороны, ей бы следовало успокоить Бо, и вместо печенья уговорить его съесть полезный ужин из овощей. Воспитание пищевых привычек должно закладываться с того дня, когда Бо будет недостаточно только материнского молока – строго произнёс голос лекторши в голове Лизы. Воспитание полезных привычек – это её долг как матери, именно за этим общество и обеспечивает её и Бо – чтобы в будущем получить ещё одного полезного члена, а не эгоистичное существо, заботящееся лишь о собственных желаниях. Тем более, что желание это могло превратиться во вредную привычку и сократить срок и качество жизни Бо. Руководствуясь этой логикой, система сняла бы социальные баллы, если бы Лиза уступила и дала печенье перед полезным ужином.

С другой стороны, Лиза прекрасно знала, что произойдёт, если она проявит твёрдость. Бо не станет есть овощи, как бы заманчиво они не были приготовлены и разложены. Он будет вопить про своё грёбанное печенье до тех пор, пока не придёт время ложиться спать. Тогда он уснёт голодным. А на следующее утро всё повториться сначала, пока Лиза, не приведённая в отчаянье, даст сыну печенье. По счастью, целью Бо вовсе не было питаться одними печеньями – съев несколько на завтрак, он уже более благосклонно воспринимал пользу обедов и ужинов, милостиво соглашаясь их съесть всего после одного печенья. Вопли система считала признаком неблагополучия, и тоже списывала баллы. Таким образом, что бы Лиза не выбрала, она оказывалась в проигрыше. Либо списание баллов за неадекватное пищевое поведение, либо – за стресс ребёнка.

На миг в голову Лизы пришла фантастическая идея: спрятать тарелку с овощами, заменить её тарелкой с печеньем… Можно было бы попробовать обмануть систему. Но куда девать овощи? В утилизатор? Система отследит… Съесть самой? И камеры… Нет, этот план слишком рискованный, слишком велик шанс попасться. А за ложь наказывают куда более строго, чем просто за печенье или вопли.

Внезапно Лизе отчаянно захотелось вскочить, шваркнуть стулом, чтобы ножки, проехав по полу, издали самый мерзкий звук, на какой были способны, и заорать. Хотелось высыпать на Бо целую коробку печенья, а затем выйти на улицу, в ночь, громко хлопнув дверью. Несколько секунд она боролась с этим внезапным и сильным импульсом, а затем вновь обессилено обмякла на стуле. Бо никак не показал, что что-то заметил – он по-прежнему вопил, требуя неположенную еду, и колотил ногой, теперь по ножке своего стульчика. Но Лиза порозовела – она представила, как проделала всё, что захотела, как кадры этого безобразия растекаются по сети, обрастая сотнями комментариев, вроде: «Этой мамашке надо к психиатру», «Зачем родила, раз не умеет обращаться с дитём?», «Реьёнок в опасности! Куда смотрят соцслужбы?», «Фу, смотреть противно, откуда вообще взялась эта овуляшка?», и это будут ещё пристойные… Лиза не раз видела такие вирусные видео, и даже участвовала в травле сорвавшегося родителя или родительницы, считая, что уж она-то точно так не сделает. И вот, глядите-ка – только страх публичного разоблачения мешает ей нанести своему ребёнку эмоциональную, а может даже физическую травму!

Лиза почувствовала, как её глаза неодолимо увлажняются.
– Я сейчас вернусь, – сообщила она то ли Бо, то ли камерам.
– Песенье, – напомнил ей сын, пока Лиза, чудовищным усилиям сдерживая слёзы, прошла в ванную комнату как можно более спокойным и ровным шагам. В ванне камер не было, во всяком случае, её материнским контрактом они не предполагались. Лиза включила воду, и наконец заревела, как школьница, которую гормоны толкают на тенистые тропы любви и разбитых сердец.
Через несколько минут Лиза почувствовала, что её отпустило. Она быстро умылась, специальным кремом сняла опухлость с глаз, приняла бодрый вид, и вышла в комнату, под глазки камер, как солдат в том фильме, который она видела в детстве. В фильме про войну. Бо уже слез со стула и преспокойно возился в своей игровой зоне – что-то старательно складывал из кубиков. На столе стояла нетронутые тарелки с овощами – её и сына. За вечер Бо так ничего и не съел.
– Что ты строишь? – Лиза присела рядом.
– Басню, – охотно откликнулся Бо, ставя кубик на кубик. – Самую высокую!
– Ого, – заметила Лиза восхищённо. – Самую высокую! Самую высокую построить тяжело. Для этого тебе нужны силы, верно? Как насчёт ужина?
– Песенье? – с надеждой вопросил Бо, переводя на Лизу свои голубые глазищи.
– Нет, Бо, овощи, – произнесла Лиза твердо, мечтая хотя бы о толике уверенности сына, требующего печенье.
– Не хосю, – Бо снова повернулся к своей башне.
– Ну… ладно, поешь, когда захочешь, – сдалась Лиза. Её волновало, что Бо ляжет спать голодным – он и в обед требовал печенья, и, так как Лиза пошла на принцип, ничего есть не стал. А теперь вот и ужин пропустил… Учитывая, что между несостоявшимся обедом и несъеденным ужином Бо пил только воду, получалось, что почти весь день он не ел. Лиза посмотрела на сына – он был крепышом, и, хотя его вес не выходил из пределов нормы, хрупким ребёнком Бо назвать было бы затруднительно. Так что такого рода голодание не должно бы сильно на нём сказаться. Но что, если от этого испортится желудок? На материнских курсах Лиза сдавала и физиологию, процессы в организме были такими сложными, что отступление от привычного режима воспринималось как шаг в бездну, заход на неизвестные, опасные земли, где с ребёнком могло случиться что угодно.

Однако сейчас такое настроение Бо было единственным выходом. Да, он не поел, и Лизе было за него тревожно, но не пришлось уступать печенье, и не было скандала, что его не дали. Система, конечно, списала баллы за то, что Лизе не удалось убедить Бо поесть, но всё же меньше, чем списала бы в иных случаях. Теперь, если всё пойдёт, как обычно, Бо поиграет в спокойные игры, затем Лиза вымоет его, и уложит спать, рассказав сказку. Утром начнётся следующий раунд, следующая битва.

Лиза убрала со стола, и села, глядя на сына. Она почувствовала, что смертельно устала – но этого никак нельзя было показывать камерам. Иначе кто-нибудь обязательно язвительно прокомментирует, мол, отчего тут уставать? Не работает на настоящей работе, обо всём заботится общество, знай только, воркуй с малышом, испытывай счастье – сама ведь выбрала такую профессию, подписала контракт, прошла курсы, сдала экзамены… Эти комментарии были не такими уничтожающими, как к видео с кричащими женщинами, но для Лизы достаточно чувствительными. Она сидела, нацепив на лицо и всё тело расслабленное, умиротворённое выражение, чтобы даже мускулами спины не выдать охватывавшее её отчаянье. В её контракте было множество пунктов, соблюдение которых несло смысл – общество доверило Лизе родить и воспитать ребёнка, и оно же позаботилось подготовить Лизу к материнству. Однако общество хотело видеть плод своих усилий – не только уже готового члена социума, но и счастливую жизнь счастливых родителей со счастливым ребёнком. Частной территории просто не было – кроме ванны с туалетом, дом был напичкан камерами, и к записям имел доступ любой член общества. Редко какие занятия сопровождались таким публичным контрактом – разве что профессия политика.

– Это для безопасности ребёнка, да и вы сами заметите пользу, – уверял её представитель общества, ответственный за заключение контракта. И Лиза соглашалась – она насмотрелась жутких историй прошлого, или из менее развитых сообществ. Родители обладают властью над маленьким существом, и часто используют эту власть не для того, чтобы сделать ребёнка счастливым, а для удовлетворения собственных амбиций и комплексов. Детей избивали, связывали, заставляли делать всю работу по дому, эксплуатировали сексуально, и почти всегда – эмоционально травмировали, даже разрушали. За закрытыми дверями может происходить всё, что угодно – именно для того, чтобы не возникло искушения отыграться на беззащитном малыше, и были установлены десятки электронных глаз, беспристрастно фиксирующих всё, что происходит в доме. Более того, несколько камер Лиза была обязана носить с собой – таким образом, и на прогулке за ней и Бо постоянно велось наблюдение.

Конечно, не было людей – ни общественников, ни специалистов – которые бы наблюдали за Лизой 24 часа в сутки. Все данные анализировались системой – сложными алгоритмами, выделявшей из записей то, за что можно снять баллы. И, разумеется, система оповещала соцработников о возникновении угрозы жизни и здоровью ребёнка – если бы беспечные родители оставили его в машине одного, например. Кроме этого, активные пользователи своими комментариями могли заставить систему снять дополнительные баллы – если реакция на действие матери была чересчур негативной. У системы можно было получить и плюсовые баллы, начисляемые за успехи Лизы, в том числе и в комментариях к её видео – но это было сложнее, так что главной заботой Лизы было не уйти за критическую линию, после которой восстановить баланс баллов в свою пользу было бы практически невозможно. Конечно, никто не начинал с нуля – система каждому давала стартовые баллы, их количество зависело от успешности сдачи экзаменов на родительство. У Лизы всё ещё был неплохой счёт, но баллы таяли из-за странного, нерационального поведения Бо. Из-за неумения Лизы с ним справиться.

Лиза неоднократно представляла себе, как к ней в дом врываются соцслужбы, забирают Бо, а её саму отдают под суд за нарушение контракта. Судья грозно тычет пальцем в пункты, которые Лиза нарушила, адвокат только разводит руками. Лиза не только лишается Бо, ребёнка, которого она выносила, родила и воспитывала три года, но и уважения общества. После обязательных работ она становится изгоем, ей не доверяют никакую мало-мальски ответственную работу, и до конца жизни она влачит одинокое, никому не нужное существование – без любви, без дружбы… Эти картины были больше навеяны постановками, чем реальной практикой, Лиза прекрасно знала, что сначала соцслужбы делают предупреждения, они работают с проблемными родителями, и случаи прерывания контракта крайне редки. И всё же она никак не могла избавиться от своих апокалиптических фантазий.

Лиза открыла книгу на планшете, её глаза перебегали по строчкам, а мозг не видел текста и не вникал в суть. Ей надо было подумать, пока Бо не потребовал её внимания. Делать вид, что спокойно читаешь книгу, занимаешься самообразованием в готовности вскочить и заняться ребёнком – самое хорошее прикрытие, что ей удалось создать. Мысленно Лиза снова представила иконки, на которые следовало было нажать, чтобы получить помощь. Помощь ей явно была нужна, сегодняшний импульс и истерика в ванной не были первыми за последние полгода. Лиза не так давно и представить себе не могла, что способна на такое – желать накричать, и даже ударить своего малыша! Первой в её памяти всплыла иконка родительского психолога.

Общество не только обеспечивало все жизненные потребности на достаточно высоком уровне, дало жилище, одежду, всякие вещи, посещение интересных мест, находящихся даже далеко, на других континентах – чтобы ребёнок с самого начала жил полноценной жизнью. Также в контракте был пункт о предоставлении специального психолога, специалиста в области детства и родительства – вместе с врачами, психологами развития и прочими. Этот психолог беседовала с Лизой с тех пор, как Лизу признали годной к материнству. Не то, чтобы она чувствовала какие-то особенные проблемы – но беседы входили в контракт.
– Думайте обо мне, как о друге, – улыбнулась ей психолог на первой встрече. – Если у вас появятся какие-то проблемы, которые покажутся серьёзными, мы сможем обсудить их так же непринуждённо, как сейчас беседуем.
Лиза понимала, что гораздо комфортнее с проблемой обратится к тому, с кем общаешься каждую неделю, чем проходить психологический барьер признания необходимости помощи. Сначала общение с психологом и правда походило на дружескую болтовню. Лиза выбрала материнство сознательно, и испытывала некоторое чувство превосходства – ведь даже предыдущее поколение рожало детей абы как, по собственному желанию. Затем груз забот – ребёнок всегда снижал материальное благополучие семьи, ограничивал родителей в карьере и саморазвитии. Теперь всё было иначе – общество признало родительство работой, за которую оно было готово платить достаточно дорого, чтобы обеспечить приличный уровень жизни. Взамен общество требовало профессионализма – желающие проходили строгий отбор по биологическим и психологическим критериям, а затем – обучение. Конечно, можно было родить ребёнка и частным образом, этого никто не запрещал – но тогда обеспечивать его должны были сами родители, а не всё общество. Экономически и психологически заводить ребёнка вне контракта было выгодно только самым богатым членам общества, составляющим не более 4% от всех его членов, потому «дикое» родительство быстро исчезало.

Лиза решила стать матерью одна, без партнёра. Сложно сказать, почему – может быть потому, что её собственная мать родила её через ЭКО, и у Лизы никогда не было второго родителя. Но ей казалось, что так будет проще – искать партнёра на такой долгий срок, как воспитание ребёнка, казалось дико сложной затеей. Лиза в этом плане никогда не была уверена в себе, все попытки завести долгосрочные отношения заканчивались тем, что она обнаруживала, что отдаёт больше, чем получает. Но она хотела стать матерью, и контрактная комиссия, изучив вопрос, признала её годной.

Когда же всё началось? Беременность не доставила Лизе особых неприятностей – все ощущения она могла опознать, читая литературу, и была готова к изменениям в своём теле. Роды – тоже ничего неожиданного, современные роды с обезболиванием вполне сносны. Дальше стало сложнее – Лиза немного растерялась и испугалась, когда ей вручили нечто совсем крохотное, беспомощное. То есть раньше, конечно, ей показывали младенцев, но одно дело – просто подержать, а другое – взять с осознанием, что теперь ей придётся самой заботится о малыше. Лиза поначалу и трогать его боялась, таким он казался чужеродным в этом мире больших людей. Постепенно Лиза привыкла, и люди в комментариях в основном были позитивны и поддерживали. По счастью, Лиза не испытывала послеродовой депрессии, и младенцем Бо был спокойным, плакал умеренно, кушал и спал хорошо, и Лиза уже поверила, что смогла стать отличной матерью.

Но постепенно всё начало меняться – Бо пошёл, начал говорить. Тогда Лиза поняла, что нужно выказывать больше счастья в камеры – люди начинают быть недовольные её периодически кислым видом. В два с половиной года Лиза осознала, что Бо из милого неваляшки превратился в очень упрямое существо, со своим мнением обо всём. И с изрядным чувством собственника.

– Это возраст такой, ничего страшного, – улыбнулась психолог в ответ на путанные жалобы Лизы. – К трём годам дети осознают себя как отдельные личности, всё, что он делает – проверяет, как далеко распространяется его воля, где граница его желаний. Уступи ему в неважном, но в существенном будь тверда, здесь главное – последовательность. Подумай, прежде чем что-то ему запрещать, но уж если запретила – придерживайся запрета всегда.
– Но он же кричит…
– Покричит – и успокоится, ничего страшного.
– Но люди говорят… и баллы снимаются… – Лиза сама ощущала, как жалко и неубедительно она говорит. Но ничего не могла сделать.
– Ты придаёшь слишком много значения комментариям и баллам, – психолог снова улыбнулась, накрыла руку Лизы своей мягкой, но уверенной рукой. – Сосредоточься лучше на ситуации.
– Как же я пойму, хороший ли я родитель, если не буду смотреть на реакцию людей и системы? – возразила Лиза, хмурясь. – Ведь баллы придуманы именно для того, чтобы можно было исправить своё поведение, для того же и комментарии – люди высказывают свои чувства…
– Ты слишком озабочена внешней реакцией, – психолог покачала головой. – Давай разберёмся, почему тебе важно соответствовать общественным запросам…
«Потому что это прописано у меня в контракте, явно и неявно» – подумала Лиза, но ничего не сказала вслух. Она уже поняла, к чему клонила психолог – проблема в ней, в Лизе. В её отношении. Чувство вины стало слишком сильным, чтобы его можно было высказать вслух. Беседы с психологом были приватными, однако она была обязана составлять отчёты, которые могли потом каким-то образом попасть в сеть – общество признавало право на частную жизнь, но только если человек не выполнял серьёзную работу на общественное благо. У политиков и родителей частной жизни не было.
Как ни пыталась Лиза уйти от разговора о себе, психолог постоянно возвращалась к этой теме. И Лиза честно пыталась исправиться – делала упражнения по релаксации, вспоминала своё детство и выискивала ошибки матери в её воспитании, а тем временем Бо всё больше и больше пробовал свои границы.

Сегодня на площадке он не захотел отдавать общую игрушку другому ребёнку, после того, как его время игры закончилось. Когда другой малыш ухватил колесо машинки и потянул его к себе, Бо, не раздумывая ни капли, выдернул машину и стукнул ребёнка этой же машиной по голове. Причинить реального вреда он не мог – и машина была мягкая, и сил у трёхлетнего Бо всё-таки было не так много. Однако ребёнок расстроился, и громко заревел. Бо был не прав, но прежде, чем Лиза успела ему это объяснить, набежали родители обоих полов, набросились на Лизу и стали стыдить, что какая она мать, что неправильно воспитывает чадо. Пришлось срочно эвакуироваться с площадки. Лиза не знала, как пойдёт туда завтра – под осуждающие взгляды родителей. Нет, она пойдёт на другую площадку – пока и там Бо не отмочит что-нибудь эдакое.

– Хосю песенье! – Бо покинул игровой уголок, и теперь стоял, дёргая Лизу за штанину.
– Ты уже ел печенье утром, – произнесла Лиза как можно спокойнее. – Помнишь, мы договаривались? Печенье – только раз в день, после настоящей еды, Бо. Хочешь есть? Давай, разогрею овощи?
– Не хосю овоси, – Бо по-прежнему был твердо уверен, в его голосе не было ни следа слёз или жалобы – только железобетон правильности. – Хосю песенье!
– Печенье – завтра, – Лиза поднялась, подхватила Бо на руки, покружила. – Полетим на Гавайи, что скажешь?
– Не хосю летать, хосю песенье…
Лиза вздохнула, поставила хмурого и непоколебимого сына на пол.
– Ну что ж, не хочешь, так не хочешь. Печенья не будет. Время тебе ложиться спать, дружок.
Под нескончаемую песню Бо о печенье Лиза всё-таки умудрилась его вымыть и уложить. Бо преспокойно заснул, как только оказался в постели, даже не дослушав сказку. Лиза поцеловала сына в тёплую макушку, и пробралась в ванну сама, настроив видео-и аудионаблюдение за кроваткой ребёнка. Так она могла сама наблюдать за ним из частной зоны – оттуда, где её саму видеть никто не мог. Лиза взяла планшет, пробежала взглядом иконки. Так, сначала нажмём «контакты».

Сначала она бесцельно листала список, не зная, к кому постучаться. Бездетных друзей она пролистывала сразу – давно убедилась, что с даже не с рождения, с беременности отделила себя от них непреодолимой стеной. Это было естественное разделение, ведь приоритеты и интересы Лизы стали другими, друзья не могли разделить с ней восторги, боль, страхи родителя, потому что у них не было и не будет ничего похожего. Они не оборвали контакты совсем, но теперь писали друг другу редко, а звонили – ещё реже. И всё же Лизе было немного обидно, как будто бы её саму заколдовали, и она очутилась в параллельном мире, невидимая и неслышимая для прежних друзей. А может, их дружба не была глубокой? В конце концов, они лишь развлекались вместе, делили приятные легковесные переживания, не более того. Темы, которые по-настоящему волновали и были болезненными, они никогда не затрагивали, предпочитая «не заморачиваться» и не «грузить» друг друга.

Психолог, соцработники, родительская горячая линия… Позвонить? Но что она скажет? Какая у неё срочная ситуация? Нет, всё это – не то… Контакты родительской группы. Лиза задумалась. Родители, конечно, общались друг с другом, делились опытом. В группе заправляла громогласная, очень уверенная в себе женщина, родившая шестерых детей. Шестерых! Тут и с одним-то не знаешь, как справиться… Лиза вздохнула. Эта мать, излучавшая море позитивной энергии, казалась работала не то что на аккумуляторах – она впрямую была подключена к целой электростанции. Иначе эту энергию объяснить было никак невозможно. Женщина считала, что самое важное – иметь позитивный взгляд на всё. Лиза могла только поражаться и завидовать. Но поделиться своим, наболевшим… Лиза даже как-то пробовала это сделать. «Это возраст такой, надо просто пережить, и всё», – сказала старшая и рассмеялась. И перевела разговор на какие-то рецепты, сулящие пищу богов, от которой никакой ребёнок просто не посмеет отказаться. Лиза даже приготовила полезную пищу для Бо по этим рецептам – но он, конечно, всё равно требовал своего «песенья».

Ох, ну и зачем я вообще только дала ему это злосчастное печенье? – думала Лиза. Но как было не дать – они пришли на праздник, все дети ели печенье, Бо попробовал его впервые в жизни, раньше Лиза не давала его своему малышу, опасаясь создания вредной пищевой привычки… Другие мамы только посмеивались, уверяли, что не случится ничего страшного. Но случилось ведь!
Лиза бесцельно гоняла контакты туда-сюда – вниз-вверх… Нет, никто не мог ей помочь. А сама помочь себе, как мягко намекал психолог, она не могла. Взгляд Лизы упёрся в один контакт. Она не открывала его уже довольно долго. И не открывала бы ещё столько же, но сейчас выбора не было. Ничего не ожидая, Лиза проверила – человек находился в сети и был активен. Лиза нажала на имя.
– Привет, ма, – произнесла она появившемуся на экране лицу женщины, которую можно было принять за лизину сестру, так молодо она выглядела.
– О, привет-привет, – мама улыбнулась, шутливо отсалютовала бокалом с чем-то ядовито-зелёным. Судя по всему, мама находилась вообще в другом полушарии – она полулежала на морском берегу. – Как дела?
– Да… нормально, – Лиза вгляделась в свою молодую и беззаботную мать. – Мама, я хотела спросить. Бо так упрямится, всё время хочет настоять на своём…
– Сколько ему? Три? Это возраст такой, – выпалила мама, пожав плечами. – Ты была точно такой же, все упрямятся. Но тебе должны были рассказать об этом, так ведь?
– Да, – Лиза сжала руку, которая не держала планшет, до боли в пальцах. – Но никто не говорит, что с этим делать. Каждый раз я теряю баллы, какое бы решение не предложила…
– Я не сомневаюсь – ты справишься, – мама чуть поморщилась, когда дочь завела речь о проблемах. – Милая, у тебя чудный малыш. И я подготовила тебя к этой жизни, это уж точно. Если у тебя трудности – обратись к этим, кураторам. В общем к людям, которые тебя сопровождают, у них есть ответ на все вопросы. Я же ничего не понимаю в современном родительстве. В моё время всё было иначе.
– Да, – пробормотала Лиза. Она вспомнила, как мама подходила к вопросу воспитания: например, учила плавать. Сначала Лиза проделала все нужные движения на берегу. Затем мама отвела её на мелкое место. В воде двигать руками и ногами было труднее, и Лиза, по мнению матери, недостаточно старалась. Тогда мама затянула её в такие места, где Лиза не могла нащупать дно ногами. Она бултыхалась, глотала воду, просила маму её спасти – но натыкалась на неумолимый взгляд.
– Давай, Лиза, ты сможешь, ты сильная, – ободряла её мать, не давая Лизе коснуться себя, найти опору. Кое-как, постоянно погружаясь и снова всплывая, Лиза добралась до места, где, наконец, нащупала ногами дно. Она вылетела на берег, и ещё долгое время отказывалась заходить в воду, как мать её не заставляла.
– Ты сама приняла решение стать матерью, – добавила женщина у моря спокойно. – Научись принимать ответственность, ты ведь уже взрослая.
– Да, хорошо, – Лиза, хоть и не ждала ничего от этого разговора, всё же ощутила разочарование и бессилие. – Мам, мне пора…
– Пока, дочка, – мама снова лучезарно улыбнулась, отсалютовала своим коктейлем. – Помни: у тебя всё получится! Верь в себя! И… я люблю тебя, ты же знаешь?
Мама отключилась прежде, чем Лиза успела ответить. Как и всегда – с совершеннолетия Лизы мама считала, что её родительский долг исполнен. Она отделила дочь от себя, как бы перерезала пуповину связывающих их эмоциональных связей. Теперь они, в её глазах, были не мать и дочь, не старший и младший, а два взрослых, самостоятельных и самодостаточных человека. Лиза подумала, что, возможно, признать проблемы дочери для мамы означает расписаться в собственном неумении воспитать взрослого человека. Признать себя нехорошей, неидеальной мамой. Конечно, её мама никогда бы этого не признала, поэтому она отторгала слабости Лизы точно так же, как делала это в её детстве.

Вот и всё, – подумала Лиза, тупо смотря на экран. Она не могла быстро измениться, стать более уверенной, не обращать внимания на комментарии и баллы, на внешние оценки её родительства. Хотела бы, но не могла, во всяком случае, не могла быстро. Исчезающие баллы грозили ещё одним – штрафами на обеспечение. Конечно, общество не позволит ребёнку страдать – и отправит его в поездку с каким-нибудь замещающим родителем, Лизе же отдых на море скоро перестанет светить. Может быть, система просто ошиблась, признав её годной к материнству? Может быть, она просто как-то случайно проскользнула через частую сеть проверок, и попала не в свой бассейн? Осталось только ждать катастрофы – врывающихся работников соцслужбы, разрыва контракта, позора и бесполезности дальнейшего существования.

Лиза вышла в сеть, бесцельно бродя по разным сайтам. Её внимание привлекали различные рекламные объявления, те, в которых предлагалась помощь в трудной ситуации. Большинство были для неё бесполезны: либо это были контакты бесплатных кризисных центров, либо дорогие психологи, на которых у Лизы не было денег. Психолог ей полагался от общества, если она захотела бы его сменить, на это требовались веские основания. Например, домогательства с его стороны. Но одно объявление всё же привлекло Лизу. «Пресветлая, пречистая Дева-Мать Мария…» и дальше про то, что Мария поможет. В любой проблеме. Бесплатно – это уже кем-то оплачено, каким-то благотворителем.

Лиза задумалась, пытливо изучая спокойное приветливое лицо и простое голубое платье с рекламы. Что означают все эти эпитеты, она не очень хорошо понимала, странным было и словосочетание дева-мать. Мать по определению никак не может быть девой. Но… кем бы не была эта Мария, она была матерью. Повозившись со ссылками, Лиза выяснила, что Мария – это цифровая личность, не реальный живой человек. В последнее время даже стало модным делать цифровые личности – в основном в мемориальных целях создавали умерших родственников. Однако существовали цифровые личности и знаменитых людей. Прототип Марии жил очень давно, более двух тысяч лет назад. Она сделала что-то, за что люди её запомнили, и помнили веками, даже и сейчас помнили. С изумлением Лиза поняла, что великое деяние, за которое так прославляли Марию, было рождением и воспитанием ребёнка. Сына, единственного. Лиза никак не могла понять – что же в этом такого? Столько женщин за это время кого-то родили и воспитали, почему же именно Марию помнят?

Скорее из любопытства, чем веря в реальную помощь, Лиза прошла по ссылкам, перелистывая страницы текста, не читая их. Наконец, открылись двери в виртуальную комнату, где сидела женщина в голубом. Лиза заметила, как зазмеились по стенам узоры, отмечая степень защищённости разговора. Лизе даже стало немного не по себе – такие мощные защиты применялись разве что в военных целях. Куда она попала?
– Не смущайся, Лиза, – мягко сказала Мария, улыбаясь. – Ты пролистнула все дисклеймеры, не читая, верно? Разговор со мной приравнивается к тайне исповеди, так что все эти защиты санкционированы церковью.
– Церковью? – Лиза попробовала на вкус полузнакомое слово. Но ей стало зябко не оттого, что она не вполне понимала его значение: впервые за несколько лет, а может даже, впервые с детства она осознала, что находится наедине с другим человеком, пусть даже и с цифровым. Это было жутковато – ведь, случись что, свидетелей не будет.
– Тебе страшно? – Мария внимательно посмотрела на Лизу. Для цифрового интеллекта было достаточно оценить несколько деталей, чтобы понять, что нужно изменить. Мария повела рукой – виртуальное пространство изменилось. Теперь женщины сидели за столиком в кафе, в отдельной, защищённой кабинке. Их по-прежнему никто не мог услышать, но совсем рядом раздавался нестройный гул людей, и разные кафешные звуки. Приступ паники прошёл, и Лиза смогла улыбнуться, протягивая руки к виртуальной чашке чая.
– Да, спасибо, так лучше, – поблагодарила она Марию.
– В любой момент ты можешь прервать разговор, – мягко напомнила Мария. – Так чем ты хочешь поделиться?
– Э… – Лиза на мгновение запнулась. Она шла сюда, чтобы увидеть жившую две тысячи лет назад женщину, чтобы спросить у неё, что такого особенного она сделала. Но вместо этого начала говорить о себе. – Понимаешь, я – профессиональный родитель. Выбрала эту профессию, прошла отбор… Но Бо – это мой сын – не слушает, а баллы списываются…
– Расскажи, как прошёл твой день, – предложила Мария. Не сухо и по-деловому, а как-то… сочувственно, что ли.
И Лиза рассказала. Про печенье, площадку, про улетучивающиеся, как газ, социальные баллы. Про то, что она знает, что проблема в ней самой, но ей нужно время, чтобы разобраться, переделать себя, стать более уверенной, независимой, научиться лучше понимать своего ребёнка…
– Какой упрямый малыш, – заметила Мария, покачивая головой. – Всё ему нужно делать по-своему, да?
Лиза улыбнулась и кивнула. Она пока не знала, чего ждать от Марии, но мысль, что их разговор никто не сможет записать, как-то успокаивала.
– А мнения других… Понимаешь, люди страшно необъективны. Они говорят какие-то вещи из зависти, или из желания видеть идеал. В любом случае, осознанно или нет, они пытаются управлять тобой не в твоих интересах. Не в интересах Бо. В своих. Каждый комментатор имеет свой интерес.
– Правда? – Лизе не приходило в голову такое объяснение.
– Есть исследования поведения людей, в сети и в офлайне, могу дать ссылки, – Мария осторожно протянула руку, коснулась своими тёплыми пальцами пальцев Лизы. Конечно, цифровая личность – иллюзия, её прикосновение – плод сложных технологий, но Лизе всё равно было приятно. И Мария, оценив её реакцию, не убрала руку.
– Это всегда так?
– Всегда. Особенно там, где люди ничего не понимают, но хотят видеть радующую их картинку. Кто из твоих комментаторов – родитель?
– Большинство – не родители, – признала Лиза. – Но есть же и родители, почему они тоже?...
– Но ты сама знаешь ответ, – усмехнулась Мария. – Чтобы показать окружающим и себе, что они – лучше. Получить положительные эмоции за счёт сравнения с другими, более невезучими. Никакого отношения к качеству воспитания и вообще выполнения родительских обязанностей эти комментарии не имеют.
– Не имеют, – повторила Лиза. Она уже держалась за руку Марии сама, как будто бы это был спасательный круг, брошенный ей в глубину. – Но есть система…
– Система следит за выполнением предписаний, служащих ограничителями деятельности родителя, – разъяснила Мария. – То есть по сути она должна отсекать вредные взаимодействия. И всё. Ориентируясь на систему, невозможно понять, как воспитывать ребёнка, как разделить с ним свою жизнь, как построить общую.
– Вот почему потерять баллы проще, чем заработать, – до Лизы наконец стало доходить, как работают шестерёнки этого мира. – Но если нельзя доверять ни мнениям комментаторов, ни системе, то как мне понять, что делать?
– Бо сам тебе даст понять, и твои собственные ощущения, – Мария снова мягко улыбнулась. – Мать строит с ребёнком свою собственную вселенную.
– Но… – Лиза запнулась, снова слёзы набежали на глаза. – Я ведь далека от идеала. Вообще думаю, что ужасная мать, и кто-то ошибся, доверив мне ребёнка. Иногда мне даже хочется… хочется…
– Стукнуть его? – Мария спросила об этом так спокойно, как будто бы речь шла не о смертном грехе родительства, а о чём-то заурядном. – О, да все родители время от времени испытывают такое желание. Я своего иногда шлёпала. Он ревел. А потом мы мирились. Знаешь, я очень его любила и люблю, но всё равно злилась. Особенно одна его выходка взбесила, я прямо убить его была готова. Кинулась с кулаками. Но… он улыбнулся, и я простила.
– Мне хочется, но это же неправильно, – Лиза смотрела на Марию, как заворожённая. – Матери должны любить детей, души в них не чаять…
– Кто тебе это сказал? – Мария подняла бровь и усмехнулась. – Ты ведь знаешь, что нет никакого материнского инстинкта? Мать действительно может привязаться к своему ребёнку, но у людей эта связь больше социальная, чем биологическая. А чувства – разные. Это нормально – хотеть стукнуть. Вопрос, что ты делаешь дальше со своим желанием. Как я поняла, ты чувствуешь вину и начинаешь грызть себя?
– Точно, – Лиза зажмурилась и кивнула. Она не заметила, как оказалась не напротив Марии, отделённая от неё столиком, а рядом, бок о бок.
– И это тоже – нормально, – Мария кивнула. – Просто мать – обычный человек. Со своим собственным миром чувств, устремлений, интересов. И она не превращается в невесомое существо, когда рождает ребёнка. Общество спокойно относится к тому, что взрослые люди сходятся и расходятся, как-то создают устойчивые отношения, или нет. В конце концов свои вселенные пытаются создать две личности. Мать и дитя – тоже две личности, и ребёнок с самого начала имеет индивидуальность, свои врождённые особенности, которые не переделываются воспитанием. У матери тоже есть свои потребности, которые никуда не исчезают со входом ребёнка в её жизнь.
– Да… – Лиза припомнила, как что-то такое говорила психолог. – Потребности есть, спать…
– Быть любимой, быть в безопасности – в этом мать также нуждается, как и её ребёнок, – продолжила Мария, и Лиза замерла. Вот оно – в безопасности. В убежище. Где её любят и принимают такой, какая она есть. Со всеми слабостями, и истериками, и злостью.
– Кто бы такого не захотел, – прошептала Лиза. – Но обрести мир можно только внутри себя…
– Ну, это так, но ещё мир можно впустить в себя, – Мария раскрыла объятья. – Давай попробуем? Иди ко мне, дочка…
Лиза закрыла глаза, и прижалась к маме. но какая, в конце концов, разница, если это даёт покой?... Только сейчас Лиза начала понимать, в чём суть Марии – это была мама. Та, которая всегда примет и не скажет, что, раз дочь выросла, то нужно забыть все телячьи нежности и вести себя как взрослым людям, ну максимум – как двум подругам.

– А когда ему было лет двенадцать, я потеряла его в Иерусалиме, – по просьбе Лизы Мария рассказывала, в какие моменты ей хотелось пристукнуть своего единственного отпрыска. – Представляешь? Ребёнка в огромном незнакомом городе! Прямо мать года. Я заметила это только на следующий день. Мы шли из Иерусалима домой большим караваном, и я думала, что он где-то с родственниками. Но наутро я нашла их, а сына с ними не было! Вот тогда я запаниковала. Обыскав всех наших, я бросилась снова в Иерусалим, искала его до вечера. Бегала по улицам как сумасшедшая, спрашивала у всех прохожих – не видали ли мальчика, вот такого? Но сколько в Иерусалиме было таких мальчиков? Тысячи, наверное. Наконец, я пришла к храму, думала, помолюсь, может Бог мне вернёт моего сына. И представь себе – и молиться не пришлось, Иешуа преспокойно был в храме! Вот тогда-то я его чуть и не прибила… А он так уверенно сказал – ну мама, чего ты, я знаю, что делаю.
– Он правда знал? – Лиза вытерла слёзы – она смеялась от облегчения.
– Сложно сказать, в конце концов он был ребёнком, – Мария улыбнулась. – Дети порой так уверены, словно через них говорит сам Господь.
– О, это я понимаю, – Лиза вспомнила требовательный тон Бо. – Откуда они только это берут… Мария, а что же мне всё-таки делать с баллами?
– С баллами? – Мария задумалась. – Знаешь, в системе есть одна занятная штука. Социальные баллы складываются из разных действий. То есть их можно получить, выполняя любое социально значимое действие. Например, помочь кому-то не за деньги.
– Правда? – Лиза вытаращила глаза. – Баллы засчитываются не только за выполнение материнских обязанностей?
– По статистике, более 90% матерей не получают все баллы из материнства, они добирают их в других проектах, – сообщила Мария тоном заговорщика.
– Даже… даже самые-самые суперматери? – Лиза вспомнила лидера группы с шестью детьми.
– Даже они, – усмехнулась Мария. – Особенно они. Возможна, эта информация тебе поможет.
– Спасибо! – Лиза расцеловала Марию в обе щеки. – Можно, я буду звать тебя ма?
– Можно, но тогда я на тебя буду ворчать, как на дочь, – улыбнулась женщина.
– Хорошо! Ой, мне пора – попробую наскрести соцбаллов. Но я ещё приду! До встречи!
– До встречи, дочка, – Мария, помахав рукой, растаяла.
Лиза глянула на часы – у неё ещё есть полчаса до отбоя. Ей самой тоже следовало соблюдать режим. Она наконец вышла из ванной, села за стол, и начала серфинг сети. Удивительно, какое количество социальной работы ей было доступно! Отвергнув сексуальные разговоры, Лиза выбрала роль благожелательного читателя – надо было прочесть рассказ, и выразить автору все чувства и мысли, которые он у неё вызвал.

Через полчаса, готовясь ко сну, Лиза с удовлетворением отметила, что заработанных ею баллов хватит, чтобы оплатить завтрашнее печенье Бо. А потом – будет день, будет и пища. Лиза решила не загадывать и не беспокоится. Она легла рядом с Бо, таким милым и сладким во сне. Лиза подумала, какой он всё-таки маленький и беззащитный. Человечек, которому нужна мама. И пусть он вырастет, и их отношения изменятся – но связь не прервётся, ни за что. Он ведь – не только полезный член общества, а её, Лизин, ребёнок. И она хотела пространства, где будут только они двое. Сегодня она сделала первый шаг, воспользовалась дыркой в системе, чтобы создать немного этого пространства. Конечно, про возвращение полного контроля над своей жизнью было далеко, но начало было положено.

Лиза вспомнила про обратную связь – она нашла иконку Марии на экране, послала отзыв – «общение было полезным». Отзыв ушел, пропев слова на незнакомом языке «;ve, Mar;a, gr;tia pl;na…». Где-то там, в недрах системы, его посчитают, переведя в баллы для Марии – бесполезные программы удаляют, ей тоже нужно собирать очки. Впервые за долгое время Лиза чувствовала покой, она обняла Бо и заснула в их маленьком, уютном мире. И камеры им не мешали.