Дом

     Фёдор вернулся с фронта в июне сорок пятого. Лето уже катило во всю головушку. Как только он вышел на небольшой станции из вагона длинного-длинного поезда, от забытого за четыре года аромата сосновой хвои прогретого знойным солнцем соснового бора закружилась голова и сбилось дыхание. Фронтовиков ехало полный состав, но здесь, в Алтайской глубинке, он вышел из поезда один. Чем дальше шёл поезд на Восток, тем меньше шумного, неудержимого гомона было в вагонах. За долгий путь из самой Москвы до глухого сибирского полустанка Фёдор устал. Соснуть хоть сколько-нибудь за пять дней пути было почти невозможно. Останавливался состав довольно часто, каждый раз выходящих из него вояк провожали песнями, игрой на гармошке и громкими тостами. А потом все смотрели в окна на то, как встречают прибывших фронтовиков. А там…. Громкая музыка, призывы и бабий, ничем не приглушаемый, вой! Радость и слёзы, ликование и неудержимое горе - всё смешалось в едином человеческом порыве. И так каждый раз, когда поезд со скрежетом колёс останавливался на перронах вокзалов городов, посёлков или просто на станциях. Смотреть на всё это было нелегко. Разрывалось человеческое сердце, и душа выбрасывалась наружу непрошенными слезами. Плакали встречающие и приезжающие, а те, кто продолжал победное возвращение домой, казалось, выплакали уже всё. Они смотрели на происходящее через поездные окна и каждый раз вновь переживали нелёгкие волнительные минуты встреч.

   Фёдор - солдат немолодой. Может, потому и остался жив. И сыну, Тольке, тоже подвезло. Война его нашла в восемнадцать лет. Она уже гремела на Востоке. Шли бои с японским агрессором. Немного пришлось сыну повоевать. И слава Богу! Жена, Татьяна, писала, что в сентябре он должон вернуться. Повезло. В их доме воевавшие отец и сын остались живы.

-- Какой густой дух! Как хорошо, что не мог точно сообщить домой о прибытии поезда, и меня никто не встречает! От станции километров восемь, пойду пешком, а там видно будет, - решил солдат.

  Идти по лесной дороге было приятно. От стрельчатых, стройных сосен, упирающихся в небесную голубизну, падала тень. За плечами небольшой вещевой мешок со съестным, в руках шинелька. Вот и весь груз. Шёл налегке. Оглушала лесная тишина, прерывающаяся трелями птиц да стрекотанием лесных кузнечиков и стрекоз. Можно было хорошо обо всём подумать, повспоминать боевых товарищей, погибших и оставшихся живыми. Он шёл, забыв о своих ранениях, об осколке, что сидел где-то возле самого сердца.  Его когда-то чёрные волосы за четыре военных года присыпало сединой.

   После третьего ранения Фёдора списали, но он уговорил врачебную комиссию, и его вновь признали годным. Он вернулся в свою часть, стоявшую под Прагой. Там и закончилась для него война. Эти несколько месяцев последних боёв дались Фёдору нелегко. Осколок давал о себе знать в самые неподходящие моменты. Превозмогая боль, он, пехотинец, ходил в атаки, рыл окопы, вытаскивал из-под огня своих боевых товарищей. Иногда боль не отпускала в короткие ночные передышки. И тогда было невыносимо, но он шёл и шёл длинными дорогами войны к Великой Победе. Медаль «За отвагу» и Орден «Красной звезды» были свидетелями нелёгких боёв.

    И вот он почти дома.

-- Хоть бы с десяток лет ещё проскрипеть! Врачи в госпитале упреждали, чтобы не надсажался. Этот чёртов осколок! Надо Анатолия с фронта дождаться, оженить, внучат посмотреть! А там, ладно, помирать можно, -  погружаясь в свои думки, солдат дошёл до своего села, до своего Романово.

   Как часто он мечтал об этом в окопах, в минуты затишья. И вот сейчас даже не верится, что это действительно сбылось!

-- Вот у самого озера мой дом! Как же он осел! Никогда не замечал его старости и черноты! А может это война состарила его? Здесь, в доме, он родился, родился его сын, отсюда снесли отца, а потом и мать на сельское кладбище, в нём, в доме, сыграли их с Татьяной свадьбу, - разволновался Фёдор.

   Солдат быстро зашагал к старому небольшому дому.

-- Федя! – увидев мужа, вскрикнула Татьяна, возившаяся возле печи, – что же ты не сообщил о приезде, я бы в колхозе лошадь взяла да встретила тебя на станции?

-- Не знал я, Таня, когда поезд прибудет! Да и пешочком хорошо по родным местам прошёлся!

   Татьяна, припав к его груди, разразилась громким рыданием. Посмотрев на жену, Фёдор отметил глубокие морщины, которые покрыли её такое родное и любимое лицо. Бросились в глаза худые натруженные руки, обнявшие его.

-- Война! Здесь, может, ещё тяжельше, чем нам там, на фронте, было. Бабы, одни бабы оставались в колхозе. Изработались, родные!

-- Федя, Федя, больше половины наших деревенских мужиков полегло на этой проклятой войне! А вернулись безногие да безрукие! Ни одного здорового мужика нет! Вот ведь как! Федя! – причитала жена.

-- Ладно, ладно, Тань! Вот вернётся сын, и заживём! – похлопывая жену по вздрагивающему плечу, уговаривал Фёдор.

-- Да, вот письмо от сынка получила, скоро будет, к осени! – подняв от груди мужа мокрое от слёз лицо, радостно промолвила Татьяна.

-- Вот и славно! Вот и славно! – гладя жену по гладко зачёсанным волосам, приговаривал Фёдор.

-- Как же твои раны, Федя? – посмотрела испуганными глазами на мужа Татьяна.

-- Ничего, Тань, Ничего! Как-нибудь помаленьку! Врачи сказывали, что жить буду! Сына с тобой станем встречать!

  Анатолий пришёл, как и писал в письмах, в начале сентября.   День был по –летнему тёплым, солнце ласковым, яркая летняя зелень радовала глаз. Счастья и ликования хватило на всю деревню. Каждого пришедшего с войны встречали всем селом, накрывали в ограде большой стол и гуляли целый день.

-- Вот подвезло Татьяне! И мужик , и сынок в дом вертались! - то ли с радостью, то ли с горечью вздыхали бабы, смахивая проступившие слезы.

  Накрывали стол тоже всем селом! Несли, у кого что было, и праздник был для всех селян. За тяжкие военные годы они привыкли делить друг с другом горе потерь близких и радость встреч, делиться съестным и нести тяжесть крестьянского труда. Всё было, но единение помогало и спасало  их от неминуемого одиночества, а порой, и смерти.

   Сын сел за трактор, а Фёдор вернулся к любимому плотницкому делу. Чёртов осколок не давал житья.  Пришлось перейти на работу в контору учётчиком. Вскоре Анатолий женился. Невестка, совсем молоденькая учительница сельской начальной школы с большими голубыми глазами, полюбилась им с Татьяной. Надя, так её звали, в положенные сроки обрадовала внуками. Родилась двойня: мальчик и девочка. Женщинам дома прибавилось заботы.

   Старый дом стал тесен.  Он с каждым годом всё больше и больше оседал, будто уходил в землю своим почерневшими вековыми брёвнами.

-- Тятя, я решил строиться! - весной объявил Анатолий.

-- Лес строевой взять трудно. Но, может быть, как-нибудь добудем! - поддержал Фёдор сына.

-- Тять, гляди уже сколь семей построились! Вышло же у них! Это же надо такому быть! Рядом с бором живём, а строевой лес под запретом!

-- Тяжеленько это сделать, сынок! Селяне на помочах подмогнут в строительстве, а то как же! Всегда такое бывало в наших местах. Срубим избу вместях! А вот лес - это уже станет нашей заботой. Сначала в райисполком обратиться за разрешением надобно. Деляну выделит объездчик, Пётр Семенович, но этого мало будет. Остальное придётся через Петра делать. Человек он с пониманием, посидим с ним за столом вечерок, другой, договоримся. А решил ты правильно, Анатолий! Стар стал наш дом. Его ещё мой дед срубил! Будем потихоньку присматривать лес сами.

  Не мешкая, с восходом солнца следующего дня отец с сыном на запряжённом в телегу коне въехали в сосняк. Сосны, стройные, высоченные, стояли по сторонам лесной дороги. Казалось, что вот он - строевой лес прямо под рукой. Однако своевольничать с заготовками леса было нельзя. Пришлось ехать вглубь бора, ближе к согре, куда редко захаживали люди.

-- Ну что, сынок, помечаем, да за дело.

-- Давай, тятя. Пока время есть.

   Они с усилиями валили огромные лесины, обрубали сучья, укладывали и вязали брёвна. Одолевал дневной гнус. К вечернему солнцу на появившейся просеке уже лежал заготовленный лес.

-- Давай, сынок, спрячем ветки, а то объездчик заметить может, наблюдение установит. Что заготовили -  свезти надобно. Как стемнеет, так и повезём, свалим дома за огород. А сейчас немного коню надо дать отдохнуть, устал, родимый, выволакивать лесины. А мы с тобой грузить лес в телегу зачнём. Давай, Толя, берись за бревно!
 
-- Тятя, как же осколок то? Ведь нельзя тебе!

-- Я помаленьку! Не бойсь!

   Осколок впился в левый бок. Превозмогая боль, Фёдор продолжил тяжёлую работу. Как совсем стемнело, они тронулись. Яркая луна хорошо освещала дорогу. В душе было тревожно.

-- Тятя, мы с тобой, словно воры, крадёмся в ночи, - вздохнул Анатолий.

-- Что сделаешь? Иначе не добудем лес.

   На следующий день Фёдор отправился на лошади в район за разрешением для отвода леса на заготовку. Всё получилось как никогда быстро, уже к полудню он вернулся в Романово и пошёл к объездчику.

-- Вот, Пётр Семёнович, разрешение на отвод деляны. Строиться нынче мы решили, - подавая бумагу, обратился к объездчику Фёдор.

-- Строиться! Это хорошо! - и он луково посмотрел на Фёдора, - только ведь этого леса не хватит? Как добывать будете?

-- Нечто не поможешь? Пётр, договоримся с тобой! Приходи в выходной вечерком, посидим, обмозгуем это дело. Договоримся!

-- Хорошо, буду!

  В ближайший выходной вечером Пётр пришёл в дом Фёдора. Они долго сидели за накрытым столом, выпив не одну бутылочку водочки. Говорили громко, в конце разговора, ударив по рукам, разошлись.

-- Что, Федя, об чём столковались? - подошла с расспросом Татьяна.

-- Гад, столько денег запросил, самогону! Денег таких у нас нет! Пришлось согласиться на уменьшение леса на три куба.
 
-- Ведь не хватит? - заволновалась Татьяна.

-- Возьмём, сколь надо. Потом рассчитаемся. Упредил, чтобы сгружали ночью, чтоб никто не видал, а днём возили тот лес, что по разрешению. Боится доносу.
Несколько ночей Фёдор и Анатолий не спали, возили лес. К августу материал был заготовлен.

   Как-то вечером в избу Фёдора вновь пришёл объездчик.

-- Фёдор, поглядел я сколько вы с сыном лесу вырубили. Это больше, чем мы с тобой договаривались! Почто слово не держишь?

-- Пётр, я рассчитался с тобой! То, чего не доплатил, попозжее отдам! Не бойсь, слово даю.

-- Сколь мне ждать?

-- Так заработать деньги надо. С полгода, думаю, мы вдвоём с Анатолием заработаем.

-- Что, полгода? Пару месяцев даю! А там пеняй на себя!

-- Не успеем мы за пару месяцев рассчитаться с тобой. Ведь я тебе самогону отмерил гораздо больше, чем сговаривались. Столовался у нас неделю. Это что, не в расчёт?

-- Потому и пару месяцев даю! Всё, Фёдор! Разговор у нас с тобой больше не получится. Прощевай.

   Через неделю вся мужская часть села пришла на строительство дома. Зазвенели топоры и пилы. Женщины, привыкнув за годы войны к мужским работам, не отставали в работе от мужчин.

   За месяц сруб встал, удалось поставить стены и крышу. Весёлое гульбище завершило работы. Дом радовал своих хозяев свежей желтизной и лесным духом. Объездчик Пётр Семёнович гулял вместе со всеми селянами. Осталось застеклить окна, сложить печь и мазать стены. Дом был высокий, с десятью окнами, с отдельными комнатами для родителей, детей и светлой, большой горницей. Звенели счастливые женские и детские голоса. Семья готовилась к зиме зайти в новый дом.
От тяжести работы Фёдор болел. Казалось, что осколок вонзался ему в сердце.

-- Ничего, тяжёлые работы завершили! А теперь легче будет. Потихоньку притихнет боль, - уговаривал себя Фёдор.

   Но боль не собиралась стихать. Вставать утром с постели становилось всё труднее и труднее.  Вот уже и осень пришла, а работы по дому ещё не завершились. Сентябрьским вечером за Фёдором пришла машина. Это был арест за незаконную вырубку леса. Он почти уже не ходил. Погрузив арестованного под плач женщин, машина тронулась.

   До районного центра Фёдора не довезли. Он умер. Уголовное дело было закрыто, так и не открывшись. Хоронить фронтовика пришли все селяне, которые и помогли достроить новый дом.