Елизавета Факс

– Это потому, что ты отсутствуешь.
(Звучание хорошее, такое... перекатистое: эТо поТому чТо Ты... – А.Т.)

27, 28 апреля 2020 г.

– Как они меня все достали, – молвила она, волоком – за одну ногу – вынося табуретку на средину. – Все эти авторы... *уявторы! Шизофренизация текста, и ничего свыше. Свыше – прошу заметить! – ни-че-го... "Смерть автора"... Как может умереть то, чего нет? Автор! Тебе до автора... У тебя ещё кое-что до кое-чего не доросло... "автор"! Тьфу...
Наступал ответственный момент – единственный в жизни, второго такого не будет, а если будет – то не такой. Ёпс, упс... опс! С третьей попытки мы на табурете!
– Козомысель, гм... поэма! Исполняется впервые... и впоследние! Дык, ёпты. Кхм... "Розгрень. Юрзкие хомейки..."
Елизавета читала канонический текст в переводе А. Щербакова. Знакомые с "Бармаглотом" по версии Д. Орловской зелюки и шорьки, а также мюмзики, пырялись и хрюкотали по полной. Выражая своё несогласие. Они даже посягнули на чужую интеллектуальную собственность и айяяли. Им не запретишь. Елизавета читала "Тарбармошки", стоя на табурете, прижав руки по швам, читала отчётливо и громко, как читала Межелайтиса и "Чёрный крест на груди итальянца", ...адцать лет назад, когда она вместе с другими девочками и мальчиками со сцены Дома профсоюзов приветствовала номерную партийную конференцию. От напряжения слезилось в глазах и очень хотелось писать.
Сейчас тоже!
– Схожу, блин, отолью – а потом вернусь, непременно вернусь! И дочитаю всё до конца! До самого что ни на есть конца дочитаю! – погрозилась она, спускаясь с табуретки на пол. – Во так вот...
И побрела из света в полусвет, старыми ногами по коридору, к двери туалета. Бормотала: "За одну секунду... о как... испытуемые могут установить правильность предложения "Дятел – это птица"... или назвать растение на букву "пэ". На "пэ" я тоже смогу... Более удивительным, впрочем, является то обстоятельство, что мы способны за то же самое время определить отсутствие слова "мартинас" среди известных нам слов родного языка. Ну дак чего... Это всем известно... мартинас... нету слова, – Елизавета, грациозно приподняв платье, опустилась на деревянный стульчак. – Кажется что есть... а самом деле и нету... Эх! У нас там одна в туалете так и родила на шестом месяце".
Суровая дама жизнь стучала кулаком в дверь, повторяя голосом дяди Пети:
– Машка! Выходи! Дашка, выходи... Засела там... Не одна живёшь. Машка! Дашка!..
А ночью, когда Елизавета Факс уже спала на своём сиротском диване с продавленной головой и пружинами в ногах, билась в окно возле форточки, распевая на мотив "Учкудук – три колодца":
– Открывай... полно дрыхнуть... Открывай... выходи!..
А потом, уже совсем под утро, кто-то голосом Вениамина Николаевича гудел под самое ухо, брунжал шмелиным манером, гад крылатый: "Выпустите меня! Я не могу дышать! Выпустите меня! Здесь темно и гадко! Выпустите меня! Выпустите, выпустите, выпустите!"

– И что ты меня таскаешь по каким-то кладбИщам?!
Не голос – крик и стон измученной души... вырвался по-Белому из, моралью исковерканной, татарской полонной души...
Они прибыли на Сулажгорское сразу после обеда, в небесную пересменку – это очевидно! Метелица воронёного стада ещё крутила свою муку (мукУ или мУку?) над безлюдным, или так казалось только, десятым участком. Ещё их свитки развивались и тенью крестили памятные когда-то места, координатами небесных обителей перемечали земные юдоли.
Но уже кончалось время их. Тучки небесные, и которые странники, и другие, постоянные гении места, плодились на востоке, где над вершинами берёз стройно горела небольшая луковка золотая воздвигнутой по обету церквушки... И вдруг, все разом, как театральный занавес, надвинулись сюда – и погрузили во мрак могилки, кресты, звёзды, граниты, ёлки, груды пасхального сора и заодно Елизавету Факс с её спутником.
– Радоница сегодня, – ненавистным гнусавым голосом пронудил этот... как его?
– Имени даже твоего не знаю! И знать не хочу. Иов на гноище. Кто ты хоть есть? Пётр, Вениамин, царь Салтан, Ибикус? И зачем я тебя повстречала на свою задницу... И что? Радоница – что?
– Веселятся, – непонятно сказал мужчина. – Сегодня у них веселие. Руками плещут и ногами бьют, веселясь при виде нас. Радость-то! Радость какая! Что не такие как мы. Скопцы от Бога. Живые.

– Чтобы Россию понять, чтобы понять русского человека – дух русский пойми, принюхайся – вот! Умом, это прав он, не умом – нюхом, только носом и проникается Россия и русский человек, даже и на Манхэттене. Это кислый дух татарской овчины. Русский дух есть преимущественно татарский. И богатыри наши татары, багатуры... потом только перелицевали их под новую русскую ментальность... как и насильника-убийцу, язычника Владимира сделали святым и равноапостольным. Уж тогда Василий, в крещении, почему же он святой и равноапостольный Владимир, как будто и не крестился? На иконах тоже они.
– Татары? – ахнул мужик...
– Татары. Ты сам приглядись повнимательнее: ну какие они греки? Типичные татарские лики – скулы, разрез глаз, цвет лица... И тоска наша русская, хрестоматийная: "Поле... русское поле..." – не что иное как тоска степняка, запертого в непонятных и ненужных ему городах. На волю! В пампасы! Ур-рагх! К Последнему морю.
– Вэ Ян, "К Последнему морю", – сказал мужик, чтобы что-то сказать. Он был ошарашен и не скрывал этого.
– Так и живём, Витя, – вздохнул Пётр Константинович. – Так и живём...
– Я не Витя.
– ...Витя. Потому что все помыслы, все наши неисполняемые цели, они же заветы, суть ментальные дирекции. На уме Последнее море, под жопой грязь. Зачем убирать, если завтра поход? Ур-ра-а... по сёдлам... Последнее, оно же Царство небесное.
– Может, лучше выпьем? – нерешительно как-то предложил не Витя.
Елизавета Факс махнула ему рукой: пока не выговорится – так и будет трещать без умолку, как сорок сороков!
Умным глазом окинул Пётр Константинович прибранную могилку. На венке лента, а на ленте: "Любимой маме от сыновей". Устало прикрылся глаз. Губы не зная сами что выговорили вслух:
– Вот матери от сыновей бывает, а почему не бывает – сыну от матерей?
Мужик обиженно моргнул и взялся, как-то скрытно – боком – за приставленную к скамеечке, с того боку, лопату. Пётр Константинович, тот как-то углядел, Лизка-то прошляпила момент, всё думала: женатый или нет, а Петька успел вскочить и кочетом перелетел оградку:
– Ты что? Ты!..
Мужик с лопатой погнался за ним, размахивая свободной рукой – для скорости и придания равновесия телу. Лопату он нёс на плече, берёг для решающего удара. Пётр Константинович наддал, подпрыгнул – ухватился за сосну и почти не прилипая одеждой к смолистому стволу взобрался как мишка на высоту метра три. Никакая лопата не страшна. Преследователь покружил хищно вокруг, плюнул и вернулся на своё место. Улыбкой встретила его Елизавета Факс, и двумя завлекашками, выпущенными из-за ушей:
– А вас как зовут?
– Виктор, – ещё не остывший буркнул мужик.
– Очень приятно! А меня – Лиза. Меня тоже здесь хоронили, три раза.
– Как это?
Проснулся!
– Да, у меня даже трупные пятна есть, – Елизавета Факс стала расстёгивать кофту, – на груди, я сейчас покажу...
Утробно ворча, вниз по сосне сползал Пётр Константинович, то и дело приставая к стволу из-за смолы, отдираясь с пуговицами.
Мужик подпрыгивал сидя на лавке, поднимая – невысоко – руки, как курица-хохлатка, и открывая и закрывая рот, но без единого звука... Когда Елизавета Факс стала приближаться, со словами "Дай-ка я тебя!..", мужик сорвался с места и перемахивая через надгробия побежал, используя лопату как шест для прыжков.
– Ату, ату! – голосил прибывший на место Пётр Константинович. – Держи-и...
Мужик злобно оглянулся и ногой налетел на памятник какому-то капитану. Нога с хрустом отломилась, прямо вот так в коленном суставе и вышла из строя. Он дёрнул, оторвал её совершенно и, сильно размахнувшись, запустил бывшую конечность в сторону врага... Не попал, конечно. Тут у него и другая нога отвалилась, напрочь. Он ещё прыгнул один раз, но тут руки отказали: сразу две руки выпали из сочленений, а удар о землю раздробил руки на части. Мужик, конечно, какое-то время похорохорился, но ему ничего не оставалось делать, как свалиться окончательно. И голова-арбуз треснула, расселась на половинки. Всё.
– Объекты всегда изымают себя из общения, вот этот изъял, потом другой, третий, – сказал Пётр Константинович без сожаления.
Он уже сидел на скамеечке, где недавно был мужик Виктор, и с проснувшимся аппетитом жрал из баночки.
Елизавета Факс поглядела на него с отвращением. Вдруг повинуясь неосознанному чувству, схватила она лопату... (Стоп, откуда лопата? Лопату унёс мужик, а эта откуда? Да откуда я знаю – откуда... Ну, было у него две лопаты. Одну унёс, а другой я ухайдокала этого упыря. Какие проблемы? Когнитивно-аксиологическая модель действительности допускает. В отличие от когнитивно-логической.)

– В мире нас нет. В мире кто угодно и что угодно, но только не мы. Мир – это охота на Снарка, где Снарк – это мы. Снарк, некто или нечто, создаёт модель действительности... как я говорю – понятно, или так себе? понятно... создаёт репрезентацию мира, для своих целей. Для каких именно, неизвестно. И уже репрезентация задаёт все будущие параметры... нет! Не будущие, а прошлые. Параметры восприятия и оценки нашего прошлого опыта. А какой может быть прошлый опыт, если нас не было в мире и нет? Это-то понятно вам?
– Нет.