Полонянка. Глава19. Весна

Время действия - 1861 год; Киргиз-кайсаки - прежнее название казахов.

Начался Великий пост. В этот год он накладывался на мусульманский священный месяц Рамадан, и свадьбу решили играть после их окончания.

Дуня постилась по православному обычаю. Теперь она пекла в печи русский хлеб на хмелевой закваске, привезённой из станицы. Ах, с каким благоговением приняла Кадиша первый каравай из рук Дуни! Как давно не ела она родного, русского хлеба! Со слезами на глазах отломила она первый кусочек, благословляя девушку.

Картошку и морковь для Дуни привезли из Оренбурга, а мешочки с крупами и бутыль масла сунула в её санки невестка, когда Дуня уезжала из станицы.

Есим делал всё, чтобы помочь ей благочестиво провести православный пост.

Для казахов Дунин пост был непонятен. Мусульмане едят всё, что захотят, но только в такое время, когда неразличимы белая и чёрная нить. Хорошо зимой – поздно светает, рано темнеет. Но Рамадан постоянно смещается, и каждый год наступает он на одиннадцать дней раньше. Самое трудное для степняка – держать Уразу летом, когда ночь коротка, а днём нещадно палит солнце. В такую жару хочется пить, но это запрещено.

А скоро пришла весна. Весёлое солнышко подъедало снежные сугробы, и они чернели и съёживались. Старики выходили на улицу, блаженно прижмуривались:

- Вот для живых и весна настала!

Запах тающего снега будоражил молодёжь. Призывно смеялись девчата, а парни, словно молодые жеребцы, крутились возле них, показывая себя во всей красе.

Овраг за аулом стал наполняться талыми водами. И вот уже забурлила, заревела вода, понеслась, превращая балку в непреодолимое препятствие, потащила куски льда, снега, кучи золы, которую всю зиму высыпали люди.

На противоположной стороне оврага, у подножия Красной горы, расположились на отдых стаи перелётных птиц, кричащих без умолка так, что аульчане не слышали друг друга. Дикие гуси, утки, лебеди и Бог весть ещё какие птицы покрывали берег так плотно, что, казалось, снег и не думал таять, а продолжает лежать пёстрым, постоянно дышащим, двигающимся сугробом.

Вот с вершины Красной горы стала крадучись спускаться лиса. Осторожно подбиралась она к птицам, потерявшим всякий страх. Закричали аульчане, забегали, взялись колотить по железу, прогоняя охотницу. Но знала плутовка, что ничем ей люди не опасны, а потому и ухом не повела. Выхватила из галдящей стаи большую белоснежную гусыню и мгновенно скрылась за горой. А стая словно и не заметила пропавшей подруги, продолжила кричать, хлопать крыльями.

Перед распутицей вернулись из Ханской ставки старейшины. Суд биев признал, что барымта была незаконной, и угнанных коней Балта должен вернуть. А за нападение на дороге обязали его заплатить штраф – двести баранов. О причастности отца Айши к нападению старейшины и речи не заводили, потому как никаких доказательств этому не было. Но Балта исполнять решение суда биев не спешил, а потом и вовсе пропал, оставив в своем ауле жену и двоих сыновей.

Сообщение это тревожило Есима. Потому что был этот человек словно змея в доме – и не видно её, и не знаешь, когда выползет и кого укусит. Но предпринять всё равно было нечего. Разве что лучше охранять стада и табуны.

Приближался день выезда на летние кочевья.

Как-то Дуня спросила Есима, навестившего её в доме Кадиши:

- А что делают летом те аульчане, у которых нет скота?

- Они остаются на зимовье, выращивают просо.

- А велики ли их поля?

- Нет, душа моя. Их поля не сравнить со станичными. Это всего лишь маленькие участки вдоль реки. Почему ты спрашиваешь?

- Меня тревожит, что казахи так беззащитны перед зимней непогодой. Можно ли сеять проса больше? И людям будет больше запас, и солому после обмолота можно использовать на корм скоту.

Есим с восхищением смотрел на Дуню. Какая необыкновенная девушка! Претерпев столько бед от степных разбойников, она не озлобилась на весь народ, а искренно переживает за судьбы бедняков. Ему очень хотелось обнимать Дуню, страстно целовать её лицо, волосы, эти тонкие белые пальчики. Но Есим уважал её веру, понимал, что это было бы грешно, и чувства свои придерживал. И только взгляд его любящих глаз ласкал Дуню и нежил.

- Если посеять больше, то кто будет обрабатывать эти поля? – спросил он с улыбкой.

- Но есть же семьи, у которых скота мало. Разве не могут они остаться на зимовье? А за их скотом присмотрели бы пастухи.

- Так не принято в ауле, люди могут обидеться. Ведь выезд на джайляу – это праздник, и лишать его людей, имеющих скот – это плохая примета. Словно они уже его потеряли. Понимаешь, у казахов не положено делать без причины то, что делает человек в несчастье. Нельзя плакать понарошку, нельзя сидеть, подперев ладонью лицо, да много чего нельзя. Казахи верят, что это может накликать беду.

- Но ведь беда и сама может прийти каждую зиму. А если заготовить сена и соломы, то голод не будет страшен. Казаки держат много скота, но никогда от бескормицы не страдают, потому что есть запасы.

Подумал бай, помолчал:

- Конечно, можно было бы и больше проса посеять, и ячменя. Это нужно обсудить со старейшинами.

Старейшины долго думали, качали головами, спорили. Кто-то утверждал, что нарушать обычаи предков нельзя, кто-то настаивал, что нужно согласиться с предложением Есима и заняться заготовками кормов.

В конце концов согласились увеличить количество полей. Решили, что те аульчане, у которых мало скота, вместе со всеми отправятся на джайляу, поставят там юрты, но вернутся в аул на время посева и уборки. На зимних пастбищах нужно оставить ослабленный скот, а присматривать за ним и брать молоко будут те, у которых скота нет.

Решение это всех устроило. Проницательные старейшины, конечно, догадались, откуда к Есиму пришла такая мысль, но женского голоса никто не слышал, бай с ними посоветовался, уважение всем было оказано, и все были довольны.

Перед выездом на джайляу Есим задумал наведаться в Оренбург, нанять мастеров-строителей. Он готовил для будущей жены подарок.

Продолжение следует...