Палата N 6-бис

Палата N 6-бис.

Никита быстро открыл дверь и ударил его кулаком по лицу.
А.П.Чехов "Палата N 6"

Юлий Борисыч, как и многие его коллеги-психиатры, не верил в Бога. Более того, излечивая душу, он не верил в её отдельное существование, считая её всего лишь биохимической функцией. Однако же это нисколько не мешало ему быть успешным: его частная клиника последние годы процветала. Кроме того – фамилия Фройде (радость – нем.), достигшая его аж из екатерининских времен от немецких переселенцев, здорово ему помогала.
Если к этой фамилии и социальному весу её носителя – главврач, директор и хозяин в едином лице – приложить его внешний облик, глаз будет не оторвать. Представим: от головы до пят, каждым своим жестом, взглядом, улыбкой, величавым спокойствием он излучал успех. Пьянящим виноградным соком стекал он (успех) с его тонких длинных пальцев, когда подтянутый, моложавый, седое руно волоском к волоску, он садился за рояль (в клинике имелась гостиная для особых сеансов психотерапии) и с большим чувством ворожил на клавишах. Правда вместо упругих сонатных струй шопенианы в публику лились жиденькие потеки сетиментальных мелодий, изрядно хмельных. Но пациенты замирали и обмирали, оплавлялись и умиротворялись, а душевные косяки сглаживались. Нет, не мужчина был Юлий Фройде, а гораздо больше: что-то было в нем от джек-пота. И вовсе не вредило его призовой наружности неверие в Бога.
Размещалась клиника в живописи садов Гратчан, что в ближнем Подмосковье в окружении респектабельных особняков хозяев жизни, и попасть в нее было не просто даже при явном наличии психической кривизны – кроме дороговизны требовалась солидная рекомендация. Но кому повезло стать его пациентом, тех он приглашал в свой кабинет (или сопровождавшее лицо) и приватно сообщал, что душу лечат в церкви (во что я лично не верю), а он лечит психические болезни, природа коих материальна, то есть (повторимся) биохимия.
То же самое он говорил и своим сотрудникам, прибавляя, что разговоры о всякой душевной мистике негативно отражаются на работе и вообще – непрофессиональны. Говорил он взвешенно, полновесно, пользуясь ювелирной речью, и подобная открытость подкупала и, как ни странно, возбуждала особое доверие в медицинских и прочих смежных сообществах.
В первый же день работы нежная субстанция именем Виолетта тоже удостоилась приёма в кабинете Главного. Озвученная должность – личная ассистентка – и размер зарплаты порадовали её; все же остальное – о происхождении души и о врачебных обязанностях показалось ей двусмыслицей. И точно: спустя несколько дней, Юлий Борисыч, снабдившись солнечной улыбкой и кружевом изящных словес, задержал её после рабочего дня и загадочно произнёс:
– Простите, поможете мне в одном деле?
Виолетта была сама смешливость.
- Вы спрашиваете? Какое же дело?
- Заглянуть со мной в один симпатичный ресторан.
– Это моя служебная обязанность? – мило посветлела девушка.
– Ни в коем случае, – последовал лучезарный ответ. – Это ваше неотъемлемое право.
– Стало быть, я могу отказаться?
Врач был роскошно великодушен:
– На вашей карьере это не отразится.
Беседа завершилась отказом, но в мажорных тонах, а через пару дней – была суббота – она появилась в клинике экзотической бабочкой и с некоторым вызовом сообщила Юлию Борисычу, что муж уехал и целые сутки она к его услугам.
Сделав несколько распоряжений своему заместителю Икитину, Фройде вышел во двор и сел в машину. Неожиданно заместитель, воровато оглядевшись, взобрался на пассажирское место.
- Чего тебе?
Не только в этот час, но и вообще заместитель был ему, чуткому на все прекрасное, неприятен всем своим плебейским фасадом. Из подростковой мглы за ним тянулась кличка Икота. Было в нем что-то нелепое, расшатанное, колченогое - от икоты. Стань он стулом, сесть на него было бы опасно. Но приходилось терпеть – Икитин был его компаньоном и, отдадим должное – как менеджер был он бесценен: без него клиника бы не сделалась.
И все же он тоже был психиатром, но с уголовным душком.
- Чего тебе? – повторил.
- Я тебе уже говорил: есть не бедный человек. Его жена просит помочь по вменяшке.
- Что?!
- Ну, - замялся, - помочь с обследованием и заключением на вменяемость - для опеки. Делов-то...
- Зачем?
- Тебе какая разница? – нагловато. – Она хорошо платит. Остальное – не наше дело.
- Как у тебя просто. Это же уголовка.
- Да говорю же, дело чистое: он с головой не дружит и без нас – психозы, навязчивые состояния, паранойя. В Афгане контужен. А бизнес солидный. Телка боится, что другие отожмут.
- Советую – выброси это из башки.
Икота хотел возразить, но в дверях появилась лучезарная Виолетта. Зама как-будто облили кислотой. Он выбрался из машины, бросив – потом поговорим.
Пока ехали, Юлий решил окончательно, что займётся его образованием, иначе дойдёт до беды.

День тот был отмечен дружеским обедом в ресторане, потом в загородном доме шампанским и всякого рода десертом, потом банькой все с тем же десертом, ужином при свечах в каминной зале и пр.. Но к ночи прелести этой субстанции именем Виолетта исчерпались. Тяготило все: простенькие эмоции, узость кругозора и это томное «Юлик». Чужая... Навис вопрос – как бы деликатно от неё избавиться и вернуть её в свою среду. Резко зазвонил её смартфон.
– Ты где?! – с таким вольтажем вопросы задают только обманутые мужья.
- У Леры. (Подруга Лера служила аварийным люком).
Через минуту позвонила сама. Была нервна.
- Он псих! Сказал, если через полчаса не явишься, мне конец! Тебе тоже!
Ехали быстро. Она погоняла. Нежную царицу ночи сменила лавочница: её мотало как нижнее белье на веревке. Чужая – подумалось. Дорога была узкая, свет фар шарахался во тьме как заяц. А потом надвинулось что-то, похожее на стремительный локомотив. Ещё подумалось – откуда же здесь рельсы? Грохота столкновения он не услышал, однако же слепящий свет фар был не последним, что увиделось Юлию Борисычу.
Он увидел себя на высокой террасе, открывшей панораму холмов, живописных низин в цветниках немыслимых расцветок. Разливался нежный аромат. Над всем этим чарующим великолепием кружились облака, состоящие из очертаний людских тел. Глаз было не оторвать. И музыка – то ли шопениана, то ли нет.
 – А ты не верил, что душа существует без тела, - за спиной кто-то произнес печально.
Юлий Борисыч обернулся: шагах в десяти от него стоял прозрачный юноша в лёгкой тунике. Благообразное лицо его было исполнено дружелюбия и грусти. (Подумалось – грек).
– Теперь веришь?
– Это рай?
– Преддверие.
– А вон те, облака – это святые?
– Святые не здесь.
На душе сразу полегчало – и от доброты собеседника, что сквозила во взгляде и в интонациях, и от того, что ему, Фройде, вовсе и не нужны угодья святых.
– Это те, кто верил в царство небесное и в загробную жизнь. И готовился. А ты называл это чепухой и любительщиной.
Юлий Борисыч приятно оживился, почувствовав, что оправдаться труда ему не составит.
– Вы же понимаете – образованный человек не может в это не верить... в тайниках души так сказать...
– Но ты в эти тайники не наведывался, не готовил себя, а наоборот отдалялся все больше. Не взыщи, но ты готовил себе другое.
Юлий Борисыч оглянулся на панораму, и им снова овладела уверенность – раз ему все это показывают, значит это его удел. Но воспитательную беседу надо ведь завершить. Он обернулся к посланнику с лёгкой иронией превосходства, помня, как он своих пациентов нянчил прекрасным.
– Другое, – усмехнулся, – сковородки, что ли, печи?
– Конечно нет, – ты же и в ад не веришь.
– Это точно, не верю.
– Так что ни сковородок тебе, ни огня.
– Не возражаю, – весело ответил психиатр.
– В твоём случае будет то, во что ты верил – пустота.
– Не понял.
– Ничто и пустота, – вдруг опечалился посланник. – Небытие одним словом.
– Так уж и ничего, – расшутился психиатр. – Ну, хотя бы воспоминания будут?
– Тоска будет, – ответил посланник не без скуки. – А она, поверь, не такая, как на земле.
Фройде хотел сказать, что к тоске он привык – мол, проще насморка. И других исцелял. Он ринулся к краю плато, чтобы уйти к цветам и облакам.
– Никакой психолог не поможет, – произнёс посланник ему в спину.
Фройде занёс ногу, чтобы спрыгнуть на траву, но что-то могущественное остановило его, а именно невидимое стекло. Ангел стоял уже рядом.
– Вы выстроили своё мировоззрение под то, во что верили.
– А во что я верил?
– В себя... Вот и получите – себя.
Юлий Борисыч постарался взять себя в руки:
– То пустота, то небытие с тоской. Теперь я сам, – психиатр не сдержал раздражения.
– Охотно объясню, – посланник сама любезность. – Душа ваша будет бодрствовать и осознавать небытие каждое мгновение.
– Но я же не верил в душу, – занервничал Фройде, хватаясь, за что попало. – Значит  её не будет как и её переживаний.
– Душа бессмертна помимо вашей веры. – Сдержанности посланника можно было позавидовать. – Тела нет, но все его желания останутся при вас.
Как-то во все это не верилось, хотя...
– Но я же сеял разумное, доброе. Я лечил души!
– Как можно лечить то, во что не веришь? Но не беспокойтесь: все, что вы накопили за всю свою земную жизнь – желания, стремления, привычки, самоуважение останутся с вами, а удовлетворить их будет уже нечем. Пищи им уже не будет. И будет все это вас сжигать. Поверьте, это хуже, чем сковородки и печи.
Нет, не верилось: в голове мелькали обрывки мыслей о высшем человеколюбии и милосердии, и здесь  как-то все деликатно, мило и по домашнему.
– А зачем вы все это рассказываете и показываете? В целях воспитания?
– Пожалуй. Чтобы вы знали, чего лишились добровольно. У вас будет только ваше.
– Хотя бы публика будет?
– Вы верили, что человек создан из обезьяны. Но доказательств нет, а мы с фантомами не работаем. Только с реалиями.
– Так что я  – добыча дьявола?
– Конечно нет. Вы же не маньяк-педофил и массовых убийств за вами не значится. Не веруя в Бога, вы не верили и в дьявола. Так что вы просто  – нигде.
Чарующий мир за «стеклом» тем временем стал сереть, тускнеть и угасать, и смотреть на него становилось не приятно. Потом вдруг возникло ощущение, что он спускается на лифте, и вот окружает его тьма. Но движение длилось, и у тьмы были различные состояния – чернее и чернее. И вот – не просто отсутствие света: мрак был материален, густой и плотный – такой, что Юлий Борисыч стал задыхаться.
И тогда, ни на что уже не рассчитывая, он завопил. И сразу почувствовал, что к нему со всех сторон тянутся руки – гладят его шею, лоб, щеки, плечи. Он хотел открыть глаза, но боялся, что тьма забьёт ему голову и заполнит нутро. И все же глаза открылись. Вокруг было светло, а белые руки принадлежали врачу, медсестре и сиделке. И сам он был бел – в гипсе, в бинтах и на распялках. И даже информация от врача – как приятный белый ветер:
– Поздравляю, коллега, будете жить и даже самостоятельно ходить в туалет.
– А пассажирка? – с усилием пролепетал Фройде.
Врач хмыкнул, изобразив в лице озабоченность.
– От мужа ей досталось больше, чем от вашего лобовика.
Через пару дней, ещё не имея возможности ходить в туалет, он попросил вызвать священника, и врач к странной идее отнёсся с пониманием.
Священник провёл в палате Фройда два часа, но о чем говорили, неизвестно. Ещё несколько раз он приходил и задерживался. После его визитов на прикроватной тумбочке собралось несколько книг: Евангелие, «О молитве», Псалтирь, «Идиот», «Аскетические опыты» и ещё две-три.
А потом вдруг в палате появился его заместитель Икитин и поразил Юлия Борисыча: завхоз превратился в кандидата медицинских наук. Белый халат с иголочки, ослепительная сорочка и синий с золотом галстук. Неведомо откуда взялось высокомерие с налетом превосходства. Заменяя патрона, он развернул в себе начальника, доктора, гуру, в котором все нуждаются – от солидных пациентов и их ходатаев до последней технички. Даже речь изменилась.
Удивление отразилось в глазах Фройда.
- Да-да, - подтвердил Икота, вовсе не удивляясь.
- Я твой последователь, всего лишь. Ботаники говорят – главное вовремя поменять горшок. Твоя любимая мысль.
Между тем новоиспеченный мэтр критически оглядел книги, поинтересовался его самочувствием.
- Как дела в клинике? – спросил Юлий Борисыч.
Тот заверил, что все чередом и вдруг сообщил командным тоном, что лично займётся его лечением, когда его кости соберут.
Не без иронии Фройде спросил – от чего же он станет его лечить?
Икота взглянул в сторону книг.
- По нашему профилю – от душевной аномалии.
... Только Через месяц на костылях Юлий Борисыч появился в своей клинике, и встречен был весьма тепло. Главврач устремился в зал, где он когда-то устраивал музыкальную биохимию, и попросил сотрудников, персонал и пациентов собраться безотлагательно. Зал быстро заполнился, и собравшиеся с нескрываемым любопытством глядели на костыли Фройды и особенно на Евангелие, которое он теребил в нервных пальцах. В дверях стоял новоиспеченный главврач и директор Икитин.
Юлий Борисыч рассказал о том, что видел во время своей клинической смерти, и подъитожил:
- Друзья, приношу извинения, но свидетельствую: душа существует отдельно.
Слушали с огромным вниманием и сочувствием. Но потом началось замешательство, когда он заговорил о том, что душу можно лечить только в церкви. Он сказал, что клинику придётся закрыть, так как это все (обобщающий жест) обман и безумие. Затем он призвал всех к покаянию и обращению к Богу. Он сказал, что лично возьмёт в свои руки дело их спасения, и до закрытия клиники каждый день будет им читать Евангелие и молитвенные правила.
- А на дворе построим часовню. Это будет нашим общим покаянием. На завтра я пригласил священника изгонять из этих стен нечистую силу.
Эту сумбурную и мало понятную его речь прервали два крепких санитара (обычно они работали с сановитыми делириками). Аккуратно и умело взяли они эксглавврача под руки, молодая врач ловко сделала ему укол, и тотчас, обмякшего, увели. По странному совпадению, его поместили в палату, на двери которой значился номер 6.
Спал он почти сутки. И только открыл глаза, как медсестра, дежурившая у его койки, встала и молча вышла. Щелкнул ключ. Юлий Борисыч огляделся. Обычная палата с умывальником, туалетом за перегородкой, столик, а над ним полка с его книгами для спасения души. Снова лязгнул ключ – вошёл Икитин в безупречном халате и синем галстуке, за ним медсестра внесла завтрак. В дверях встал санитар.
- Я что, изолирован?
- Тебя нужно подлечить.
- От чего?
- Навязчивые состояния наш профиль, успешно лечатся химией. Сам знаешь.
- Ты называешь веру в Бога и в бессмертие души навязчивым состоянием, - грустно констатировал бывший психиатр.
- Я твой последователь.
Хотел было ЮБ возмутиться, но понял – бесполезно: силы могут пригодиться. Вдобавок взгляд задержался на полке с книгами, и ЮБ совсем успокоился.
- Но мне надо в церковь.
- Священник придёт сюда – только пожелай.
- Мне нужны книги.
Икота заверил, что достанет любую книгу, хоть Талмуд. В следующие дни приходили бывшие коллеги по медицинской части, задавали вопросы – те самые, какие в своё время задавал сам. Даже устроили что-то вроде консилиума. Это не могло не насторожить, но Юлий Борисыч полностью отрешился, все больше погружаясь в мир евангельских истин.
От медикаментов Фройде наотрез отказался, но Икота и не настаивал. Через месяц все объяснилось: в палату вошёл Икота в сопровождении двух санитаров. Он сказал, чтобы Фройде был мужественным, после чего вручил ему заключение о его недееспособности. Отсюда следовало, что весь бизнес, то есть клиника отошла компаньону, то есть Икоте. Старался быть доверительным – мол, Юлий может остаться обычным консультантом, но будет лучше, если уйдёт.
Были опасения, что Фройде пойдёт войной, но не случилось: за это время весь его социальный блеск померк, но не бесследно – в глазах его появилась светлая отрешенность.
Собравшись, он вышел на улицу и пешком отправился на электричку. По дороге вспомнил о жене, которая за все время ни разу не объявилась и не справилась о его состоянии. Он достал телефон который Икота вернул ему при расставании. Жена ответила, но сказала, что не хочет его видеть и знать, они разведены и, пользуясь его недееспособностью, она перевела на себя их квартиру, обе машины и загородный дом.
И снова Юлий Борисыч удивился, как внутренний свет, затеплившийся в нем однажды, обессмыслил и эту невзгоду. Жизнь прекрасна, подумалось, когда он отправился в Зеленоград, на квартиру своих умерших родителей, оставленную ему женой.
Какое-то время он алтарничал в одной местной церкви и дослужился до псаломщика. Потом следы его потерялись. Впрочем, никто их и не искал..

Прошло два года. В глухой деревне Пермской области стоит небольшая церковь Николая Угодника. Она выглядит так, словно отечественная война закончилась только вчера. Такое было впечатление, что со стен содрали кожу и кирпичи кровоточили. Но крест стоял на своём месте. Но не он один воссылал небу молитвы. Вокруг царил идеальный порядок, а окна нижнего ряда были заделаны новыми стеклопакетами. Дверь была открыта, но и внутри грязи не было: наоборот, здесь правил не редкий случай безупречно ухоженной нищеты. Следы разрухи где были замазаны, а где и закрашены. Единственно ухоженное место было в алтаре и на солее. Но иконостас был беден.
Отца Юлиана любили: говорили, что с такой внешностью следует служить в столицах, ну а пока его не отозвали, старались успеть ему помочь в благоустройстве церкви. Служил отец Юлиан по выходным и праздникам. В остальное время он занимался уборкой церкви и посещением на дому своих прихожан, помогал им, чем мог, и беседовал с ними о божественных предметах. А поскольку экономическая жизнь в округе была более чем ничтожная, в деле утешения и умиротворения батюшке не было равных.
В тот день ему позвонил глава местного благочиния и попросил подменить его, так как очень уж нездоров. Где подменить? В ИТУ, то есть на зоне, которую он окормлял. Машину пришлют в шесть утра.
Все в зоне было в диковинку: пропускной режим, высокие стены с бахромой колючки поверху, серые колонны зэков, шагающих а столовую. Церковь была маленькая и больше походила на часовню. Отец Юлиан готовился к литургии, несколько зэков помогали ему, шныряя как мыши. Но сперва следовало исповедать желающих. Их набралось около десятка и из-за тесноты пришлось вызывать в помещение церкви по одному.
Подошел один, второй. Отец Юлиан привычно возлагал на голову епитрахиль из чувством провозглашал:
- Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти чадо (имя), и аз недостойный иерей Его властию мне данною прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Когда подошёл третий, отец Юлиан обомлел. В нем он узнал Икоту. Тот тоже его узнал, возникла немая сцена. Смятение Икоты сменилось гневом, злостью, яростью и завистью. Наконец он не сдержался: сильнейший удар в челюсть обрушил благообразного Юлия Борисыча. За ним последовали удары ногами, которые остановил дежурный офицер вместе с другими зыками. Плачущего Икоту увели. Прибежавший медбрат (тоже зэк) обработал раны батюшки – исповедь продолжилась, после чего началась литургия. И эта литургия была лучшая в  жизни отца Юлиана.
Начальник зоны пригласил иерея отобедать, и по дороге поинтересовался характером их прежних отношений. В свою очередь и отец Юлиан от начальника узнал подробности. После исчезновения Юлия Борисыча Икота свой замысел «по вменяшке» осуществил. Того бизнесмена под видом лечения заключил в ту же палату N 6. Не для лечения, нет, но для оформления недееспособности, тем более что алгоритм был успешно отработан на Фройде.
Сперва все складывалось идеально, но неожиданно пациент умер. А вот этого скрыть не удалось: у пациента оказалось много друзей по Афгану. Вмешались юристы, и дело открылось. Началось следствие.
Покидая зону, отец Юлиан попросил не применять дисциплинарных мер к этому горемыке.
Через две недели отцу Юлиану позвонил благочинный и сказал, что завтра из зоны придет за ним машина.
Начальник лично встретил батюшку на КПП и сказал, что заключённый Икитин просит беседы, и добавил, что после неё он будет готов к обряду крещения.