Жизнь Барсука, как она есть и как ее нет

Барсук, опустив хвост, стремительно пробежал через кроличий луг и понесся к живой изгороди, разделяющей собственность. Когда до общей тропы оставалось три вздоха и два прыжка, он был сражен громким возгласом:
- Стоять!
Барсук замер и вдруг начал напевать и без того замученный с утра мотивчик, как бы не придавая значения неловкости сложившейся ситуации.
Перед ним, над кустами изгороди, торчали уши и дробовик, а в просветах угадывались очертания их владельца.
Конечно, это был Белый Кролик. А кому еще быть? Ведь Барсук только что примял толику его растительной собственности, но не из природной своей лености, а из чистой экономии времени. Барсук, как натура рефлексивная и не чуждая философской мысли, ценил время. Можно даже сказать, что он знал ему цену!
Но сейчас барсук предпочел бы воздержаться от точной, но опасной формулировки, ибо в слове "цена" для ума недалекого всегда таится намек на коммерческую выгоду.
Выпутавшись из терновника белый кролик с грозным взглядом на изготовку двинулся к барсуку и крикнул:
- Гони 8 морковок.
- За что?! - возмущенно встрепенулся барсук.
- За право прохода по чужой территории!
Барсук развел лапами. - У меня нет морковки, ни сколечко нет.
- Тогда давай сладкими кореньями.
Кролик сложил уши домиком и несколько раз повел глазными яблоками влево-вправо, как будто перекидывал кости на счётах, и выдал: - По сезонному курсу будет 5 штук средней величины.
Барсук вздохнул. Он мог бы просто уйти и не вернуться. Ну да, это оскорбило бы кролика, но тот сам виноват, какие могут быть счеты между соседями! Подумать только, каков выгодник! Откуда он взял эту цифру?! В их лесу испокон не было реестра штрафов. Каждый сам определял степень своего ущерба, но ценность добрососедства сводила ее к минимуму. 
Право же, дело не в морковке, потому как для него, Барсука, это вовсе не морковка, - это брошенная ему перчатка!
Как будто он - не уважаемая личность, а тля дрожащая. Иной бы прошел по чужому лужку, как подарок сделал... от хозяина - "здрасти" и вслед еще пожелание здоровьица.
А тут - штраф. Фу! Всякое порядочное достоинство сконфузилось бы от такого принижения.
...
Барсуку не давала покоя слава!
Закроет глаза, и видит: залитая солнцем поляна и восторженное зверьё по обе стороны… и возгласы радостные, и денек чудесный, и он - в черной шляпе... нет, лучше в соломенной. Короче, он - в шляпе и в сиянии славы идет и на приветствия величественно... нет, лучше благосклонно…  Благосклонно так шляпу тросточкой приподнимает, а все скандируют: ура Барсуку! Барсук гений…
тут малость туманно, потому что он еще не придумал, как будет прославляться.
Когда, в конце концов, умозрительные картинки поблекли, Барсук нехотя открыл глаза, и его взгляд тут же уперся в корешок книги. Смысл, перекочевавший вместе с буквами на благодатную почву барсучьего сознания, заставил барсука подпрыгнуть сразу на всех четырех лапах в восторге от того, как хороша идея! И как хороша жизнь! и как особенно хороша она у писателей, особенно у таких талантливых, как он.
Конечно, безусловно и всенепременно барсук будет писать детектив. А кто если не Барсук.
Лес был полон прозаиков и поэтов, копирайтеров-монументалистов и других щелкоперов. В прошлом году он сам держал речь под новогодней елкой во славу Лесного Слова!
Но никто никогда в лесу не писал детективов!
Хроники осенней миграции - да.
Реквиемы к открытию охотничьего сезона - да.
Гимны матушке-природе - да.
Поэтические оды счастливому спариванию - да.
Пособия по хореографии брачных танцев - да.
Детективы - нет!
Не прижился жанр в лесной литературной среде. Хотя были и преступления, и наказания, но без интриги, без мозгового штурма обывателя! А все потому, что в лесу все знают - кто, как и почему.  А в детективном жанре до последнего авторского слова все обязаны теряться в догадках!
Барсук жаждал хитро выдуманного преступления! Тут требуется поэзия лжи и соль загадки... да, страницы его детектива будут засыпаны этой солью!
Он закрутит сюжет на инновационных трендах... например, удушающая змея породы боа-констриктор... или пирог с ядовитыми ягодами на праздничной ярмарке осеннего изобилия... а может, идейный психопат, затыкающий неугодные рты бледными поганками.
"А еще терроризм", - мелькнула мысль, но тут же испугалась саму себя и, заметая эмоциональные следы, спряталась в блуждающих мозговых импульсах, подальше от столбовой дороги логических выводов и большой политики.
Барсук намеревался выйти за пределы классификации лесных преступлений и придумать нечто, чего никогда не было. Он обыскал самые дальние чуланчики своей памяти и пришел к заключению, что "дружелюбный сосед - убийца" - это то, чего не было, а теперь будет!
Но совсем отрываться от действительности, пожалуй, не стоит. - подумал Барсук и решил, что прототипами вполне могут стать известные в лесу личности.
...
Итак: Пасхальный ужин. Две добропорядочных семьи кроликов на общедомовой лужайке разбили праздничный пикник.
Детвора - в играх. Взрослые - в беседах от высоких до низких материй, перетекающих по вертикали туда и обратно... где-то посередине мнения не сошлись, возник спор, грозящий острыми краями распороть ткань добрососедских отношений. Крольчихи, сунув мужьям по "пьяной морковке", замяли конфликт.
Но дело, как говорится, имело продолжение. Укоренившаяся вражда с легкостью находит новые основания.
Спустя неделю новое основание расцвело во всех смыслах. На межевой полосе между усадьбами росло несколько кустов земляники, на которые претендовали обе стороны.
Для передачи дела в суд спор был слишком ничтожен, но для уязвленной гордости - повод изрядный. Конфликт набирал обороты, призывая на арену социальные статусы и незыблемость репутаций. С одной стороны - известный и уважаемый адвокат, с другой - законно назначенный прокурор.
Узы дружбы были решительно порваны, но положение, как говорится, обязывает, и стороны пришли к консенсусу. В результате земляника была объявлена non tangendus, и со временем благополучно съедена детворой с обеих сторон.
И вот, когда пожар был потушен обоюдным ледяным презрением, обнаруживается труп Скунса на той самой межевой полосе. А тут надо заметить, что Скунс, будучи главным свидетелем по судебному делу, стоял восклицательным знаком между адвокатом и прокурором.
...
Барсук потянулся и, проследив взглядом за полуденным лучом,  довольно ухмыльнулся. Он еще не обедал, а кашу интриги уже заварил.
Плотно откушав и выиграв мучительное сражение с послеобеденным сном, он погрузился в работу.
Две недели Барсук не появлялся на глаза. В затворничестве и творческом пылу он ковал себе славу. Обживая и обустраивая детективный сюжет, он сломал множество логических копий и немного потерял в весе.
И вот, точка поставлена. Ветер гордости надул паруса предвкушения, придавая энергию, доселе ему неведомую. Воображение разыгралось, он явственно видел себя в венце славы и даже чувствовал запах лавра не только из супа. Он представлял себе толпу знакомых восхищенных лиц, и теперь его неудержимо тянуло туда, на ярмарочную поляну... но как же ему не хотелось обходить эти чертовы кроличьи угодья.
"Может, еще разок прошмыгнуть? - выскользнула из коллективного бессознательного анонимная мысль.
"Авось обойдется, - принял на себя ответственность Барсук и, опустив хвост, стремительно побежал через луг к живой изгороди.
- Стоять!
Потрясая дробовиком, со всех лап к нему несся Белый Кролик.
Барсук слегка обалдел. Он уже ожидал команду "лапы вверх" и даже сгруппировался.
Но подбежав, тот взволнованно затараторил:
- Куда ты запропастился? Я уж грешным делом подумал, что тебя тоже. - Понизив голос прошептал кролик.
- Меня тоже? Что тоже?
Ну, как Скунса, соседа твоего! Убили! Его же вчера на вашей меже нашли.
- На меже? На нашей?
- Ну да, вы же единственные изгородь не поставили, дружили вроде. Рядом живете, а ты не знаешь? А почему? - с растущей настороженностью спросил Белый Кролик.
- Я… мне… - замямлил Барсук, - мне домой надо, потом поговорим.
И он бросился назад через кроличий луг, вытаптывая всё, на что нервно опускались лапы.
Штормовая волна опасности захлестнула барсучий мозг.
Ворвавшись в дом, он кинулся к письменному столу и начал лихорадочно вымарывать все упоминания о скунсе, о меже, об убийстве, и даже о намерении убийства и вообще любые намеки на злой умысел.
Когда брошенная судьбой гнетущая тень причастности была окончательно стерта, тиски страха потихоньку отпустили сердце барсука, но болеть оно не перестало. В его душе будто рухнуло величавое здание - рассыпалось в пыль и беззвучно осело.
Вместо гениального детектива перед ним лежал куцый пересказ банального скандала.
Снедаемый отвращением к себе, Барсук заплакал. 
А плача, вспомнил о добряке Скунсе и теперь уже плакал о нем... и о вероломстве чьей-то души... и о непостижимости меры зла, и о слабости своего барсучьего сердца, и об ускользающих мечтах... а когда внутри всё примирилось в общей печали, он сложил истерзанную рукопись в коробку из-под конфет и сунул под кровать.