Закончился выпускной бал. Все было просто великолепно!
Я танцевал до боли в мышцах, до изнеможения в коленях. Впрочем, как и все.
Естественно, мы не удовлетворились тем рационом, который предоставили нам родители. Соки и газировка служили лишь запивоном для основного, заранее и тайно заготовленного нами блюда - вискаря, услужливо припасенного для нас сыном школьной поварихи, который был вечным нашим должником…
Кровь кипела в жилах, сердце бешено рвалось из груди; все былые невзгоды и распри между нашими параллельными классами просто испарились. Подогреваемые алкоголем, мы дружною толпой слились в едином порыве восторга и благоговения. Мы обнимались и целовались друг с другом, как будто были закадычными друзьями все последние годы. Мы пили, пели и танцевали, забыв обо всем. Впереди каждого из нас ждало прекрасное будущее, о котором в этот момент никто и не думал.
Королем выпускного бала объявили не меня, да я и не претендовал. Мишка Сорокин, наш золотой медалист, отличник и лицо школы - по праву заслужил корону. Кто был королевой бала, я даже и не помню, это было не важно. Скорее всего, Наська Погожина, невзрачная, полненькая, но тоже очень умная и способная девчушка, которая была совсем не в моем вкусе, да и не во вкусе Мишки Сорокина… Но это уже их проблемы, которые меня совершенно не касались.
Я был увлечен своей мечтой, о которой воздыхал весь последний год. Она будоражила мои сны, мои фантазии, все мое естество. Я не мог нормально воспринимать учебный материал, которым обильно поливали нас учителя, ибо передо мной всегда был ее силуэт… Ее легкая полупрозрачная кружевная кофточка, под которой виднелись застежки бюстгальтера, навсегда отпечаталась в моем сознании. Она весь год сидела за партой передо мной, и мне ничего не оставалось, кроме как пялиться на грациозные изгибы ее лопаток и заветные застежки. Мои робость и застенчивость не позволяли приблизиться к ней, заговорить о чем-то серьезном, о чувствах, которые она во мне вызывает. Максимум, который я себе позволял - это небрежно ткнуть ее во время урока между лопаток карандашом и спросить, не знает ли она, как надобно вычислить тот или иной интеграл или другой какой логарифм. На что она всегда отвечала ласковой улыбкой и, отвлекаясь от своих дел, поворачивалась ко мне, и в двух словах, но гораздо понятнее, чем любой из учителей, все доступно объясняла.
Леночка. В этот вечер она была просто обворожительна! Всегда прямые длинные золотистые волосы были в этот раз завиты и сплетены на голове в виде какого-то нелепого гнезда, посыпанного блестками. Но в сочетании с ее очаровательным платьем выглядело это не совсем ужасно. Хотя многие одноклассницы извратились над собой гораздо хуже.
А она была красивее всех. Впрочем, как всегда. Я не мог отвести от нее взор. И это было не обыденное мое каждодневное любование ею, когда она входит в учебный класс, проходит к своему месту и чинно располагает письменные принадлежности на парте. Эту процедуру я выучил до мелочей. Я заранее приходил на каждый урок, чтобы обязательно увидеть, как Леночка занимает свое место, как ее упругие аппетитные ягодицы в обтягивающих штанах располагаются на жестком деревянном стуле, как тонкие ручки начинают выкладывать необходимые вещи из сумочки на стол… А тут она была не привычной прилежной ученицей, - она была Афродитой, сошедшей с Олимпа, дабы поразить всех в самое сердце! Не знаю, как остальных, но меня она точно поразила, несмотря на нелепое гнездо на голове.
То ли ее облачение с откровенным декольте и с еще более откровенным вырезом на спине, на этот раз без каких-либо застежек, то ли вискарь, активно разгоняющий кровь по жилам, но что-то добавило мне смелости. Я подошел к ней и пригласил на танец. Почему-то в тот момент я совершенно не удивился, что она согласилась. Я был уверен, что так и должно было быть.
Мы кружились в диком танце, держась за руки и невпопад дрыгая ногами. Мы, как сумасшедшие, смеялись и радовались этому. Мы замедлялись, когда музыка становилась спокойнее, и я, прижимая ее к себе, чувствовал ее руки на своих плечах. В эти минуты мне казалось, что кроме нас во всем мире никого нет, все вокруг - лишь фон, лишь декорации для нас, готовых ощутить настоящее счастье. Она обнимала меня, положив голову мне на плечо, а я робко поцеловал ее нежную щеку. Она мгновенно подняла голову, уставилась пронзительным взглядом в мои глаза, а по спине у меня пробежало с тысячу мурашек. Я испугался, что совершил опрометчивый поступок, что она сейчас оттолкнет меня и уйдет. Но вместо этого она впилась в мои губы, и мы надолго слились в страстном поцелуе. И в эти минуты я искренне недоумевал, - какого же дьявола я не мог позволить себе такого поведения раньше? Значит, все это время я ей тоже нравился? Значит, все это время можно было не пялиться ей в спину, а спокойно обнимать и целовать? Но все это не важно, ведь есть только сейчас.
А сейчас я был счастлив. Я был просто на седьмом небе! И когда на краткое время мы расставались, я вваливался в толпу парней, грозно требуя, чтобы мне срочно налили пятьдесят грамм боевых, все смотрели на меня с одобрением, а может и завистью. Но в их глазах я был сегодня героем, героем гораздо большим, чем король бала, этот ботаник, Сорокин. Пусть он мучается там со своей назначенной королевой, а у меня сегодня своя королева! Хотя, может, никто так и не думал. Но мне было достаточно того,что в своих глазах я был героем. И было плевать на то, что подумают окружающие, плевать, что будут говорить теперь уже бывшие учителя, плевать, что будет завтра, плевать, что по телевизору постоянно рассказывают о каком-то нашествии марсиан. Я возвращался к ней, и мы снова предавались веселью и страсти, забыв обо всем вокруг.
Но бал закончился. И все действительно было великолепно.
Я провожал ее домой, мы много болтали и смеялись. Мы вспоминали разные нелепые ситуации, возникавшие в течение учебного года, и сходились во мнении, что оба вели себя очень глупо. Она призналась, что я ей давно нравлюсь, а я в ответ засыпал ее историями из своих наблюдений за ней. Она, улыбаясь, сказала, что костюм мне великоват и висит на мне смешно, на что я ответил, что ее гнездо на голове тоже очень нелепо. Мы рассмеялись. Я накинул на нее свой пиджак, видя, как она начинает ежиться от ночной прохлады.
Мы зашли в ее подъезд. Мне крайне не хотелось расставаться с ней, я крепко обнимал ее и чувствовал теплоту объятий. Ее небольшая, но упругая грудь упиралась в мою, и я чувствовал, что меня от нее отделяет лишь тонкая ткань платья. Я снова страстно поцеловал ее губы и почувствовал, как внизу живота со всего тела начинает собираться тепло, концентрируясь в одном месте, которое вдруг начало увеличиваться в размерах. Леночка, видимо, тоже почувствовала это, потому что прижималась ко мне всем телом. Она улыбнулась, опустила руку вниз и несколько раз погладила меня по штанам в самом интимном месте. Я на мгновенье растерялся и чуть было не отдернул ее руку, но потом, видимо, инстинктивно, обеими руками неумело схватился за ее грудь и тоже начал гладить и мять ее сквозь платье. В этой эйфории я уже не понимал, что происходит и как следует себя вести. Но Леночка, видимо, была более смекалистой. Она отстранила мои руки от себя, сняла пиджак и протянула его мне. Затем сказала: “Время позднее, мне пора. Давай увидимся завтра?” И, не получив ответа, чмокнула меня в щеку и убежала наверх по лестнице.
Я еще некоторое время стоял с пиджаком в руках, слыша, как со скрипом захлопывается дверь, пытаясь прийти в себя и осознать, что же такое со мной было, и не сон ли все это? Но, переполняемый чувствами, я выбежал на улицу и вприпрыжку поскакал домой. Мне хотелось кричать, мне хотелось ликовать, мне просто необходимо было обнять и расцеловать первого встречного, чтобы поделиться с ним своей радостью.
Да, у меня еще не было девушки, не было нормальных отношений. Да, я девственник. Все, что было до этого - глупые детские шалости. Невинные поцелуйчики в щечку, не более. А тут… тут, похоже, у меня появилась девушка. Девушка мечты! И завтра я с ней обязательно увижусь! И буду снова обнимать и целовать ее, снова буду растворяться в ее ласке и нежности. А может быть, мы зайдем гораздо дальше… По крайней мере, мне очень этого хотелось. Безумно хотелось. После сегодняшнего я понял, что это уже были не просто мечты, это были реальные и осуществимые перспективы. Главное - сегодня заставить себя уснуть. После такого вечера, после стольких впечатлений уснуть будет крайне сложно. Завтра я приведу себя в порядок, соберусь и первым делом отправлюсь к ней, к своей мечте. И проведу с ней весь день! Да хоть всю ночь! Или, нет. Всю жизнь! Но это будет завтра.
Однако, завтра выдалось не совсем таким, как планировалось. А если точнее - совсем не таким.
Меня разбудил отец совершенно несвойственным ему мягким и ласковым голосом. Он настаивал, чтобы я просыпался, потому что есть некое очень важное дело. Вставать мне абсолютно не хотелось, ибо спал я всего несколько часов. Глаза наотрез отказывались открываться, голова гудела, как паровоз, а все тело дико болело после вчерашних танцев. Но отец был непреклонен и, не обращая внимания на мои сонные аргументы, не собирался отставать.
В итоге, приходящий в себя мозг выудил из памяти воспоминание о вчерашнем общении с Леночкой, и я, как ошпаренный, вскочил с постели. Леночка же! Нужно срочно собираться и идти к ней, чтобы закрепить вчерашний материал и продолжить ковать свое счастье.
Но отец остановил меня, внезапно схватив за руку.
- Сынок, - сказал он сбивающимся голосом, - тебе необходимо сейчас привести себя в порядок и собрать вещи. Скоро за тобой приедут.
До меня не сразу дошел смысл сказанного, я высвободился и принялся копошиться в шкафу, выбирая из имеющегося арсенала наряд, в котором я мог бы появиться перед своей ненаглядной и поразить ее в самое сердце. Наряд, который подчеркнул бы мое спортивное стройное тело, довольно мощные мышцы рук, атлетическую грудь и крепкий пресс. Чтобы увидав меня на пороге, она ахнула и упала ко мне в объятия. Но тут я замер, до меня дошло.
- Э-э-э... кто приедет? - я с откровенным недоумением уставился на отца.
Мне не было известно ничего о планах родителей на мои последние, уже послешкольные, каникулы. Чего это они там придумали себе? Я собирался несколько дней отдохнуть после выпускного. Отдохнуть от всего и всех, особенно от учебы и постоянных утомительных наставлений родителей. Поступать в вуз я буду еще не скоро, месяц у меня есть, готовиться к сдаче экзаменов мне больше не надо, отмучился, слава богу. Так какого же лешего вы ко мне пристали, товарищ папа?
Мой взгляд, видимо, отчетливо задавал этот вопрос, потому что отец сразу принялся объясняться:
- Дело в том, сынок… Как бы тебе это сказать… Недавно пришло письмо. В соответствии с новым постановлением нашего правительства дети обязаны сразу после окончания школы прибыть на специальные базы квалификации и распределения. Я точно не знаю, что это за базы такие, но прибыть нужно обязательно, иначе нас ждет огромный штраф. Или даже уголовное преследование…
- Что за чушь? - откровенно недоумевал я. - Ты это так шутишь надо мной? Совершенно не смешно, пап.
Я продолжил копошиться в шкафу, а он достал из кармана сложенный втрое лист бумаги, развернул его и протянул мне. Я молча взял листок, прочитал написанный текст, не понял ни слова и прочитал еще раз. Это было письмо от местной администрации, в котором объяснялись положения нового закона об обязательной квалификации граждан, окончивших среднее образование. Из текста следовало, что в связи с изменившейся ситуацией в стране и мире, каждый гражданин, окончивший школу или другое учреждение среднего образования, обязан явиться в спецпункт КОР (квалификации, обучения и распределения). С какой целью - не указывалось. Но за уклонение от обязанности действительно грозила уголовная ответственность как самому гражданину, так и его родителям. И когда только они успели изменить уголовный кодекс? - подумалось мне в первую очередь. Хотя, откуда мне-то знать, я ведь не слежу за новостями. Письмо было предназначено конкретному адресату, в нем были указаны как мои фамилия, имя и отчество, так и родителей.
- Это что, новый вид повестки в армию? - спросил я. - Мне ведь еще нет восемнадцати, это тупо.
- Нет, армия тут ни при чем. Армия тебя еще отдельно ждет.
- Письмо пришло почти неделю назад, - сказал я, заметив в углу дату документа. - Почему вы не сказали мне раньше? Почему нам никто не говорил об этом в школе?
- Я не знаю. Нововведение. Не успели еще все организовать, как надо, наверно, - предположил отец, пожимая плечами... - Вечный бардак в этой стране, как придумают что-нибудь, так хоть стой, хоть падай. А не сказали мы, потому что хотели выяснить что-нибудь об этом нововведении, подробности какие-нибудь. Да и не хотели забивать тебе голову ерундой, тебе и так было тяжело с экзаменами…
- Ничего себе ерунда! Вплоть до уголовной ответственности… - у меня абсолютно пропал весь боевой настрой. И даже образ Леночки в голове изрядно потускнел. - Ну и как? Что узнали?
- Мама искала в интернете, многие пишут, что тоже получили такие письма. И так же недоумевают, что со всем этим делать. Нашли телефон горячей линии, кое-как дозвонились. И там нам объяснили, что волноваться не стоит, это новая рядовая и отныне обязательная для всех процедура. Это связано с тем, что человечество вошло в новый этап развития. С тех пор, как к нам прилетели эти марсиане, правительство максимально сотрудничает с ними, перенимает опыт и новые технологии. И вот, решили создать такие центры, в которых каждого человека будут обследовать, выявлять скрытые таланты, способности, и выдавать рекомендации по дальнейшему развитию. Поэтому такие центры и называются квалификационными и распределительными. Может, и обучать чему-то там будут. В общем-то, идея неплохая. Может там выяснят, что ты гений программирования или будущий великий квантовый физик. А ты и не знал об этом…
- И что мне с этими знаниями предлагаешь делать? - перебил я его. - Я не собираюсь становиться ни физиком, ни программистом, ни каким-либо еще ботаником. Я собираюсь подавать документы на поступление в институт физкультуры и спорта, ты же знаешь.
- Ну погоди. Конечно же, ты сам будешь выбирать, кем быть в будущем. Но если тебе расскажут о скрытых способностях, ты можешь их развивать параллельно с выбранной тобой профессией. А вдруг увлечешься, переосмыслишь все и станешь в новой области гораздо успешнее, чем в той, которую ты избрал сам, - он говорил это со все возрастающим энтузиазмом. - В любом случае, это будет не лишним. К тому же, вся процедура бесплатна… Да еще и приедут за тобой, увезут, привезут. Тебе остается только съездить и пройти какие-то тесты.
- И вообще, какие еще марсиане? - вдруг пришло мне в голову. - Всем же известно, что на Марсе жизни нет.
- Ну так говорят по телевизору, - отец пожал плечами и развел руками. - Да и на горячей линии подтвердили…
- И всё-то мы верим тому, что в ящике говорят… Что ж, у меня всё равно нет выбора, - разочарованно произнес я.
Перспективы провести весь день с Леночкой рассеялись, как дым. Но, может быть, стоит взглянуть на это с другой стороны? А вдруг, действительно, сейчас выяснится, что я латентный Ломоносов. Или Эйнштейн. Или наоборот, Емельяненко! Возьмут и подтвердят, что я на правильном пути, что все у меня получится. И я приду к своей Леночке обновленный, уверенный в себе, перспективный. И расскажу ей, как все происходило... Внезапная мысль прервала мои размышления. Если это посещение обязательно для всех, то она тоже будет там! И мы увидимся в КОРе. И это будет нашим первым совместным приключением!
- А эти центры разделяются по половой принадлежности? - спросил я отца. - Или там обследуют всех вместе?
Он снова пожал плечами. А мне сразу вспомнилась медкомиссия в военкомате, когда все мальчишки бегали в одних трусах из кабинета в кабинет, собирая подписи врачей. И представилось мне, что так же в этом КОРе бегают в нижнем белье и парни, и девушки. И меня бросило в жар от мысли, что моя Леночка предстанет в одном исподнем не только передо мной, но и перед всеми парнями нашей параллели. Лицо мое невольно залилось краской.
- Во сколько там за мной приедут? - спросил я отца, пытаясь найти в письме точное время.
- В девять, - сказал он, посмотрев на часы. Было 8.10. - Ты собирайся, не спеши. Возьми на всякий случай спортивную форму, мало ли что. Завтрак на столе, мать приготовила перед уходом на работу. Мне тоже пора, но я тебя провожу.
Я вытащил спортивную сумку, которую брал на тренировки, сложил в нее вещи и принялся за завтрак. Пока я уплетал, мне пришла в голову мысль написать Леночке смс. Я спросил, едет ли она в КОР, и если да, то когда именно. Я умылся и окончательно собрался, но ответа так и не получил. Видимо, она еще спала.
В дверь позвонили. Отец открыл, и я увидел на пороге двоих людей в полицейской форме. Я присвистнул. Неужели все настолько строго, что к такому делу привлекают полицию? В военкомат мы как-то являлись добровольно, ни к каким внутренним органам прибегать не приходилось. А тут вон что…
Я схватил сумку и, посмотрев в хмурые лица полицейских, вышел вместе с ними на улицу. У подъезда меня ждал УАЗ патрульно-постовой службы. Мне услужливо открыли задние двери и усадили в отсек, в котором обычно перевозят правонарушителей. От полицейских меня отделяло маленькое зарешеченное окошко. Мы тронулись. Сперва я почувствовал себя очень странно и некомфортно, как будто меня конвоировали как преступника. Но потом освоился и стало даже весело. В голове одна за одной начали рождаться фантазии. Я представлял, что я знаменитый преступник, который совершил множество хитрых и коварных ограблений, и которого вот уже много лет никто не мог поймать ввиду моей гениальности. Что у меня уже созрел план побега, как я лихо раскидываю в стороны охрану, как только они раскроют двери, и скрываюсь от погони на заранее спрятанном в лесу навороченном автомобиле, ведь я уже все это продумал! И как потом, прихватив миллионы, я заеду за Леночкой, и мы с ней по поддельным паспортам улетим на какие-нибудь тропические острова, будем купаться в роскоши, наслаждаться теплым морем и друг другом… И вот мы лежим на песочном пляже, ласковые волны омывают наши ноги, а мы, слившись воедино, предаемся наслаждению…
Видимо, я ушел в свои мечтания очень глубоко, так как сам не заметил, что внизу живота скопилось тепло, а брюки мои стали очень неприлично выпирать в области паха. Заметив это, я быстро разогнал пошлые мысли и попытался сконцентрироваться на чем-то отвлеченном, чтобы мое возбуждение никто вдруг не увидел. На том, например, как уверенно управляет машиной полицейский, лавируя между неспешно катящимися по асфальту автомобилями. Я принялся расспрашивать через окошко, куда именно мы едем, и не заберем ли кого-нибудь еще по пути, но полицейские оказались неразговорчивыми и отвечать не стали. Я попытался понять, где мы находимся и в какую сторону направляемся, но сквозь смотровое окошко совершенно невозможно было ничего разобрать.
Через некоторое время мы свернули с асфальта и поехали по ухабистой проселочной дороге. От жуткой тряски меня подкидывало на жестком сиденьи, и я периодически больно ударялся то спиной о борт, то головой о потолок УАЗа. Несмотря на это, сквозь решетку я смог разглядеть густые кроны деревьев, нависавших над узкой невзрачной дорожкой, испещренной ямами с грязной водой, в которые автомобиль то и дело проваливался. Мы ехали в лес. Это меня насторожило. В голове пронеслось несколько сцен из фильмов ужасов, но надолго они не задержались. Я подумал, что раз уж государственная программа новая, то и эти КОРы были построены новые, специально под реализацию программы. И, в таком случае, почему бы им не быть в лесу? Я начал представлять сцены из фантастических фильмов: белоснежные стены, светящиеся изнутри, кристальной чистоты полы, открывающиеся с шипением автоматические двери, люди в белых халатах… а может, и не люди вовсе. Марсиане. С двумя-тремя головами, с щупальцами вместо рук, с хвостами, но почему-то тоже в белых халатах. Не знаю, почему мое воображение нарисовало марсиан именно такими, ведь нигде их ни разу не показывали.
Тем временем, мы подъехали к большим железным воротам с будкой КПП, возле которой стоял пожилой мужчина в засаленной спецовке с надписью “охрана” на спине. От ворот в глубину леса уходила высокая стена. Ее красный кирпич местами осыпался от старости, местами порос серо-зеленым мхом. Стало быть, вовсе и не новое сооружение, подумалось мне. Остановившись у самых ворот, водитель-полицейский что-то сказал охраннику, высунулся из окна и протянул ему какие-то бумаги, - мне ни слышно, ни видно не было. Охранник засуетился и принялся с протяжным скрипом откатывать в стороны ржавеющие воротины.
Когда, наконец, меня выпустили из машины, передо мной открылся вид на здание КОРа. Мои ожидания не оправдались. Никаких современных построек с неземными технологиями я не обнаружил. Вместо этого я увидел старое обшарпанное трехэтажное здание явно советской еще постройки, плотно окруженное со всех сторон лесом. Скорее всего, раньше в нем был какой-нибудь санаторий или профилакторий.
Мы прошли через пластиковую дверь, поставленную явно недавно, так как по всему ее периметру неаккуратно торчала свежая монтажная пена, и очутились в полумрачном коридоре. На входе стоял современный турникет, рядом с которым в стене зияло совершенно совковое зарешеченое отверстие-окошко. Один из полицейских подошел к нему, буркнул что-то неразборчивое, и на турникете загорелась зеленая стрелочка. Второй, стоявший за мной, небрежно толкнул меня в спину. Я по инерции провернул телом лопасть турникета и очутился внутри. Обернулся и с выражением посмотрел в лицо толкнувшему меня. Но тот даже и не думал встречаться со мной взглядом, всем своим видом давая понять, что он просто выполняет рутинную работу. Мне такое отношение не понравилось, но я постарался не придавать этому особого значения.
Мы свернули за угол. В конце нового коридора я увидел несколько человек, сидящих вдоль стен на деревянных скамейках. Хмурый полицейский жестом указал мне садиться с остальными, затем, кивнув напарнику, направился в сторону выхода.
Я сел на жесткую скамью и принялся осматриваться. На стенах не было привычных агит-плакатов типа “мойте руки перед едой” или “как обезопасить себя от педикулеза”. Стены, на удивление, были девственно чисты и недавно перенесли ремонт, примерно такой же, как и входная дверь - дешевый и убогий. Освещение было тусклое, и я не сразу разглядел среди совершенно незнакомых мне молодых людей, сидящих напротив, Мишку Сорокина, известного в нашей школе ботаника и короля вчерашнего выпускного бала. Он, как всегда, скромно сидел и робко оглядывался по сторонам. Был он небольшого роста, тщедушный, с зализанной набок челкой и в больших очках с немалыми диоптриями.
Он заметил меня давно, но из-за своей робости так и не решался ко мне обратиться. Тогда я встал, подошел к нему и протянул руку в приветствии. Он шарахнулся от меня, чуть не ударившись затылком о стену, будто я собирался ему вмазать. Затем, сообразив, что никакой опасности мой жест не представляет, неуверенно пожал мою ладонь.
- Здорова! - начал я с улыбкой. - Ну как вчера все прошло?
Миша некоторое время мешкал с ответом, видимо, прикидывая в уме различные варианты, чтобы и не приврать, и меня невзначай не оскорбить. Надо признаться, мы с ним в школе не особо общались. К нему всегда относились как к человеку, который должен и просто обязан всем неуспевающим помогать. Одноклассники вынуждали его давать списывать домашние задания, заставляли помогать на контрольных, а если он по каким-то причинам упрямился или физически не мог, не успевал, то угрожали на следующей перемене отвести в туалет и повторить эксперимент пятого класса. Помнится, тогда его за что-то целой толпой затолкали в туалет и, легко преодолев сопротивление, засунули голову в унитаз и нажали слив. Я при этом не присутствовал и в данном действе не участвовал, но его жалкий вид, когда он шел по коридору с отсутствующим взглядом, с мокрой головой, в такой же мокрой и рваной рубашке, запечатлеть успел. Я никогда не был в числе его гонителей, мне всегда помогала Леночка, и у меня не было нужды прибегать к помощи и без того несчастного Мишки. Но и в число его защитников я тоже не входил. Да таковых и не было вовсе. И если бы я не был так занят на выпускном, то очень удивился, каким таким образом ему все же удалось стать королем бала.
- П-привет, - выдал он наконец. - Все было просто замечательно… Только я не особо люблю такие мероприятия… слишком много народа…
Он замолчал, потупив взор. Я присел на скамейку рядом, там как раз было свободное место между ним и каким-то здоровяком, весившим явно больше центнера, так как скамейка под ним изрядно прогибалась.
- Ну ладно, потом расскажешь, - сказал я. - Ты не в курсе, что тут происходит?
- В целом - нет, - ответил он, приподняв голову и посмотрев на дверь кабинета, вокруг которого мы все сидели. - Привозят нас сюда, ждем сидим, а потом вызывают в этот кабинет, после чего куда-то уводят.
- А ты давно приехал?
- Да прилично, уже минут сорок сижу, пока не вызывали.
- А как долго там принимают?
- Кого как. От пары минут до минут пятнадцати…
Я неопределенно хмыкнул и почесал затылок.
- А кто-нибудь из вышедших что-то говорил? Зачем вообще мы здесь? - меня раздирало любопытство, переходящее в негодование. Неизвестно зачем, да в такой день, притащили нас сюда и заставляют мучиться, томиться догадками. Хоть бы кто удосужился объяснить, что здесь вообще происходит? К тому же, голова у меня все еще продолжала гудеть после вчерашнего.
- Нет, - ответил Миша, - его сразу уводят санитары. Ну или не санитары. В общем, здоровенные мужики в белой одежде. Вот, кстати, двое возвращаются, - он кивнул в сторону, где светлыми пятнами в полумраке коридора замаячили две крупные фигуры.
Они бодрой походкой прошли мимо сидящих и вошли в кабинет. Через мгновение дверь вновь открылась, один из них вывел под руку парнишку, а второй громко произнес: “Сорокин Михаил! Заходи”. Мишка вздрогнул, мигом поднялся и пошел в кабинет. Я смотрел вслед уходящим санитару с незнакомым мне юнцом, пока те не скрылись из виду.
Потом я подумал, а почему из нашей параллели, да и вообще из всей нашей школы мы с Мишкой тут одни? Где все остальные? Где Алик, мой друг-баскетболист, с которым мы вчера пропустили не одну рюмку вискаря?
Я достал телефон и написал ему сообщение. Попутно проверил, не ответила ли мне Леночка. Ответа не было. Значит, либо она еще спит, либо все же девочек отвезли в другой КОР, который для девочек. Ну и хорошо, подумал я. Значит, никто на нее пялиться сегодня не будет. Да и не бегает тут никто в труселях, что тоже довольно неплохо.
Некоторое время я пытался загрузить ленту новостей в соцсети, чтобы и время ожидания скоротать, и посмотреть, кто какие фотки выложил со вчерашнего выпускного, но интернет здесь не ловил совершенно, что меня окончательно раздосадовало.
Когда я, бездумно переключаясь между приложениями, заметил, что мое сообщение Алику так и не было доставлено, дверь отворилась, и из кабинета вышел Миша с нависавшим над ним санитаром. Я хотел было спросить, что там и как, но вдруг этот самый санитар громко произнес мою фамилию, и я, растерявшись, мигом позабыл о своем желании. Я вскочил, закинув спортивную сумку на плечо.
Я зашел в кабинет. Обставлен он был скудно: с левой стороны располагался высокий стеллаж, уставленный небольшими серыми коробками, справа стоял стол, за которым восседал седовласый мужчина с седыми же усами в белом халате. За его спиной возвышался очередной санитар, не уступающий в размерах тем, кого я уже видел в коридоре. На подоконнике в горшочке сиротливо зеленел маленький кактус. Стены были голыми, как Мадонна на тарелках маминого любимого сервиза. Даже никаких фотографий президента, коими любят увесить все стены разнообразные лизоблюды...
Я подошел к столу. Седовласый, не поднимая глаз, произнес мою фамилию. Я подавил в себе желание вытянуться по струнке и, щелкнув каблуками, которых у меня не было, отрапортоваться по полной. Вместо этого я буркнул незатейливое “угу”.
- Вы знаете, для чего вас пригласили сюда? - спросил седовласый, не удосужившись поднять на меня взгляд.
- Не имею ни малейшего понятия, - как можно небрежнее ответил я. - Хотелось бы от вас получить хоть какие-то разъяснения.
- Хорошо, - сказал седовласый и сделал какую-то пометку у себя в журнале.
Хотелось мне спросить, что же в этом такого хорошего, но хмурый сверлящий взгляд санитара за его спиной отбил у меня желание это делать.
- Ты попал в пункт квалификации, обучения и распределения, - проговорил седовласый, подняв-таки на меня глаза. - Ближайшие дни ты пробудешь здесь. Тебе придется какое-то время проходить определенные тесты, сдавать анализы, которые в дальнейшем помогут нам понять, кто ты и что ты. Ты ведь наверняка слышал о марсианах, которые прибыли к нам? Наше правительство налаживает тесное и плодотворное сотрудничество с ними, а они взамен делятся с нами их технологиями. Понимаешь? И вот они дали нам возможность применить одну из неведомых технологий… - он немного запнулся, как будто внезапно позабыл слова из заученной и многократно произнесенной им речи. Я так же, бывало, забывал на уроках литературы какую-то строчку из выученного стихотворения, что меня сбивало и заставляло краснеть перед классом, хотя до этого полностью выученное стихотворение произносилось мной без запинки. Но он тут же продолжил: - Мы теперь можем выявлять скрытые способности человека, направлять его на совершенствование этих способностей, тем самым давая возможность с молодости пойти по нужному направлению, не позволяя совершать глупых ошибок, о которых он впоследствии будет жалеть. Понимаешь?
Не дожидаясь ответа, он раскрыл папку с моим делом, достал бумаги, пробежал их взглядом и выдал:
- Так. Спортсмен, без заболеваний, без вредных привычек, альфа-тест в идеале! У тебя, мой друг, грандиозное будущее! - мне показалось, он сверкнул глазами. - Мы сейчас отправим тебя в твою комнату, там ты будешь жить, как большинство хочет в твоем возрасте - отдельно и независимо от родителей! Тебе будет доступен современный тренажерный зал, чтобы ты мог поддерживать свою физическую форму в норме, множество обучающих программ, чтобы развивать умственную активность! Все это будет для тебя бесплатно по новой государственной программе!
Я не знал, что делать с услышанной информацией. С одной стороны, отдохнуть от родителей, заниматься тренировками, да еще и повышать интеллект по новой программе - это супер! Это то, чем бы я мечтал заниматься в то лето, пока не стану студентом. С другой стороны, - я буду заперт в этих стенах все время, я не смогу гулять, наслаждаться летними теплыми вечерами на лавочке у подъезда, где мы с компанией любили петь песни под гитару… А главное - я еще не скоро увижу Леночку. А ведь я был к ней так близок вчера…
- А могу я отказаться от этого? - вдруг спросил я улыбающегося во все усы мужчину.
Внезапно улыбка спала с его лица, он принял серьезный вид и тоном, с которым меня даже отец никогда не отчитывал, произнес:
- Боюсь, что нет. Программа обязательна для всех. Невыполнение или уклонение от программы грозит уголовной ответственностью.
- Ну а выходные? Увольнительные? Отпускать меня на волю-то будут хоть иногда? - спросил я.
- Да, конечно, - смягчая тон, ответил седовласый. - Это же тебе не тюрьма. - Он кивнул санитару, стоявшему за спиной. Тот подошел к стеллажу, достал одну из многочисленных серых коробочек и поставил ее передо мной на стол. - А сейчас выложи все ценные вещи, в том числе и электронные устройства в эту коробку. Они тебе не понадобятся.
Я хотел было возмутиться и сказать, что это же мои личные вещи, и я в праве делать с ними все, что захочу, а вы не имеете права у меня их отнимать. Но пронзительный взгляд санитара и его огромная нависшая надо мной фигура отбили это желание.
- Ты получишь все обратно сразу после обучения и распределения, - мягко, почти ласково сказал седовласый.
Я покорно достал из кармана телефон, машинально разблокировал его и пробежался по последним уведомлениям. Их было несколько, но я только поверхностно смог их воспринять. Среди них было следующее. Мое сообщение Алику было-таки доставлено. Мне прислал смс отец, в котором спрашивал, как у меня дела. И мне, наконец, ответила Леночка! От последнего я не мог удержаться и позволил себе прочитать ее сообщение. Она спрашивала, о каком таком КОРе я говорю, она ничего об этом не знает, и если я не хочу с ней сегодня видеться, а вместо этого ищу нелепые отмазки, то вчерашний вечер с ней я могу смело забыть.
У меня упало сердце. Я судорожно схватился за телефон и принялся писать ответное сообщение, но взявший меня за руку санитар не позволил мне завершить. Кое-как я сумел-таки написать ей “я тебя люблю. знай”, даже не успев поставить ни смайл, ни даже точку в конце предложения. После чего телефон был выхвачен у меня из рук, но я заметил, что сообщение все же было отправлено. Все-таки смс отправлялись более исправно, чем сообщения в мессенджерах. Телефон погрузился в серую коробку, а меня подхватил под руку санитар и повел к выходу.
На мгновенье меня снова посетили фантазии. Я представил, что это было мое последнее сообщение, которое я мог отправить перед смертью. И как моя возлюбленная на другом конце связи, прочитав такое послание, бросается с истерическим воем на постель и пытается в бессильной злобе разбить нежные кулачки о ее поверхность… Меня аж дрожью проняло. Это было очень забавно и мило.
Но дальнейшее оказалось не столь забавным. Мы с санитаром прошли пустынными полумрачными коридорами и лестницами на третий этаж. Он завел меня в одну из многочисленных комнат, буркнул что-то вроде “располагайся” или “распинайся”, не разобрать, и удалился, закрыв за моей спиной прочную металлическую дверь. Я услышал скрежет запирающегося на ключ замка.
Комната была маленькая, в ней вдоль белых стен стояли две металлические кровати с ватными матрасами и две тумбочки под небольшим подоконником. Окно было забрано решеткой. Я не сразу заметил, что на краю одной из кроватей сидел Мишка Сорокин, тихо, совершенно беззвучно, только изредка хлопал на меня глазами. Впрочем, так всегда бывало и раньше, его в обыденной жизни мало кто замечал, если только срочно не нужны были ответы на контрольные тесты или домашние задания.
Я присвистнул и, небрежно бросив сумку на незанятую кровать, сказал с улыбкой:
- Ну привет тебе еще раз. Значит, будем мы с тобой сокамерниками. Тебя за что упекли? - пошутил я, оглядывая окно и решетку на нем.
- Да… ну-у… вроде бы ни за что… - промямлил Мишка, явно растерявшись.
- Да не бойся ты меня, - сказал я, сел рядом и потрепал его по плечу. - Мы же с тобой никогда врагами в школе не были. С чего вдруг сейчас станем? Похоже, мы тут с тобой в одной упряжке, так что действовать придется сообща!
- Пожалуй, - сказал он, немного приободрившись. - Что тебе сказал этот усатый?
- Думаю, то же, что и тебе, - ответил я, продолжая улыбаться. - Что будем мы тут учиться, накачиваться и становиться суперменами. Ведь так?
Я встал и, осматриваясь, принялся разминать плечи, шагая по узкому проходу между кроватями от двери к тумбочкам и обратно.
- Это да. А насчет альфа-теста тебе что-нибудь сказали? - Миша впился в меня взглядом в своих толстых очках.
- Да, что-то такое было, но я точно не помню. Не придал значения.
Конечно, какой еще альфа-тест! Буду я забивать себе голову неизвестной и непонятной мне ерундой, когда у меня все мысли о Леночке и о возможных перспективах! Хотя, нужно заметить, все более туманных.
- Поня-ятно, - протянул он и уставился в окно.
- А что, тебе этот термин о чем-то говорит? - я перестал разминаться, сел на кровать напротив него. - Ты что-то знаешь?
- Да не особо… Но есть кое-какие мысли насчет всего происходящего, - робко произнес он.
- Так. Говори.
- Ну… это всего лишь мои наблюдения и домыслы, я не претендую на истину…
Он пальцем поправил очки на переносице и потупился.
- Да и выводов я пока никаких сделать не могу, слишком мало информации…
- Так. Давай, выкладывай, что у тебя есть. Может, вместе что-нибудь и сообразим.
Он какое-то время собирался с мыслями, потом сказал:
- Помнишь, месяца полтора назад, еще до экзаменов, нас всех в обязательном порядке отправили на прививки? Говорили, что всем будут делать пробу Манту.
Я закивал головой. Конечно, черт побери, я помню это. Времени свободного не было совершенно: тренировки, факультативы, репетиторы, натаскивание на этот злосчастный ЕГЭ. А тут еще заявились, сказали, что нужно всем прибыть в школьную санчасть для прививок. И мы там толпились до самого вечера, как будто не только вся наша школа, а ученики школ всего района собрались на эти прививки. Пришлось пропустить тренировку и отменить занятие по русскому с репетитором.
- А ты помнишь, - продолжал Миша, - когда тебе до этого в последний раз делали Манту? И как именно ее делали?
Вот этого я не помнил.
- Когда-то давно, наверное, еще в начальной школе… Помню, вводили тоненькую иглу под кожу на руке, потом три дня нельзя было мыться…
- Вот именно. А в этот раз делали укол в предплечье, что ничего общего с Манту не имеет. И помнишь, какая реакция на эти уколы была у большинства учеников?
Я снова кивнул. У меня-то никакой реакции особенной не было. Место укола поболело один вечер, и все прошло. А вот Алик, помнится, страдал знатно. Рассказывал, что вечером у него температура поднялась чуть ли не под сорок. Его плечо распухло, а на следующий день он на тренировке по баскетболу сидел на скамье, играть не мог - рука болела. Хотя никто из нашей параллели, кроме нас двоих, на тренировку не пришел вообще, видимо, из-за этого же. Поэтому в тот день из старшеклассников играл один лишь я. И как я ни старался, не мог вспомнить, какая реакция на этот пресловутый тест была у моей Лены...
- У тебя не было никакой реакции. И у меня. И не было еще у Женьки Тивлина.
- Точно! - подскочил я, мгновенно сообразив, к чему клонит Миша. - Логично, если нас отбирают по результатам той прививки, у кого не было на нее никакой реакции, то Женька тоже должен быть здесь! Ты его видел?
- Нет. И никого вообще из нашей школы здесь не видел. - Он снова поправил очки и продолжил: - Так вот. Ты не заметил, что те самые так называемые прививки нам сделали именно в тот момент, когда по новостям объявили о прибытии к нам марсиан?
Помню, что новость эта громом прогремела во всем мире, все соцсети писали об этом, создавая множество мемов и демотиваторов с различными изображениями марсиан, кто как их себе представляет. Хотя достоверное изображение инопланетянина ни одно СМИ так и не представило. Телевизор болтал без умолку, по крайней мере, папа мой не отходил от него часами, все пытаясь разузнать из новостей, что же это такое происходит. Тем самым очень раздражал меня и мешал готовиться к экзаменам.
Какое-то время и мы в школе обсуждали это на переменах, да и на уроках вместе с учителями тоже. Но буквально через неделю шумиха стихла, и все вернулись к своим непосредственным делам и обязанностям. Марсиане марсианами, а экзамены и поступление никто не отменял. И на работе отгулы никому по этому поводу на радостях не выдавали. Всё быстро вернулось на круги своя, к новостям о пришельцах стали относиться, как к обыденности. И конечно же, никто не удосужился увязать внезапные странные прививки с этими событиями. Кроме Мишки Сорокина.
- Знаешь, а ведь я даже не задумывался об этом, - проговорил я, почесывая затылок.
- Знаю. Никто не задумывался, похоже.
- Ну и что, по-твоему, все это значит? К чему были эти прививки?
- Пока что у меня есть несколько теорий…
- Ага. Ботаник - всегда ботаник, - сказал я со смехом. - Как обычно, несколько теорий, которые нужно доказывать, чем вы, ботаники, и любите заниматься постоянно.
- Ну а как иначе? - обидевшись сказал Миша. - Любой человек, претендующий на звание здравомыслящего, обязан так поступать. Если, конечно, он не простой обыватель, мещанин, воспринимающий все на веру...
Я на мгновение решил было оскорбиться, что он, дескать, меня причисляет к каким-то мещанам, но быстро сообразил, что он, по сути, прав. А мыслить и я вполне себе умею.
- Извини, - сказал я. - Не хотел тебя обидеть. Так какова твоя основная теория?
Миша некоторое время помолчал, видимо, собираясь с мыслями, затем с неохотой начал:
- Ну… первая теория - официальная. И наиболее оптимистичная. Та самая, которую мы с тобой, да и все остальные, слышим из новостей, из официальных распоряжений, из уст чиновников и так далее. Что мы с тобой находимся в так называемом КОРе, где нас с тобой должны квалифицировать и распределить. Но сдается мне, что квалификация началась задолго до нашего сюда прибытия. Как раз с тех самых прививок. Еще на той стадии нас отобрали для визита и заселения сюда. Всех, у кого этот альфа-тест был не идеален, в КОРы не пригласили. Оставили, так сказать, за бортом. Только вот непонятно, кому из нас от этого будет лучше, - последнюю фразу он пробубнил под нос.
- То есть, мы какие-то избранные? - воскликнул я с улыбкой. - Мы круче, чем все остальные! Получается, что только трое из всей нашей школы попали сюда, это же реально круто!
- Ну, пока нас только двое… - неуверенно произнес Миша.
- А может быть, Женёк уже тут, в соседней палате, просто раньше нас прибыл? Или прибудет с минуты на минуту…
Хотя Женёк мне никогда и не нравился, открытого отвращения он у меня не вызывал. В школе он пользовался авторитетом только из-за того, что его папаша был каким-то очень высокопоставленным чиновником. Депутатом или министром, не знаю, я в этом не разбираюсь. Но то, что и у учителей он был на особом счету, было ясно, как божий день. Никто не осмеливался поставить ему двойку, устроить какую-нибудь выволочку, или сделать что-нибудь такое, что могло бы привести к разборке с его влиятельным родителем. С другой стороны, Женя и сам был не дурак, учился исправно, поведением отличался вполне, я бы сказал, дипломатичным. Не зазнавался и не пользовался открыто своим привилегированным положением. За что у меня он зачастую вызывал вполне заслуженное уважение. А остальные перед ним пресмыкались, лебезили, чтобы, в случае чего, он мог замолвить за ними словечко. Что ему, по большому счету, тоже совсем не нравилось.
- В любом случае, мы этого не узнаем, - сказал Миша, - пока не выйдем хотя бы в коридор. А судя по тому, что нас тут запирают на ключ, выпускать нас никто и никуда не собирается. Причем, неизвестно, как долго…
- То есть, ты не веришь, что из нас будут делать людей-икс? - я нахмурился.
- Это не вопрос веры. Это вопрос анализа фактов. А их пока крайне мало. Я, конечно, ничего не исключаю. Но все же, многое меня в этом деле настораживает.
- Вот вечно вы, ботаники, умничаете. А никакой конкретики от вас не дождешься! - я снова встал и прошелся взад-вперед, разминая кисти рук, спортивная привычка. - Ну а еще какие теории у тебя есть?
- Вторая... - начал было он, но вдруг раздался звук отпираемого замка, и в комнату вошли двое: санитар и медсестра, в руках у которой был небольшой чемодан. Я мигом сел на свою кровать.
- Мальчики, - сказала она. - Надо сдать кровь на анализ.
Она водрузила чемодан на тумбочку, раскрыла его и принялась копошиться среди многочисленных пробирок. Санитар встал у двери, скрестив руки на груди и наблюдая за ее действиями. Ну прям атлант, ей богу!
- А мы не должны сперва подписать различного рода бумаги? - неуверенно спросил Миша. - Договор об оказании медицинских услуг, например? Или согласие на обработку персональных данных?
Я посмотрел на него с уважением. У меня и в мыслях не было спросить подобное. Я уже с готовностью закатывал рукава для всех необходимых процедур, но после его слов замер в нерешительности. Санитар у двери заметно напрягся.
- Не переживайте, позже все подпишете, - ласково сказала она, доставая из чемодана жгут и несколько колбочек.
Миша вздохнул и тоже принялся закатывать рукав.
- Вы сегодня завтракали? - спросила она, затягивая жгут на руке Миши.
- Да, - сказал я, вспоминая, как уплетал утром мамино овощное рагу с мясом.
И вспомнилось мне, как я писал Леночке смс за всем этим процессом. Казалось, это было уже так давно, совсем в другой жизни. Хотя, скорее всего, сказывалось похмелье. Я лишь недавно начал осознавать, что все, что происходило до сих пор, было наполнено какой-то легкостью и дурманом. Утром я еще точно не отошел от вчерашнего. А сейчас вот начал отходить, и мысли стали проясняться.
- А я вот даже и не завтракал, - обреченно вздохнул Миша. - Нас тут вообще будут кормить?
- Отлично, - произнесла медсестра и, отложив в сторону колбочки, достала из чемоданчика какой-то бутылек, нацарапала на руке Миши непонятный узор, брызнула на царапину из бутылька, и снова вернулась к колбочкам и забору крови из вены.
- Видимо, не будут, - еще более обреченно вздохнул он.
- Да не переживай, будут вас кормить, - сказала медсестра, сосредоточенно наблюдая, как колбочка наполняется бурой кровью. - Всему свое время. Но раз уж ты не завтракал, то операцию тебе можно произвести прямо сегодня.
- Что?! Операцию? - Миша обомлел. Он посмотрел на меня. Видимо, заметив, что и я изрядно побледнел, он перевел взгляд на медсестру и явно ожидал ответа. - Какую еще операцию?!
- Да не переживай ты, - успокаивающе проговорила она. - Обычная рядовая операция. Ее делают всем, кто сюда попадает.
- Так что это за операция такая? - тут уже не выдержал я.
- Вот придет ваш врач, все вам расскажет, - сказала она и, закончив с Мишей, принялась за меня.
Я сидел на кровати, она нависла надо мной, перевязывая жгутом руку. Тут я заметил, что ее грудь, достаточно огромная, чтобы выделяться даже через белый бесформенный халат, даже без какого-либо намека на декольте, находится всего в десятке сантиметров от моего лица. Я невольно взглотнул. Почему-то мне изо всех сил захотелось схватить эту грудь обеими руками и мять, и мять… Я не мог отвести от нее взгляд, мысленно проникая под всю одежду, которая ее покрывает. Видимо, вчерашний алкоголь меня все еще не отпускал…
Когда же медсестра закончила свои процедуры, и грудь ее перестала быть в пределах непосредственной досягаемости моего взгляда, я мысленно вернулся во вчерашний вечер. К Леночке. Хоть и смутно, как в тумане, я вспоминал, как обнимал и целовал ее в подъезде, как трогал ее мягкую и нежную грудь. Реальную, желанную, теплую и… первую в моей жизни. А ведь она трогала и меня… Тоже впервые. Я разомлел. Я так глубоко погрузился в воспоминания о вчерашнем прекрасном вечере, что даже не заметил, как удалилась медсестра, сказав Мише, что все в порядке, аллергической реакции на наркоз нет, как суровый санитар закрыл на скрипучий замок дверь, как Миша, ошарашенный новостями, плюхнулся на кровать.
Я был там, во вчера, с Леной, моей милой Леной. Я представлял и фантазировал, как все могло вчера продолжиться, будь я немного смелее. Или как могло все продолжиться сегодня, если бы не все эти обстоятельства. Часть моего тела, которая находилась в штанах, от моих фантазий снова взбухла до невообразимых размеров. Тепло так и приливало туда, в область паха. Как же я хочу тебя, Леночка! Как же я мечтаю, что мы с тобой займемся любовью! Мы сольемся воедино, я наконец-то потеряю девственность и испытаю, что это такое - заниматься сексом с любимой девушкой! Это будет просто блаженство! Первый раз я запомню навсегда! И мы вместе будем вспоминать его, когда будем заниматься любовью на протяжении всей жизни! Ты и я, моя ненаглядная Леночка! Только ты и я! Я весь горю, Леночка! Ох, знала бы ты, что я сейчас чувствую...
За всеми этими мыслями я и не заметил, как опустился на кровать и задремал.
Очнулся я от звука отворяемой двери и заметил, что Миша тоже резко поднялся на кровати и сонными ничего не понимающими глазами осматривает комнату через свои бинокуляры.
В помещение вошел высокий худощавый мужчина в белом халате.
- Который из вас Сорокин? - спросил он командным голосом.
Мы засуетились, вставая с кроватей и приводя себя и свои мысли в порядок. Миша робко ответил, что он и есть Сорокин, а я в это время пытался убрать свою сумку под кровать, но та за что-то зацепилась лямкой и ни в какую не хотела убираться. Наверное, я старался изобразить полнейшую занятость, потому что мне просто не хотелось смотреть этому человеку в глаза. И вообще, как это нас угораздило уснуть одновременно да при таких обстоятельствах?
Пока я возился, доктор подошел к Мишке, взял его огромными костлявыми руками за голову, осмотрел глотку, посветил фонариком в глаза, проверил царапины, оставленные медсестрой, ощупал мышцы его рук и произнес:
- Ну хорошо, готов. Сейчас за тобой придут. Не бойся, операция совершенно безболезненная, делается под общим наркозом, ты ничего не почувствуешь.
- Ка… какая операция? - Миша, казалось, дрожал от страха.
Доктор встал, и бросив только: “скоро узнаешь”, удалился.
Через несколько минут в комнату вошли санитары с громоздкой кроватью-каталкой. Они переодели покорного Мишу в рубашку для операции, уложили на каталку и исчезли, не забыв запереть за собой дверь.
Ну вот я и остался один. Пройдя несколько раз от двери к окну, я снова уселся на кровать и открыл сумку. Можно было бы переложить вещи в тумбочку, только вот перекладывать, кроме спортивного костюма, было нечего. А ведь я мог пронести в этой сумке запасной телефон, если бы он у меня был. Сумку-то никто у меня не проверял, подумалось мне. Я вздохнул и лег на кровать, уставившись сквозь решетку на затянутое тучами серое безрадостное небо. Интересно, а который сейчас час, подумал я, тщетно пытаясь определить время по отсутствующему на небе солнцу. Сколько же мы с Мишкой провалялись?
Единственное, по чему примерно можно было определить время - это момент, когда принесут обед. В больницах, помнил я, днем кормили примерно в 12 часов. И я решил поваляться до этого времени. Мысленно представлял я, чем сейчас заняты мои родители, волнуются ли за меня, или их день ничем не отличается от обычного? Как там моя Леночка, поверила ли она моему последнему сообщению, или решила, что я так жестоко решил над ней подшутить, а сам пропал с горизонта и не желаю ее видеть? Ох, если так, то сколько же усилий потребуется, чтобы убедить ее в обратном, когда я вернусь. Да, и когда именно я вернусь? Сколько времени она еще будет думать о том, что я ее бросил, с каждым часом убеждаясь в правильности сделанного ею вывода?
Я вскочил и нервно зашагал по комнате. Сердце мое бешено колотилось от все более нарастающей тревоги. Но вдруг дверь отворилась, и в комнату вошел санитар, толкая перед собой тележку с едой. Он выдал мне большую прямоугольную пластиковую тарелку, разделенную на несколько частей. В трех из них была налита какая-то жижа разных цветов, в четвертой лежало два куска пшеничного хлеба. Я посмотрел на все это с недоумением. Ни в коей мере увиденное не походило на обычную больничную еду, на тюремную баланду тоже, хотя, откуда мне в точности знать.
- Что это? - спросил я.
Санитар посмотрел на меня, мне показалось, как на идиота:
- Сам-то как думаешь, умник? Еда, конечно. Бери.
Я взял поднос и удалился к тумбочке. Санитар выкатил тележку и закрыл дверь. Забыл я спросить у него, сколько сейчас времени. Я обнюхал поочередно каждый отдел с жижей в тарелке и не только не почувствовал разницы в запахе, но и не уловил запаха как такового. А вдруг эта субстанция и вкуса не имеет вовсе, подумал я с неким даже интересом.
Но вкус у еды был, причем даже весьма разный. Какой именно, что он мне напоминал и на что был похож - я, как ни старался, распознать не смог. Неужели это какая-то марсианская еда? Пищевые продукты, изготовленные по внеземной технологии? Эти мысли меня немного повеселили. Я доел все, облизал пластиковую ложку и уже вскоре почувствовал полную сытость. Хоть количество принесенной мне еды было совсем небольшим, я ощущал себя объевшимся.
Я снова разлегся на кровати. Обед чемпиона, пронеслось у меня в голове. А что, если эта пища способствует всяческому развитию? Как интеллектуальному, так и физическому. Неспроста же именно ею кормят в КОРах, а не простой дешевой человеческой едой. Значит, все-таки вполне возможно, что все, что тут говорили про квалификацию и обучение - чистая правда, и конспирологические теории, которые могли созреть в слишком умных мозгах, не имеют под собой никаких оснований. А Мишке наверняка сейчас вживляют в мозг какой-нибудь био-чип, начал фантазировать я. И он станет не просто умным, а сверх умным, ходячим компьютером! Да ему любой обычный ботаник обзавидуется! Ведь далеко не всем в нашей школе так повезло - попасть сюда и прокачать свои таланты. Точно, таланты! Мишка гений, и он станет еще гениальнее. А я - спортсмен. Значит, я стану супер спортсменом? Мне усилят скелет, чтобы я не смог ничего сломать себе на соревнованиях, как тогда, в восьмом классе, когда на соревнованиях по баскетболу сломал лодыжку, отчего очень страдал и думал, что больше спортом заниматься не смогу. Восстановление было тяжким, но все же вернулся в спорт и до сих пор показываю неплохие результаты, продолжал размышлять я. А если при этом мне еще увеличат силу и прочность мышц, так мне вообще не будет равных! С другой стороны, наверняка я не один такой, и даже в этом КОРе есть другие спортсмены, которых прокачают так же, как и меня. И тогда мне придется соревноваться с такими же титанами… И вообще, весь спорт сведётся к соревнованию лишь одних сверх людей между собой, а обычные люди окажутся далеко за бортом всего происходящего… Ну и пусть, злорадно подумал я. Пусть эти неудачники и ничтожества сидят у себя по домам, а мы, новые люди, сверх-человеки, будем управлять всеми жизненными процессами. Ай да марсиане, ай да молодцы, раз придумали такое.
И, конечно же, мои мысли, как мотыльки, пархающие к свету, свернули к светлому образу Леночки. Я начал представлять, как явлюсь перед ней не обычным человеком, а титаном, возвышающимся над остальными на несколько голов. Как мне не составит труда объяснить ей все, что со мной и между нами произошло. Как она без колебаний меня простит, и мы оба поймем, что теперь у меня нет никаких конкурентов. И мы будем вместе и навсегда.
Я снова углубился в фантазии и зашел очень далеко, туда, где мы с Леночкой остаемся одни, голые, ни в чем себя не ограничивая и не сдерживая, предаемся сексуальным утехам. Когда у меня в паху снова все горело и взрывалось, я не выдержал, и, воспользовавшись тем, что остался в комнате абсолютно один, расстегнул штаны и принялся руками ласкать своего нетерпеливого друга. Мы с ним погрузились в мир грёз, воплощающихся в реальность фантазий и неудержимого удовольствия. Я глядел сквозь решетку на темное небо, на разбивающиеся о стекло капли дождя, но видел перед собой только Леночку.
Через какое-то время меня снова сразил сон.
Проснувшись от того, что в комнате загорелся яркий свет, и мне снова принесли еду, я долго не мог прийти в себя и соображал, где нахожусь. Когда санитар забрал старую тарелку, а на тумбочке передо мной появилась новая, отличающаяся от прежней лишь цветом налитой в ней жижи, я окончательно пришел в себя. Хоть я и не чувствовал голода, но с удовольствием умял и эту порцию.
На улице было темно, редкий дождик барабанил по подоконнику. Я проспал практически весь день, но чувствовал, что не против проспать и всю ночь. Может быть, они что-то добавляют в эту еду, снотворное какое или еще что. Я выключил свет, разделся и снова улегся в кровать. Делать мне все равно было нечего, да если бы и было что, совершенно не хотелось. Перед тем, как уснуть, я лишь краем сознания заметил, что Миша до сих пор не вернулся, но это меня ничуть не встревожило.
Проснувшись утром снова от звука открываемого замка двери, я быстро поднялся и ощутил невероятный прилив сил. Я преотличнейше выспался, да так, как мне в жизни не удавалось выспаться! Я чувствовал, что организм просто переполняет энергия. И если бы у меня сейчас в руках оказался баскетбольный мяч, я уверен, что попал бы в кольцо с противоположного конца площадки. Ух, уже одно это нарисовало у меня в воображении лицо Алика, который лопается от зависти.
Я с вожделением ожидал появления завтрака чемпиона, но на этот раз в дверях появился тот самый долговязый врач с той самой грудастой медсестрой, которая приходила вчера брать у нас кровь. Увидев ее, я быстро сел на кровать и прикрылся одеялом, потому что мой друг внизу показывал своё обычное утреннее удольство, сильно оттопыривая трусы. Я даже, наверное, покраснел, потому как в жар меня бросило изрядно. Врач смотрел от двери, а медсестра деловито подошла ко мне и, не церемонясь, провела такую же процедуру исцарапывания моей руки, как давеча это проделала с Мишей.
- Значит, Дербенёв? - громко проговорил врач, не сводя с меня глаз.
- Так точно, - отрапортовал я, улыбаясь. Передо мной снова маячила обширная грудь, от которой я не мог оторвать глаз.
- Сегодня, голубчик, ты без завтрака, - продолжил врач. - Тебя тоже ждет операция, как и всех остальных.
Я хотел было спросить, что за операция все-таки меня ждет, но не успел открыть рот, как он командным голосом продолжил:
- А пока у нас есть время, я покажу тебе, где ты будешь заниматься в ближайшие недели.
Я сперва было обрадовался: вот, теперь хоть какая-то конкретика, я буду заниматься, это уже что-то, но тут до моего сознания дошел смысл его последних слов: ближайшие недели. Недели?! Это все займет не день-два, не неделю, а недели?! Сколько недель?! Мой разум помутился. Как же так? А как же мои родители? А как же Леночка? А подача документов на поступление? Если вдруг я все это пропущу, не успею?
Видимо, в моем взгляде он все эти вопросы прочитал, а потому поспешил ответить:
- Не переживай, все будет хорошо. Ты ведь понимаешь, что ты - один из избранных? Ну, вставай, пойдем.
Его внезапная улыбка почему-то подействовала успокаивающе. Помнится, так улыбался мой отец, когда сперва журил меня за что-то, а потом, чтобы не травмировать мою психику, начинал спокойно всё объяснять, вместо того, чтобы просто выпороть и запереть в темном чулане. Я достал из сумки спортивные штаны, натянул их на ноги вместе с кроссовками и вышел вслед за доктором в коридор.
Там уже стояло несколько крепких парней с голым торсом, как и я. Мужчина в халате скомандовал: “становись” и “за мной”, и все отправились за ним. Сзади нас сопровождали два здоровенных санитара. Мы проследовали в конец коридора, где врач открыл широкую дверь и жестом пригласил нас войти. Все вошли и остолбенели. Не могу, конечно, ручаться за всех, но я точно остолбенел. Перед моим взором предстал огромный зал, уставленный разнообразными современными тренажерами. Мой беглый взгляд не смог объять их всех. Ни один из известных мне фитнес-клубов не мог похвастаться таким изобилием. Когда же долговязый разрешил нам пройтись и осмотреться, моему счастью не было предела. Мы с остальными неизвестными ходили вокруг металлических исполинов, вожделенно гладили их, что-то вполголоса обсуждали и комментировали, и каждый уже в уме прикидывал персональную программу тренировок. Я видел в глазах других такую же искорку, какая, вероятно, была и у меня. И тогда я понял: вот они, мои потенциальные соперники. Такие же избранные, как и я. И мне с ними придется либо быть в одной упряжке и бороться с не менее сильными оппонентами из других КОРов, либо бороться против них. Но пока я не знаю всех подробностей, лучше все же держаться вместе, перенимать их опыт и быть настроенным максимально дружественно.
Какое-то время мы еще бродили по залу, увешанному огромными зеркалами, оценивая тот или иной тренажер, но вскоре врач скомандовал нам собраться и вернуться по своим палатам. Санитары сопроводили всех нас, заперли за каждым дверь, а меня проводил в комнату сам долговязый, осмотрел мои царапины, которые никак не отреагировали на химию, сказал: “очень хорошо” и удалился.
Я снова остался один в своем заточении и уже очень скоро начал испытывать чувство голода. Мне очень хотелось снова отведать пищу чемпиона. Я даже и думать забыл о мамином овощном рагу с мясом или папиной фирменной жареной рыбе в кляре. Мне хотелось именно этой непонятной, но очень вкусной разноцветной жижи.
Некоторое время я ходил взад-вперед по комнате, ни о чем особенно не думая, заглядывал в окошко, примечая про себя, что погода сегодня вполне хороша: солнышко светит на густые кроны хвойных деревьев, почти вплотную прилегающих к окнам здания, увенчанных капельками ночного дождя. Вдруг дверь отворилась, и в комнату ввезли на огромной каталке Мишку. Два санитара взяли его за руки и за ноги, небрежно перебросили на свою кровать и спешно удалились.
Я подошел к Мишке, сразу же спросил, как он, но ответа не получил. Очень странное зрелище. Он лежал с открытыми глазами, моргал исправно, дышал ровно, но никак не реагировал ни на мои слова, ни на то, что я машу перед его лицом руками.
- Миша, Миша, - кричал я со все нарастающим беспокойством. - Что с тобой? Что там с тобой сделали?!
Миша оставался неподвижен и безмолвен. Я не понимал, что же такое тут происходит. Я попытался ломиться в дверь с криками о помощи, стучал по ней кулаками, но никакой реакции на это не последовало. Тогда я подошел к Мише и осмотрел его голову. Если ему вживляли в мозг чип, как я предполагал, то ему просто обязаны были сбрить все волосы на голове. Но вопреки моей теории, все его некогда прилизанные, а теперь спутавшиеся, давно немытые темные волосы были на месте.
Я еще раз провел ладонью перед его лицом, но стеклянные глаза без очков ничуть не сдвинулись. Вот тогда меня охватил настоящий страх. Что же это такое? Что это за операция? Что с ним сделали? И что, в конце концов, ожидает в ближайшем времени меня?
Я принялся осматривать его тело, где должны были остаться швы от проделанной операции. На шее, равно как и на голове, ничего не было. Я распахнул его операционную рубашку и начал осматривать руки, плечи и грудь. Все было в порядке. Я приподнял его и осмотрел спину - она тоже была ровной и гладкой. Я оглядел его ноги, но и там ничего не обнаружил. Большой набухший подгузник, в который его одели перед операцией, мне осматривать не хотелось, но все же, как только я потянулся к нему, Мишка мгновенно очнулся, схватил меня за руку и, притянув к лицу, глядя на меня все такими же стеклянными глазами, прохрипел:
- Это… это точно не люди-икс…
Я отдернулся и вскочил на ноги. Мишка снова бессильно уронил голову на кровать. Я опять прошелся взад-вперед, схватившись обеими руками за голову.
- Что же это, Миша, что? - заорал я на него. - Что там с тобой сделали?!
Но Миша смотрел в потолок, полностью игнорируя меня.
Тогда я упал на колени перед его кроватью, схватил за плечи и как следует встряхнул.
- Что там с тобой сделали?! Отвечай! - не унимался я, продолжая его встряхивать.
- Я… - начал хрипеть Миша, - я не знаю… что они задумали…
Он снова замолчал, а его стеклянные глаза внезапно налились слезами.
- Что? Что задумали и кто?! - орал я, как бешеный.
- Я не знаю… кто и что… но знаю точно… что нам всем...
Он так и не успел договорить, как замок двери снова заскрежетал, в комнату вошли два санитара в сопровождении долговязого доктора.
- Дербенёв! - скомандовал врач и уставился на меня.
Я сидел на коленях перед кроватью Миши и продолжал держать его за плечи. Услышав свою фамилию, я встал на ноги и, полный гнева и решимости, двинулся на врача со словами:
- Что, б**, тут происходит?! Отвечайте! Что вы сделали с Мишей?
Я вознамерился было протянуть руки и схватить доктора за грудки, но санитары отреагировали гораздо быстрее, схватили меня, скрутили руки за спину и принялись переодевать в операционную рубаху.
- Ничего страшного, мой друг, - улыбался доктор. - Это рядовая операция для всех прибывающих сюда. Успокойся, все будет хорошо.
- Что будет хорошо?! - орал я, хотя один из санитаров уткнул меня головой в матрас моей кровати, и вряд ли доктор смог разобрать вопрос. - Что вы сделали с Мишей?! - выкрикнул я, умудрившись повернуть лицо набок, чтобы меня все же могли услышать.
- Ничего плохого мы с ним не сделали, у него просто послеоперационный шок, так всегда бывает, - все так же успокаивающе проговорил долговязый. - Скоро он придет в себя, и все будет в порядке, вот увидишь. И тебе не о чем беспокоиться, операция совершенно безболезненная. Ты уснешь, а проснешься - все уже будет готово.
- Что будет готово?! - не унимался я, пытаясь сопротивляться двум амбалам. - Я стану таким же невменяемым, как Миша?! Отпустите меня! Я не даю согласие на операцию! Я знаю свои права, а вы не имеете права меня принуждать… - меня снова уткнули лицом в матрас.
- Дима, борись! - внезапно подскачил на кровати Миша. - Борись! Они нам лгут! Это всё просто какой-то ад! Не верь ни единому их… - в этот момент доктор подошел к Мише, не дав договорить, прикрыл ему рот, уложил на подушку и вколол что-то, видимо, заранее заготовленное, отчего Миша моментально обмяк и снова уставился стеклянным взглядом в потолок.
- Отставить переодевание! - вдруг скомандовал он санитарам. - Смирительную рубашку на него. Буйный, оказывается.
Доктор посмотрел на меня взглядом настолько грозным, что я никогда раньше такого не встречал. Как будто сам дьявол смотрит на меня своими адскими очами, и хочется просто испариться, исчезнуть, дематериализоваться, только чтобы не испытывать больше на себе этого взгляда. Хотя, мгновение спустя, когда меня уже подняли на ноги санитары, я заметил в этом взгляде не только гнев, но и страх. Он тоже чего-то боялся. Меня ли, устроившего небольшой переполох во вверенном ему помещении? Или же чего-то куда как большего, чем один мятежник-смутьян? Или же он опасался, что дурной пример заразителен? Ведь те, с кем я сегодня посетил спортзал, тоже еще не в курсе этой таинственной операции, и если их всех предупредить… Да с такими бравыми хлопцами мы легко раскидаем всех их санитаров и устроим бунт на корабле!
Пока меня укладывали на каталку и стягивали ремнями, я изо всех сил орал на весь коридор, что нас всех обманывают, что, парни, не верьте, сопротивляйтесь, бейте своих угнетателей, в конце концов, когда я забасил песню “идет война народная…”, мне воткнули в рот кляп, и дальше я мог издавать лишь мычание.
Силы бороться у меня еще были, но смысл в сопротивлении я потерял, а потому смиренно лежал на каталке, пока меня транспортировали неизвестно куда. На лифте, как я почувствовал, меня куда-то спустили, возможно, в подвал, где у них и было операционное отделение.
Но по пути в операционную нас грубо остановил какой-то невысокий лысый мужчина в белом халате, взял моего долговязого под руку и попытался отвести в сторону, чтобы никто не слышал их разговора. Но так как коридор здесь был очень узкий, к тому же уставленный со всех сторон какими-то стеллажами и прочим хламом, далеко им уйти не удалось, и я почти отчетливо слышал их разговор.
Суть его сводилась к тому, что лысый передавал распоряжение высшего начальства, что с сегодняшнего дня плановые операции следует проводить без наркоза, так как качество некоего итогового продукта, как показали последние исследования, очень портится из-за посторонних химических примесей, даваемых этим самым наркозом. На что неожиданно изумленный долговязый ответил совершенно нецензурно в том смысле, что они там наверху, совсем с ума съехали, как же можно такую операцию да без наркоза. Лысый не нашелся с ответом, сказав лишь, что таков приказ, и с сегодняшнего дня никакого наркоза на операции выделяться не будет. Долговязый тогда рассвирепел, и со всей витиеватой невежливостью сказал, что он на такое зверство не подписывался, и что не намерен в этом всем участвовать. На что лысый ответил, что, в таком случае, он знает, что ждет его семью и его самого. И что лучше бы он не спорил, а соблюдал военную дисциплину и подчинялся приказам вышестоящего начальства.
Тогда долговязый бессильно махнул рукой, вернулся к нам и, вздохнув, оперся кулаками в край каталки. Он посмотрел на меня. В этом взгляде я уже не видел ни намека на гнев или презрение, теперь я читал в нем жалость и сочувствие.
- Прости, сынок, - сказал он, - я тебе солгал. К сожалению, обстоятельства изменились, и теперь я не могу обещать, что операция будет безболезненной. Увы, я ничего не могу сделать.
Я протестующе замычал и задергался в тщетных попытках высвободиться. Один из санитаров схватил меня за локоть и очень крепко его сжал. То ли чтобы утихомирить меня, то ли, поняв мое бедственное положение, таким образом выказать сочувствие. В любом случае, мне от этого жеста приятного было столько же, сколько от куска льда, брошенного за шиворот.
Несмотря на мычащие протесты, меня привезли в операционную. Санитары отвязали ремни и перекинули меня на операционный стол под большую многоглазую лампу и снова стянули ремнями. Сняв с меня штаны и трусы, они согнули мои ноги в коленях и тоже привязали их ремнями. Я был, как роженица в момент родов с той лишь разницей, что ее так ремнями, наверное, не привязывают. Я поднимал голову, чтобы посмотреть, что там происходит, и постоянно протестующе мычал в кляп, но это никого не волновало. Сотрудники операционной старались не смотреть мне в глаза, а если мне и удавалось поймать редкий взгляд, то в нем читалось все то же безысходное сочувствие.
Я запаниковал. Я почувствовал себя пойманной рыбой, еще живой, неистово барахтающейся на разделочной доске, но совершенно бессильной что-либо сделать. Абсолютно не ободряющие слова долговязого доктора продолжали звучать у меня в голове. И я не мог ни убежать, ни воззвать о помощи. А самое страшное - я так до сих пор не знал, что же со мной собираются делать. Но по виду вернувшегося в палату Миши мог заключить лишь одно - ни на что хорошее мне надеяться не стоит.
Медработники, что-то быстро обсудив между собой, притащили какой-то экран и поставили на меня в области живота, чтобы я не мог видеть, что будет происходить за ним. Значит, операция планируется на нижней части тела…
И тогда я осознал всё.
О, Миша, только теперь я понял твой взгляд. Теперь я понял, почему ты встрепенулся, когда я пытался дотянуться рукой до твоего подгузника…
Долговязый врач, облачившийся в стерильный халат, шапочку, очки и маску, вооружился скальпелем и пропал из поля моего зрения, скрывшись за ширмой, разделяющей меня на пополам.
- Хорошо, что у тебя тут все в таком порядке, - прогнусавил он, - не придется нам тебя брить, в отличии от большинства предыдущих...
Я снова злобно замычал и задергался.
Но было уже катастрофически поздно. Я почувствовал, как холодная рука в резиновых перчатках взяла мою мошонку, оттянула ее и… я испытал страшный всплеск боли. Острым скальпелем мне вскрыли мошонку! Я заорал. Я орал не переставая, я дергался, я извивался, как змея, но все было тщетно. Я чувствовал, как резиновые пальцы погрузились вглубь, и…
О боже!
Какая же это невообразимо адская боль! Пальцы схватили меня за обнаженное от кожи яичко, сдавили его и отрезали!
Меня раньше били в промежность: когда случайно, когда специально, во время драки или игры в баскетбол. И практически все мужчины знают, какая это бывает нестерпимая боль, от которой хочется просто упасть, скрючиться и больше не вставать. Потому этот удар так хорошо известен всем, кто хочет научиться защищаться от нападения мужчины: бить по яйцам - безотказный мощный болевой прием.
Но то, что я испытывал раньше - просто ничтожная капля в море боли, которая охватила меня сейчас. Я орал, как ненормальный. Я бился затылком о стол, я до сведения в скулах сжимал в челюстях злосчастный кляп, я плакал… Слезы ручьем текли по щекам, вискам и от моих ударов головой расплескивались по всему лицу…
А долговязый продолжал. Он взялся за второе яичко, надрезал что-то и потянул на себя.
Я почувствовал, как семенные каналы, словно цепь корабля при сбрасываемом якоре, задевая каждым своим звеном о край борта, проходят сквозь, вытаскиваются из меня, причиняя боль в тысячу… нет, в миллионы миллионов раз большую, чем самый сильный удар по яйцам…
От боли я уже не мог кричать, впервые в жизни я потерял сознание.
Не знаю, сколько прошло времени, я очнулся в большом светлом помещении и сразу ощутил невыносимую боль в промежности, отчего громко застонал. Закричать мне не дали какие-то трубки, воткнутые в глотку. Вытащить их мне не позволило то, что руки по-прежнему были стянуты смирительной рубашкой и ремнями. Я попытался высвободиться от своих пут, но каждое движение отдалось такой болью, что я быстро оставил эту затею. Продолжая стонать, я осмотрелся по сторонам. Вокруг меня на каталках лежало пятеро человек, подключенных к каким-то большим мигающим разноцветными огоньками аппаратам. Видимо, они тоже перенесли подобную операцию, потому что вид их до степени смешения походил на мой: упакованные в смирительные рубашки в верхней части тела, перевязанные окровавленными бинтами в нижней. Они лежали без движения, и я предположил, что они были прооперированы позже меня.
Какое-то время я еще лежал неподвижно и тихонько подвывал от боли, но вскоре ко мне подошел тот самый долговязый врач-садист и что-то нажал на моем аппарате, после чего вытащил изо рта трубки. В глотке сильно саднило, мне захотелось прокашляться, но боль внизу мне даже этого сделать не позволила. Мне ужасно захотелось вырваться, схватить обеими руками этого изверга в белом халате за горло и душить, душить, пока тот не сдохнет! Я отчетливо представил это в мыслях, но в реальности я смог только безнадежно прохрипеть.
Ничего не сказав, он снял показания прибора, отметил что-то в своем планшете и удалился. Я еще несколько часов пролежал в таком положении, видя, как один за одним приходят в сознание мои несчастные соседи. К ним так же подходил этот врач, записывал показания приборов и так же, ничего не говоря, уходил. Не знаю, сколько еще томительных часов я провел в этой реанимации, изнывая от боли и голода, а главное - от нестерпимой жажды, ибо никто ни разу не подошел и не предложил воды, прежде, чем меня все же вернули в палату.
По ярким солнечным лучам, падающим на подоконник, я понял, что было уже утро. Ну да, Мишу тоже вернули в палату утром, вспомнил я. Казалось, он лежал на кровати в той самой позе, в которой его оставили сутки назад. Стеклянный взгляд, вперившийся в потолок, ни на мгновенье не изменил своего положения, даже когда санитары с шумом перекидывали меня с каталки на кровать.
Они оставили меня связанным смирительной рубашкой, вероятно, опасаясь моего сопротивления, хотя какое я мог в таком состоянии оказать сопротивление? Но ремнями притягивать к кровати не стали. Я лежал, подобно Мише, совершенно бессмысленным взглядом уставившись в потолок и пытаясь осознать все произошедшее. Понимание пришло уже давно, практически сразу, но вот поверить в это, осознать я до сих пор не мог.
Меня кастрировали. Насильно, против моей воли, наплевав на то, как я буду с этим жить. Да какая это будет теперь жизнь?! Можно ли ее теперь назвать жизнью!..
Я почувствовал, как холодные слезы с гадкой щекотливостью скатываются у меня по вискам, но руки мои были связаны, и я не мог даже утереть их. Вскоре у меня затекло и заныло все тело, я был абсолютно обессилен. Мне было теперь уже наплевать на все. Я, так же, как и Миша, не обратил никакого внимания на принесшего завтрак санитара, даже и не думал удостаивать его своим полным ненависти, а может быть, и обреченного безразличия взглядом. Я лежал и смотрел в потолок, размышляя обо всем.
Я думал, как придет в бешенство папа, узнав о том, что со мной сотворили. О том, что теперь у меня и, соответственно, у него не будет наследников, ведь я был единственным ребенком в семье. И как он будет рвать и метать… да только что он сможет сделать? Выступить против огромной государственной машины? Его раздавят так же, как и всех нас, тут присутствующих. Да и как это теперь уже поможет мне? И как теперь ко мне будут относиться мои знакомые? Шептаться между собой за спиной, а может и в открытую, насмехаясь, дразнить меня евнухом, кастратом? Вряд ли это вызовет у кого-нибудь сочувствие. Скорее, я буду посмешищем, изгоем, вечным объектом для издевательств. Как все это время был Миша. Ох, бедный Миша. Ему и так всю жизнь было не сладко, а сейчас… Однако, ему повезло чуть больше - он хотя бы был под наркозом во время операции… Но результат одинаково плачевен. Даже думать об этом не могу. Страшно.
И всё же, как я ни старался думать о чем угодно, только не о ней, мысли мои неумолимо тянулись к Леночке. И от этих мыслей становилось еще невыносимее. Я представил ее, мою, готовую, страстную и горячую. И уже не мог представить рядом с ней себя. Как бы я ни хотел, как бы я ни раздевал ее в мыслях, какие бы пошлые образы ни воображал, ничто уже не могло раздуть ни искры того пламени, которое бушевало у меня внизу живота раньше. Ни единого намека на возбуждение. Абсолютная и непреклонная апатия. И я понимал, что это теперь навсегда… Ох, моя милая Леночка...
Я не смогу быть мужем, отцом, я не буду любимым ни одной женщиной, и так никогда и не испытаю сексуального наслаждения. Я навсегда останусь девственником, мне не суждено отныне стать мужчиной. И быть мне инвалидом, ущербным и неполноценным до конца своих дней.
Вот уж воистину избранный. Человек-икс, блин. Икс - крест, поставленный на дальнейшей моей судьбе.
Я посмотрел на Мишу, он оставался неподвижен, лишь в уголке его глаза сверкал хрусталик слезы.
- Да уж, Миша, - прохрипел я. - Ну и влипли же мы…
Но, так и не дождавшись его ответа, я снова уставился в потолок и пролежал без движения до самого обеда. В полдень пришли санитары, развязали меня и, убедившись, что я не способен оказать сопротивления, заменив подносы с едой, удалились. Я с отвращением посмотрел на тумбочку, но заметив на ней бутылку с водой, откупорил ее затекшими непослушными руками и единым залпом осушил до дна. К еде же, несмотря на довольно сильный голод, мне прикасаться совершенно не хотелось. Я попытался спустить ноги с кровати и сесть, но жуткая боль мгновенно заставила меня вернуться в горизонтальное положение.
Я пролежал еще несколько часов. А может и не часов вовсе. Наверное, я лежал так целую вечность. И в этой вечности не было ни малейшего смысла.
Позже, и я, и Миша стали потихоньку вставать, чтобы добраться до металлических уток, поставленных нам под кровати санитарами. Изредка мы ковыряли пластиковыми ложками разноцветную жижу, пили воду, хотя это старались делать как можно в меньших количествах, потому что справлять нужду было крайне болезненно. Мы иногда осторожно прохаживались по комнате между кроватями, придерживаясь за их спинки.
При всем при этом мы старались не встречаться взглядами, не знаю даже, почему. Вероятно, нам обоим было страшно говорить о произошедшем, неловко… стыдно. Я не мог знать, что чувствовал все это время Миша, какие именно мысли обуревали его, но примерно догадывался. Хотя заговорить об этом ни он, ни я не решались.
Однажды за обедом, я все же собрался и спросил, что он думает по поводу всего произошедшего, что тут творится, и что нас, в конце концов, ждет. Он некоторое время продолжал мусолить ложкой разноцветный обед, не отрывая отсутствующего взгляда от тарелки. Затем очень глубоко вздохнул и промямлил не своим голосом:
- Как я предпо… кхе-кхе, - он откашлялся. - Как я предполагал изначально, первая моя теория, которую нам во всех красках расписывали, абсурдна от начала до конца. Ничему нас тут обучать и никуда распределять не собираются.
- Это я и сам уже понял, - проговорил я тоже не своим голосом. Я только сейчас понял, что несмотря на то, что Миша говорил с некоей хрипотцой, его голос стал значительно выше. И сам себя я слышал как будто со стороны, словно это говорил не я, а кто-то рядом. Очень, очень близко рядом кто-то тянул высоким педрастическим голосом. И этот голос был мне омерзителен. Я продолжил: - Так какие другие теории у тебя были?
- Это уже не имеет никакого значения. Что бы там ни было, ничего хорошего нам это не сулит. Мы уже обречены… - он со злости бросил ложку на тарелку и замолчал.
Я некоторое время с пониманием смотрел на него и ждал, когда он продолжит. Но продолжения не последовало. Он снова лег на кровать и уставился в потолок. Я последовал его примеру, лег и углубился в свои мысли.
Несколько дней мы так и лежали в своей палате. Изредка нас навещал долговязый врач, проводил осмотр, делал при помощи медсестры перевязки. Поселившиеся во мне апатия и страх перед невообразимой болью, которую я испытал тогда, не позволяли мне делать никаких лишних движений, задавать какие-либо вопросы. Санитары исправно приносили нам еду, заменяли утки, приоткрывали щель в окне, чтобы проветрить помещение. Как-то раз я попытался сам открыть окно, чтобы изучить варианты побега, но у меня ничего не вышло: оно открывалось особым ключом, а специальные механизмы не позволяли открыть его настолько, чтобы в щель могла протиснуться даже рука. К тому же, мощная решетка за ним не оставляла никаких надежд на побег.
Однажды, проснувшись еще до завтрака, я заметил, что у меня отсутствует привычная утренняя эрекция, которая раньше частенько мешала мне справлять малую нужду. Мой друг пребывал в подавленном состоянии все эти дни. И я с невыразимой тоской подумал, что теперь так будет всегда. Прервав мои размышления, в палате снова появился долговязый с санитарами. Осмотрев наши уже зажившие швы, он сказал, сидя на краю моей кровати, что теперь мы готовы, и нам предстоит заняться тренировками в спортзале, о которых мы так мечтали. Я посмотрел на него с полнейшим презрением. Какие, к черту, тренировки? На кой ляд они мне теперь сдались? Что за бред? Я не выдержал и закричал на него:
- Какого хрена тут происходит?! Что вы с нами делаете?! Для чего вы нас тут держите?! За что вы искалечили нас?!
Из меня так и сыпались гневные вопросы, и мне так хотелось сопровождать каждый из них ударом кулаком в эту отвратительную морду до тех пор, пока она не превратится в кровавое месиво. Но вид угрюмых санитаров за спиной у долговязого основательно сдерживали мой пыл. Я понимал, что они смогут превратить в кровавое месиво меня, как только я решусь на отчаянный поступок. Я взял себя в руки, глубоко вдохнул и стал смотреть на доктора в ожидании ответов. Тот, казалось, пропустил мимо ушей все мои вопросы и смотрел на меня с совершеннейшим безразличием.
- Вам уготовано великое будущее, - сказал он с улыбкой. - Вы не представляете, что вас ждет впереди.
- Какое, нахрен, будущее?! - снова заорал я, не сдержавшись. - Вы отрезали мне яйца! О каком будущем вы теперь говорите?!
- Ты еще слишком юн, чтобы понять всё, - продолжал он спокойно. - Главное - ни о чем не беспокойтесь, всё, что с вами тут происходит - это всё на ваше же благо. Вот увидите.
- Какое, к чёрту, благо может быть в том, что я теперь кастрат?!
- Всему своё время, - сказал он, поднимаясь с кровати. - Вы скоро обо всём узнаете. Наберитесь терпения. А пока можете расслабиться и заняться тренировками. С сегодняшнего дня вам разрешено посещать спортзал. Для каждого будут составлены индивидуальные программы тренировок. Скоро вы поймете, насколько вам повезло, что вы попали сюда. Вы ведь избранные…
Ну ничего себе повезло! - орал в моей душе внутренний голос. Лишить меня нормального будущего, сделать меня неполноценным, - это ли везение? Спасибо, но я об этом не просил!
Но доктор уже встал и направился к выходу. Напоследок он сказал:
- После завтрака за вами придут, отведут в спортзал. Хорошенечко позанимайтесь, и вы поймете, что станет гораздо легче.
С этими словами он вышел за дверь.
Через некоторое время привезли завтрак. Есть мне не хотелось совершенно. Но я все же заставил себя. Миша напротив меня, как обычно, ковырял жижу ложкой. И тогда меня осенило.
- Миша, - воскликнул я, - слушай! А что, если из нас хотят готовить супер солдат?
Миша поднял глаза и недоуменно уставился на меня, его ложка замерла над тарелкой, с нее медленно капала зеленая жижа.
- А что? Все сходится. Сам подумай. Нам всем делают эти операции, чтобы уничтожить лишнее влечение. Я слышал, что в армии солдатам в еду подсыпают бром, чтобы снизить ненужную похоть. А тут - избавляются раз и навсегда, - с этими словами меня охватила такая ярость, что тумбочка чуть не развалилась под ударом моего кулака. Остатки завтрака разлетелись по сторонам вместе с осколками пластиковой тарелки. - И ведь все сходится, Миша! Зачем нам после этой операции тренажерные залы? Да с персональными программами! Чтобы прокачать универсальных солдат, которым будет нечего терять! Ты понимаешь, Миша?
Миша вытирал с лица остатки моего завтрака и смотрел на меня со все возрастающим интересом. Его лицо, наконец-то, приобрело осмысленное выражение.
- Тебя лишили будущего, ты не избранный, ты - изгой! Тебе теперь нафиг твоя прежняя жизнь не нужна, она тебе и не годится. И будущего у тебя нет. Так что, теперь они могут делать из тебя все, что угодно. А угодно им - сделать из тебя, да и меня, конечно, солдата! Нет страшнее человека, чем тот, кому нечего терять. А нам с тобой, Миша, терять уже нечего. Да, у нас есть родители, но это - прошлое. А будущее у нас отняли...
- А ведь точно, - неуверенно произнес Миша, не переставая следить за мной и ходом моих мыслей. - Всё сходится. И этот пресловутый альфа-тест, и эта ужасная операция, и предстоящая теперь нам программа тренировок… Только вот одно не пойму. Ты и я... мы такие разные. Ты-то еще ладно, спортсмен, здоровяк… Но какой из меня солдат? Я же… э-э-э... дрыщ…
- Согласен, - замешкался было я. - Но вдруг у них там действительно какие-то индивидуальные программы, чтобы всех сделать сверх-солдатами. Раз уж тест показал, значит, не просто так…
- Возможно, - сказал он. - Но зачем и кому нужны такие солдаты? Против кого воевать? И почему именно мы? Есть же официальная государственная армия… контрактники есть. Почему именно мы, школьники?
- Не знаю, - снова замялся я, соображая. - А вдруг… - меня снова осенило, - вдруг они собирают армию, чтобы сражаться с марсианами? А?
Миша резко изменился в лице, весь побледнел и судорожно сглотнул.
- Ты… ты хочешь сказать, что нам предстоит воевать с инопланетянами? - его и так изменившийся и непривычный голос заметно задрожал.
- Поэтому и не привлекают регулярную армию, знают, что она против марсиан бессильна. Поэтому и такие срочные меры, эксперименты, таинственность…
Меня осеняло с каждой секундой, элементы головоломки сами вставали на свои места, образуя всё более целую и отчетливую картину происходящего. И от этой картины, а особенно от роли, уготованной мне в этом, становилось все хуже и хуже. Стало быть, марсиане действительно есть. И наше правительство, на самом деле, не сотрудничает с ними, а готовится воевать. Но так как знает, что обычными силами их не одолеть, применяет новые разработки и технологии. И так как технологии эти оказываются чересчур зверскими и бесчеловечными, скрывает все, лжет и рассказывает сказки для успокоения населения. И, стало быть, я оказался на передовой. На мне всё это испытывают впервые. И ведь не факт, что всё задуманное ими получится с первого раза, вдруг я окажусь неудачным экспериментом, и меня просто утилизируют, как отработанный биоматериал… Но даже если и получится. Я пойду в первых рядах воевать с неведомым мне инопланетным противником? Вы в своем уме вообще, твари?! Кто вам дал такое право?!
Все свои размышления я произносил вслух, расхаживая взад-вперед по комнате, последние - особенно громко. Миша смотрел на меня, не отрываясь. Видимо, несмотря на то, что у него самого существовали какие-то теории, подобные мысли ему в голову не приходили. Видно было, насколько он соглашался с моими очередными выводами, как его мыслительный процесс снова заработал, и он сам готов был доказывать мои теоремы, прилагая необходимые графики и диаграммы.
Но нас грубо прервали в самый разгар нашего мозгового штурма. Вошел санитар и сказал, что мы должны идти в спортзал.
- Потом продолжим, - прошептал я Мише, тот кивнул, и мы пошли, в чем были, вслед за санитаром.
Я даже и не задумался о том, чтобы переодеться в свой спортивный костюм. В голове рос и множился огромный комок мыслей, словно змей, переплетенных между собой. Они шипели и извивались, заставляя меня временно абстрагироваться от всего происходящего.
Значит, размышлял я по пути в спортзал, марсиане прибыли сюда отнюдь не с мирной целью поделиться по доброте душевной своими технологиями. Скорее всего, они планировали колонизацию. Но наше правительство оказалось не таким уж малодушным и бесполезным, как мы это привыкли считать, а вполне себе вменяемым. Значит, решили дать отпор, организовать оборону. Причем делать это в режиме строжайшей секретности, чтобы даже собственное население ничего не знало, чтобы, значит, враг не догадался. Но уж родителей-то наших могли бы и предупредить… Хотя какой нормальный родитель добровольно отдаст свое чадо на растерзание, узнав, что с ним в итоге планируется сделать? Допустим, все так и есть. И мы с Мишей, такие разные, но с идентичным уникальным показателем какого-то альфа-теста, становимся в один ряд защитников всего человечества. Как-то это все странно…
Мы прибыли в тренажерный зал, где грубый санитар передал нас в распоряжение тренера, не менее здоровенного, чем любой из санитаров. Кстати, промелькнула у меня мысль, а почему они не готовят своих супер солдат из этих здоровенных детин? На кой черт им сдался совершенно тщедушный Мишка, которого любой наш одноклассник соплей мог перебить? А тут вон: все как на подбор, один крепче другого. Дядьки Черномора только не хватает. Так отрезайте же яйца им, вон они какие послушные! Чего к нам, несчастным школьникам, пристали? И откуда вообще здесь столько здоровяков? Я даже в рядах ОМОНа не видывал такого количество бугаев, не то что в мед учреждении…
Коренастый шкафообразный тренер окинул нас взглядом, сказал встать туда, где уже толпилось шестеро молодых парней в таких же, как у нас с Мишей, операционных рубашках. Мы покорно примкнули к их рядам. Я заметил, что эта шестерка о чем-то перешептывалась и прекратила, когда мы подошли. Я оглядел лица всех шестерых, но никого не узнал. Тогда я негромко спросил:
- Ребят, вы откуда?
“От верблюда” - ожидал я в ответ, потому что сам бы именно так и ответил на подобный вопрос. Но вместо этого один из них сказал:
- Из сто тридцать седьмой. А вы?
- Из сто сорок второй, - живо отозвался Миша и тут же добавил: - Вас уже прооперировали?
- Да, - с обреченным вздохом произнес крепкий смуглый парень с пышными черными волосами, который держался немного увереннее остальных и был, вероятно, у них предводителем. - Это просто п**ец какой-то…
- Кто-нибудь в курсе, что тут происходит? - спросил я.
Все потупили взоры и промычали что-то нечленораздельное, но смысл был понятен. В этот момент тренер, закончив свои дела с санитаром, который скрылся за дверью, заперев ее снаружи, подошел к нам, и мы вынуждены были прекратить разговоры.
В нескольких словах он быстро и с энтузиазмом в голосе объяснил нам, что отныне мы в его распоряжении, и он будет делать из нас атлетов высочайшего класса. Что уже очень скоро мы поймем, насколько мы были слабы, и насколько мы можем стать сильны. Он вкратце описал нам программу тренировок на ближайший месяц, отчего мой рассудок немного поплыл, а ноги чуть не подкосились от бессилия. Я слушал его и не понимал ни слова, точнее, я не хотел этого понимать и хоть как-то воспринимать. Или же я не мог понять, зачем мне все это? Целый месяц (а может быть и не один!) изнурительных тренировок, самопожертвование, и ради чего? Мне-то с этого какая радость? Если раньше я мог покрасоваться своей накачанной фигурой супер человека перед Леночкой, то зачем мне все это сейчас?..
Тем временем, шкафообразный закончил описание и приступил к действию. Он велел нам переодеться в спортивную форму, которая лежала, кем-то заранее приготовленная, на специальном стеллаже. После этого, он устроил нам разминку, заставил бегать по залу, выполнять дурацкие прыжки, приседания и прочие раздражающие упражнения, в ходе которых пристально наблюдал за нашим поведением. Как оказалось позже, на основании этой процедуры он составил свое профессиональное мнение о физическом состоянии каждого из нас и уже приготовил каждому индивидуальную программу тренировок. Особое внимание он уделил Мише и расписал ему такую программу, от которой тот побледнел и на какое-то время потерял дар речи.
Позанимавшись в спокойном темпе около часа, тренер объявил окончание тренировки, и, как по команде материализовавшиеся в спортзале, санитары развели нас по своим палатам. Мы даже не успели ни задать вопросов тренеру, ни пообщаться с нашими новыми товарищами по несчастью.
До обеда мы провалялись на кроватях, отдыхая от резкой и непривычной нагрузки, я рассказывал Мише о всех своих недавних умозаключениях. Он с интересом слушал меня, где-то поддакивал, где-то вставлял уточняющий вопрос, где-то подтверждал мои домыслы с научной точки зрения, после чего сам подвел итог всему разговору, заявив, что моя теория - самая что ни на есть близкая к истине. И что теперь нам нужно что-то предпринимать.
Но предпринять мы ничего не смогли ни тогда, когда нам привезли обед, который мы оба съели с удовольствием, ни на следующий день, когда нас снова отвели в спортзал, ни даже через неделю. Мы ежедневно насыщали наши желудки неведомой разноцветной жижей, ходили на тренировки, где изматывались настолько, что не хотелось ничего, кроме как упасть на кровать и провалиться в сон, после которого снова хотелось набить желудок. Тренировки стали проводиться дважды в день, поэтому времени ни на что другое у нас не оставалось. И, нужно быть честным, ничего и не хотелось.
Изредка нас посещал долговязый изверг, осматривал, заключал, что все очень хорошо и удалялся. Однажды к нам снова заглянула медсестра, чтобы взять кровь на анализ. И точно, как и в прошлый раз, ее огромная грудь чуть не соприкасалась с моим лицом. Но на этот раз я не ощущал абсолютно ничего. Никакого тепла, никакой страсти, ни единого позыва.
Как-то ночью, когда Миша уже отчетливо храпел, я попытался представить образ Леночки, который хоть и начал у меня потихоньку стираться из памяти, но все же был очень ярким и вдохновляющим. Как икона в красном углу моей бабушки: абсолютно бесполезная, но все же греющая душу. Я воображал, как мы с Леночкой занимаемся любовью, представлял это в привычных для меня красках и попытался под одеялом поласкать себя рукой, но ничего не вышло. Хоть все швы уже зажили, и боли я не ощущал, никакого даже намёка на возбуждение я не почувствовал, мой нижний друг оставался неподвижным, безмолвным и безответным. После часа безуспешных стараний взбодрить его я отчаялся. На меня снова навалилась тоска, апатия и злость. Злость, которая быстро переросла в гнев. Слезы хлынули у меня из глаз, я до белых костяшек сжимал кулаки и до крови закусывал губу. За что? За что мне всё это?! Как же я вас всех ненавижу! Как же я хочу убить вас всех…
Я ворочался всю ночь, не в силах уснуть. Мысли так и кишели в голове. Если убить тех, кто делает из меня солдата, то я, условно, останусь один против неведомого врага - марсиан. Тогда я проиграю, марсиане захватят и уничтожат всё человечество. А если нет? Что, если они не ставят перед собой такую цель, как уничтожение... Но что тогда? Порабощение? Хрен редьки не слаще, как говорится… Но кто знает, что еще окажется хуже - неведомое порабощение, или то, что уже явно происходит у нас? Для меня вряд ли может быть что-то хуже того, что со мной уже сделали. Мои тюремщики, поработители хуже любых марсиан, какими бы они ни были.
Надо бороться, решил я твердо. Необходимо отомстить всем этим нелюдям за то, что с нами сделали!
Утром я поделился своими мыслями с Мишей. И хотя он не разделял моего энтузиазма, всё же согласился, что так просто это оставлять нельзя. Нужно, как минимум, попробовать, ибо терять нам всё равно уже нечего.
Во время очередной тренировки мы рассказали о своих соображениях ребятам из сто тридцать седьмой школы. Они не задумываясь выразили полную поддержку в любых наших замыслах. Мы признались, что замыслов пока никаких нет, планы не разработаны и предложили действовать сообща и разработать стратегию отмщения совместно. Главное - держать всё в тайне от наших надзирателей и любой информацией делиться между собой незамедлительно. Единственное, что на начальном этапе мог предложить я, - не пренебрегать тренировками, наращивать мышечную массу, набираться сил, чтобы в любой момент мы могли дать достойный отпор этим бугаям-санитарам. В противном случае, наш мятеж был бы обречён на провал в самом его начале. Ну а дальнейшие действия предложил продумывать по ходу событий. На том и порешили.
Мы принялись за тренировки с особым усердием. Делали все те упражнения, что нам задавал шкафообразный тренер, и значительно сверх того. Всю пищу, которую нам приносили трижды в день, мы съедали без остатка, даже вылизывали тарелки, дабы ни грамма калорий не пропало зря, чтобы потом их с пользой сжечь в зале, преобразовав в мышечную массу.
Через несколько дней я обратил внимание, что вся наша команда заметно покрупнела с того момента, как мы только начали заниматься. А когда в зале установили большие электронные весы, я с удивлением отметил, что стал весить почти на 15 килограмм больше, чем весил до прибытия в этот злосчастный КОР. Мое отражение в зеркале ввергало меня в недоумение. Раньше я любовался собой, потому что был строен, подтянут и мускулист, мне хотелось нравиться окружающим и, главное, - Леночке. А тут - меня прямо-таки начинало распирать от мышц. Хоть это зрелище уже не могло меня воодушевить, я стал походить на бодибилдеров с картинок, с той лишь разницей, что кожа у меня была заметно толще, как будто подкожный жир рос пропорционально мышцам. То же самое происходило со всей моей командой. Видимо, у этой еды были свои побочные эффекты. Но, надо признаться, такое питание и тренировки шли всем нам на пользу. К этому времени я уже спокойно жал от груди 120 килограмм. И даже Миша, который раньше на уроках физкультуры с трудом справлялся с пустым грифом, уверенно шёл к тому, чтобы выжать сотку.
Все это начинало вселять в нас уверенность, и мы с каждым днем крепли в решимости устроить бунт. Мы уже набросали предварительный план. В первую очередь нам необходимо было вырубить тренера. Это казалось нам простой задачей, ибо он с нами был совершенно один. Затем, нам предстояло обезвредить нескольких санитаров, которые либо сбежались бы на шум борьбы, либо явились по завершении тренировки. В любом случае, мы должны были застать их врасплох, и дальнейшее виделось нам вполне выполнимым. После этого мы планировали завладеть ключами от других палат, рассредоточиться по коридорам, высвобождая наших товарищей по несчастью и увеличивая наши ряды. И уж тогда, когда бы мы выпустили всех, нам не составило бы труда выбраться из этого здания. Или разнести его к чертовой матери, уничтожив всех, кто попался бы нам на пути. Особенно этого долговязого айболита. Я даже в мыслях представлял, как собственноручно отрезаю ему яйца и запихиваю их ему в глотку…
День за днем мы готовились к осуществлению нашего плана. Как нам говорил тренер, нам нужно было больше тренироваться, лучше есть и крепче спать. Всё это мы выполняли исправно. Больше нам все равно заняться было нечем. Разве что по ночам лелеять в душе мечту о скором отмщении… Все только и ждали благоприятного стечения обстоятельств и моей команды к началу атаки.
Однажды, когда санитар в очередной раз принес нам в палату завтрак и отворил окно для проветривания, я ощутил, что что-то изменилось. За окном не было привычного щебетания птиц в зловещей тишине. Где-то вдалеке я услышал невнятный гомон толпы. Человеческой толпы. Мое сердце бешено заколотилось.
- Миша! - воскликнул я, указывая на окно. - Послушай! Что это там?
Он прислушался и в недоумении завертел головой, отложив завтрак.
- Люди. Толпа, - проговорил он.
- Что это может быть за толпа? - сказал я всё больше возбуждаясь.
Миша пожал плечами. Но видно было, что он тоже переполняется эмоциями. Я залез на кровать, встал одной ногой на подоконник и попытался просунуть голову в щель окна. Это у меня не получилось - щель была слишком узкая. Тогда я просунул в неё ухо и принялся прислушиваться. Гомон толпы стал слышнее, но что-либо разобрать по-прежнему было невозможно. Наши окна выходили на лес, а шум слышался как будто бы с противоположной стороны здания. Скорее всего оттуда, где были центральные ворота, через которые меня привезли сюда. Вот бы попасть к ребятам, окна которых выходят на ту сторону, подумалось мне. Но это было невозможно, пока наша дверь была заперта. Я продолжил прислушиваться и обомлел, когда отчетливо услышал громкие скандирования. Люди выкрикивали хором, дружно, стройно и вполне разборчиво. В отдельных надрывающихся голосах я услышал нотки гнева и отчаяния.
Я опустился на кровать.
- Ты это слышишь? - спросил я Мишу. Моё сердце, казалось, подскакивало к горлу.
- Да, - сказал он.
Мы смотрели друг на друга и не верили своим ушам. Из окна вполне разборчиво многоголосо звучала беспрестанно повторяющаяся фраза: “ВЕРНИТЕ НАШИХ ДЕТЕЙ! ВЕРНИТЕ НАШИХ ДЕТЕЙ!”
Некоторое время мы, как завороженные, слушали эти выкрики, пока нас не вывел из оторопи звук открываемой двери. Мы обернулись. В комнату вошёл санитар и быстро захлопнул окно. Звуки стихли. Я заметил, что на ремне у него висит длинная дубинка-шокер, в простонародье называемая скотобоем. Если бы я увидел её в обычный день, то весьма удивился бы. Но сейчас мне было не до удивлений. Меня переполнял адреналин. Я услышал голос сотни отчаянных родителей. Возможно, среди них были и мои мама и папа. Может быть, они пришли сюда спасать меня. Всех нас. Значит, и мы не должны оплошать. Пришло время действовать.
Я посмотрел на Мишу пристальным взглядом, и он, видимо, понял всё, что я задумал. Он заметно кивнул, не сводя с меня глаз.
- Что это там творится? - как можно более обыденным голосом спросил я санитара.
- Ничего, - грубо ответил тот. - Давайте, идите в спортзал.
Мы с Мишей переглянулись и, ничего не говоря, как обычно направились за ним. Выйдя в коридор, мы увидели, что рядом с нами ведут наших товарищей по тренировкам, всех шестерых. По санитару на каждую пару. И у каждого из них на ремне висели скотобои. Странно, подумал я. Раньше нас не водили всех одновременно, мы никогда не пересекались в коридоре, всегда встречались уже в спортзале. Какая-то нездоровая спешка. Возможно, ситуация у них начинает выходить из-под контроля. Значит, время пришло.
Я обернулся через плечо, за мной шёл смуглый пышноволосый предводитель группы сто тридцать седьмой школы. Я поймал его взгляд и кивнул в сторону скотобоя, висевшего на поясе у его конвоира. Он перехватил мои движения и мигом сообразил, что я имею в виду. Едва заметно кивнув он приподнял руки в готовности.
Тут я громко скомандовал:
- Ребята, сейчас! Вот он - наш шанс!
И, резко обернувшись, выхватил скотобой у своего санитара. Моему примеру последовал и предводитель сто тридцать седьмой. Две других пары замерли в недоумении, а их надзиратели ринулись к нам, вытаскивая на ходу своё оружие. Я успел двинуть со всей дури своего санитара скотобоем в челюсть и, воспользовавшись его замешательством, перехватил дубину и стиснул ее у него на шее. Миша стоял столбом, не решаясь ни подойти ко мне, ни отправиться на помощь к остальным. Несмотря на всю физподготовку, не был он готов к реальным боевым действиям. С места его заставил сдвинуться лишь мощный удар скотобоем по спине, от которого Миша пролетел несколько метров, ударился об стену и упал.
У смуглого предводителя выхватить скотобой так же виртуозно, как у меня, не получилось. Он сцепился с санитаром в схватке за оружие: оба крепко сжимали дубинку руками, силясь вырвать ее друг у друга. Ему на помощь пришёл одноклассник. Он навалился на санитара со спины и сдавил его шею удушающим захватом. Санитар скорчился, ослабил хватку, и смуглый сумел завладеть дубиной. Но тут же на них навалилось двое других бугаев, подопечные которых всё это время продолжали стоять и таращиться на происходящее недоуменными взглядами. Когда же до них дошло, что это и есть тот самый момент, к которому мы так долго готовились, они с каким-то звериным рёвом бросились на своих конвоиров, вмиг оттащили их от своего предводителя и, быстро скрутив, обезоружили.
Я, продолжая душить своего санитара скотобоем, обшаривал его рукоять, пытаясь понять, как же использовать на этой дубине электрошок. Когда же я наконец нащупал кнопку, мой оппонент задергался и рухнул без сознания на пол. Я быстро подбежал к товарищам и мощными ударами скотобоя с электроразрядом вырубил всех санитаров.
Мы поднялись на ноги и осмотрелись. Потери были минимальными: один лишь Миша лежал в отключке. Мы решили не тратить времени на то, чтобы привести его в чувства, а принялись обшаривать карманы поверженных санитаров в поиске ключей.
К нашему удивлению и разочарованию, мы не обнаружили других ключей, кроме тех, что открывали наши четыре палаты. Наш план начинал потрескивать по швам. Сколько еще эти бугаи пробудут в отключке? Сколько у нас есть времени? Где нам найти другие ключи, чтобы вызволить остальных?
Я скомандовал всем перетащить валяющиеся туши в ближайшую палату. Заперев их там, а Мишу оставив так и лежать на полу, мы двинулись по коридору в направлении выхода. Держа скотобои на изготовке, мы продвигались медленно, прислушиваясь к каждому шороху.
Миновав длинный коридор, мы аккуратно спустились по лестнице на первый этаж и направились в сторону того кабинета, откуда нас всех по палатам и распределяли. Продвигаясь вглубь полумрачного коридора я всё больше удивлялся, почему мы не встречаем никакого сопротивления? Это казалось мне подозрительным. Но по мере приближения к фойе, я все громче и отчетливее слышал шум толпы на улице, скандируемые ею лозунги, и понимал, что весь персонал должен быть занят решением этой внезапной проблемы, а о бунте заключенных никто даже и не подозревал. Как же удачно все складывается, подумал я не без удовольствия.
Мы подходили к кабинету, в котором меня когда-то встречал седоусый мужик, где все мы оставили свои телефоны и прочие ценные вещи. Возможно, там и находились ключи ото всех запертых палат. Я скомандовал ребятам оставаться здесь и следить в оба, а сам вошел в тот самый кабинет: благо, дверь его была не заперта. Конечно, в нем же не содержались буйные и очень опасные школьники, к чему ее запирать! Ни одной живой души в нем тоже не оказалось, и я выдохнул с облегчением. Не теряя ни минуты, я обшарил столы и шкафы, которые принадлежали персоналу, но ни ключей,ничего другого полезного для себя не нашел. Лишь большая книга, в которую седовласый когда-то записывал мои данные, лежала на столе раскрытой. Я быстро пролистал ее, не надеясь ничего особенного в ней найти, но вдруг наткнулся на свою фамилию в списке, а ниже были еще две фамилии - Сорокин и Тивлин. И если напротив наших с Мишей фамилий все было заполнено какими-то цифрами, аббревиатурами и галочками, то напротив фамилии Женьки стояли сплошные прочерки и одна надпись - “КОР-5”. Я ничего не понял из написанного, но это меня страшно озадачило. Я хотел было прихватить книгу с собой, чтобы в дальнейшем ее изучить, но тут мой взгляд пал на стеллаж, стоящий у противоположной стены. Стеллаж, уставленный серыми коробками, в одной из которых лежал мой телефон. Я тут же забыл про книгу и начал рыскать по коробкам, пытаясь найти свои вещи. Но коробок тут было слишком много, ворошить каждую не было времени. А так же, как до меня чуть позже дошло, не было и смысла искать свой телефон, ведь батарейка в нем давным-давно села, а заряжать его сейчас не было никакой возможности. Я взглянул в окно, откуда доносились крики толпы, но кроме обшарпанной кирпичной стены, ничего увидеть не смог.
Вдруг из коридора до меня донесся шум. Я услышал громкие возгласы и звуки борьбы. Я тут же выскочил из кабинета и увидел, как несколько санитаров, вооруженных пистолетами, стреляют в моих товарищей, те падают навзничь и продолжают дергаться на полу в конвульсиях. Я заметил, что в груди у них торчат по два шипа, соединенных тонким проводом. Стреляющий электрошок, пронеслось у меня в голове. Я моментально спрятался за дверь, но запереть ее мне было нечем. Благо, она открывалась вовнутрь, и я смог всем телом на нее навалиться.
Переводя дыхание, я вслушивался в какофонию звуков, царящих вокруг. Толпа за окном продолжала реветь, но вдруг внезапно стихла, и ее рев сменился нарастающим воем полицейских сирен. За дверью тоже громко кричали что-то неразборчивое, кто-то отдавал распоряжения командным голосом. За окном в вой сирен врезался оглушающий возглас из мегафона, который повелевал всем разойтись, объясняя, что это закрытая военная зона, и митинги здесь запрещены. В коридоре я услышал, что некто скомандовал проверить кабинет и тут же спиной ощутил мощный удар в дверь.
За окном толпа снова начала скандировать, заглушив даже выкрики из мегафона. Я ощутил еще один удар в спину, и еще один, и еще, услышал нервные возгласы, но продолжал упираться ногами в пол, сколько было сил. Мое сердце сжалось. Я не чувствовал страха, я был переполнен злобой и ненавистью. А еще, я ничего не понимал. Зачем все это? Кто это затеял и какую цель в итоге преследует? И почему все реализовано так глупо?
Я продолжал бы задаваться вопросами, которым суждено было остаться риторическими, но меня прервал шум за окном. Внезапно раздался громовой треск автоматной очереди, и громкие возгласы сменились не менее громкими паническими криками разбегающейся толпы. Я начал было представлять, что же там такое произошло, но в этот момент меня с силой отшвырнуло от двери, я упал на пол и почувствовал, как в спину вонзились две иглы, пронизав всего меня мощным разрядом электрического тока.
Я снова потерял сознание.
Очнулся я всего лишь раз. От ужасной, жуткой, невообразимой, нестерпимой, адской боли. Сквозь нее до моего затуманенного сознания доносились голоса. Один из окружавших меня людей говорил:
- Всё же рановато мы начали с ним. Он ведь ещё не готов, не созрел…
- Да, необходимую массу ещё не набрал, - прозвучал второй голос. - Но в целом, нормально, пойдёт, минимальная есть, да и ладно. Если оставить его дозревать, он может ещё каких-нибудь дел натворить. Слишком уж неспокойный.
- Он очнулся… - прошептал первый, заметив мои движения.
- Тем хуже для него, - ответил второй совершенно спокойно.
Продрав глаза, я затуманенным взглядом увидел, что лежу на операционном столе, надо мной снова какие-то личности в белых халатах. Я отчетливо видел и чувствовал, как один из них отделяет огромными жуткими инструментами мою левую ногу от тела и кладет в большой пластиковый контейнер со льдом. Правой ноги уже не было. Они просто резали меня живьём на куски! От боли я снова погрузился во мрак и больше уже ничего никогда не видел.
Первое нашествие марсиан. История о хряке
© Copyright: Максел Просто Максел, 2020
Свидетельство о публикации №220042802402
Свидетельство о публикации №220042802402
Рецензии