Дженга. Главы 1, 2, 3, 4

Книга  «Дженга»

   Лучше всего у меня получалось куда-нибудь вляпаться… Если можно было бы сформулировать задачу на данный момент, то  она звучала бы так: избежать неприятностей, стать для демонов, питающихся неудачниками прозрачной… Вот они скалят зубы и мчатся прямо на тебя, но неожиданно проходят сквозь и бегут дальше, преследуя кого-то другого.

   Какое-то крепкое, совсем не девчоночье словцо застряло где-то в резцах, когда я, опаздывая в школу, не заметила теплую и свежую кучу цвета горчицы. Мне давно казалось знаками все, что происходило со мной.

   «Это кошмарно, когда к кошмару начинаешь привыкать» - так примерно думала я, вытирая о прошлогоднюю траву края своего ботинка. Потом побултыхала его в грязной весенней луже, еще раз вытерла о траву, и, совсем опаздывая, побежала в школу.
В холле, скрестив руки на круглом, как глобус животе, слегка опустив лоб и выглядывая поверх немодной оправы, стояла завуч Лариса Ивановна. Если бы демоны неудачников имели обличье, они бы выглядели именно так. Нет ничего ужаснее на свете, чем ее способность чревовещать. Узкие ненакрашенные губы совсем не двигались и зубы оставались на месте, когда она сказала:
- Звонок Немилова, через минуту!
   Лариса Ивановна всегда экономила змеиный яд, тратила его  минимальными дозами, особенно на таких, как я. Одного взгляда хватало, чтобы худая и долговязая я сворачивалась внутри в вафельную трубочку и застывала, готовая хрустнуть и сломаться.
   Мои руки были заодно с Ларисой Ивановной, они никак не могли всунуть еще подававшие признаки недавнего конфуза ботинки на высокой подошве в узкий парусиновый мешок с этими дурацкими вечно путающимися шнурками. Прошмыгнув мимо готового к бою быка, мотнув перед его носом своим алым пальто, и даже сделав инстинктивно боковую стойку тореадора (мысленно), я побежала в раздевалку.
Хорошо, первый урок география… Наш географ, Павел Анатольевич, конечно глобус еще не пропил, но был близок к этому. От него часто на первом уроке пахло ацетоном, так хорошо мне знакомым с детства. Он сам раза два опоздал, поэтому к вбегающим в класс после звонка под «проститепожалуйста», относился лояльно. Вот и сейчас он даже не заметил, как я вошла и села на место. Он завис над журналом, делая вид, что изучает наши оценки и не никак не может сделать непростой выбор… Дисциплины особой в классе не было, в воздухе витали остатки вчерашних сплетен и обычного подросткового флирта. Кристина как обычно хихикала от комментариев Макса, Даня с Витьком досматривали что-то в смартфоне и, казалось, он поглотил их полностью. Я сидела на последней парте с Настей Барыкиной, но ее сегодня не было, впрочем, как обычно. Если я пыталась социализироваться, то Настя перестала сопротивляться действительности с шестого класса и изобрела массу способов избежать столкновение с враждебным социумом. Она являлась в школу ровно столько раз, чтобы получить три оценки по всем предметам, чаще всего в комбинации 224, двойки, за ее устные неответы и 4 за самостоятельную, которую я ей помогала сделать. Все в школе знали золотое правило, по которому тетеньки свыше заставляли играть всех учителей – оценка выставляется в пользу ученика, поэтому даже Настя, один раз подсчитав средний балл 3.3, выбрала это за счастливую комбинацию, вроде старшей карты в покере и действовала стратегически. Я запросто могла учиться и дома, работа с учебником вполне заменяла мне многие живые общения с учителями, но я целенаправленно бросала себя в гущу человеческих страстей, чтобы приобрести бесценный опыт общения.
  Правда приобрести этот бесценный опыт мне мешала какая-то внутренняя самоизоляция от  вируса тупости, того пустого контента, поражающего слабый подростковый мозг.  Это как в период пандемии ты сознательно сидишь дома, чтобы на твой рот, нос, глаза не сел зловредный вирус, чтобы потом быть слизанным тобой и  со слюной пробраться прямо тебе в мозг. Сначала самоизоляция кажется праздником бездействия, потом тюрьмой, но на третьем уровне ты находишь самого интересного собеседника в лице самой себя.  Для того, чтобы развлечься я придумала себе игру. Наблюдая за тем, что происходит вокруг меня, я делала прогнозы на счет дальнейшего развития сюжета, если я выигрывала, после школы покупала себе чипсы, если проигрывала, делала то, что больше всего боялась или не любила. Так, вчера, после спора с собой,  я попробовала в туалете с Кристиной курить вейп. Она вот уже неделю носит его в школу и всем дает попробовать, бесплатно, пока. Мы еле втиснулись в кабинку, двери кабинок в школе не закрываются, поэтому Кристина села на унитаз а я держала хлипкую полудверь. Вдохнула сразу глубоко и реально задохнулась, вместо вкуса экзотических фруктов почувствовала лишь сильное жжение и никакого обещанного удовольствия. Мелкие нас заложили Лариске и она влетела в туалет мячом боулинга. Не помогла последняя попытка Кристины спрятать электронку за унитаз - все улики были найдены и обезврежены… Родители были вызваны в школу как на мобилизацию, моментально. Не успели мы вдоволь насладится выбросом адреналина, который у меня  вызвал жуткий спазм в животе, а у Кристины приступы смеха и рыданий, как наши родители уже сидели у директора в его кабинете, скорее похожем на тренерскую. Родители были комбинированные, у Кристины папа, у меня - мама. Папа Кристи сверху был похож на амбала, а снизу на Кимерсена. Ручки короткие с короткими пальцами еле сходились на столе, круглая голова на короткой шее немного дергалась вправо, Кристина знала, что это недобрый знак. Папаша бывший спортсмен был нетерпим к вредным привычкам, на все подростковые выходки у него был один комментарий «убил бы», но Кристину не трогал, хотя она в свои шестнадцать все перепробовала – розовые волосы, пирсинг, алкоголь и вот, теперь вайпы.  Но наказание было куда суровее, чем убийство. Кристину заставляли учиться! За грандиозным рыком отца, угрозами уничтожения ее как вида следовала армия репетиторов - когда один обувался в прихожей, второй уже звонил в дверь. Это был Кристинин ад!

   Моя мама была человеком слабохарактерным и поэтому меня ждали дома лишь слезы, которые плавно от моей павшей души переходили к ее несчастливой судьбе. Мама  патологически не умела быть счастливой, даже когда счастье подавалось ей на блюдце с каемочкой в виде влюбленного дяди Паши, она заливала это блюдце слезами и будущая счастливая судьба тонула в нем как обручальное кольцо в море. Многим мужчинам нравилось ее маленькое детское тельце, бледное личико с ясными глазами, но долго быть с ней они не могли, почувствовав, что их жизнь превращается в роман со скорбным концом, через полгода сваливали к розовощеким толстушкам. Мама потом долго сидела с планшетом, листая фотки в контакте или инстаграме, где ее возлюбленный плотно обхватывал талию своей мадам на фоне плескающегося моря, вздыхала, пила вино и пускала слезу жалости к себе. Я думаю именно ее уныние и сделало меня такой, как я есть, скрытной, ироничной и, по-своему сильной.
Голос Николая Васильевича, в народе его называли Гоголь, был скучен, фразы-клише звучали казенно и неубедительно.  Не надо было быть Холмсом, чтобы определить круг его интересов. Футбольный мяч под столом был его талисманом, он постоянно незаметно касался его правой ногой, перекатывая в угол. За системным блоком спрятались небольшие гантели, кубки школы любовно выставлены на полках и видно пыль с них все-таки иногда протиралась… Зато бумаги в папках и без были сложены неряшливой кучей в углу, казалось еще одна высокая нота Лариски и они скатятся лавиной с бумажной вершины. Лариска начала как обычно с чревовещания, постепенно по мере самовнушения о степени чудовищности нашего поступка тон становился выше, лицо краснее, глаза круглее…закончилось, как обычно угрозой сдать нас в детскую комнату полиции, чтобы нами занялись профессионалы…В общем, схема одна и та же, только вот быть героями этих сцен у нас в школе вовсе не жаждали. Злопамятность
Лариски многим попортила жизнь и аттестат.
  Нас отправили обратно в класс, а с родителями еще долго проводили разъяснительную работу. Отец Кристи был уже с иммунитетом, а я переживала за свою маму, как бы она снова не откупорила бутылку красного под яркий мир инстаграм.
Нас проводили разными по содержанию взглядами, когда мы проходили на свои места, точнее смотрели на Кристину. Ее пухлые губы от слез прям вывернулись наружу, тушь на глазах смазалась, получились стильные черные ореолы, и даже красноватый носик ее не портил. Волосы у девчонок в классе были в основном длинные, и хоть нас заставляли их убирать, они на более либеральных уроках сами распускались по плечам шелковым покрывалом. У каждой на руке была спиральная резинка и каждая могла за секунду отработанным движением убрать их в пучок. У Кристины волосы были самые клевые, сразу виден профуход, гладкие, грамотно подкрашенные, янтарного цвета они красиво двигались когда она их убирала с лица. Походка у нее была какая-то взрослая, бедренная, ловкая и осанистая. Она села к Максу и он похлопал ее по спине утешительно. Меня за этим феромонным фейверком никто не заметил, и я метлой метнулась за свою парту.

  После вчерашнего "подвига", когда сегодня я опоздала на географию и зашла в класс, одноклассники наградили меня заинтересованным взглядами. Кристина обернулась и взяла у меня корректор, громко потрясла им и старательно что-то исправила в тетради. Возвращая, она спросила: - Ну как, попало дома? И даже не дослушав мой ответ, повернулась и продолжила что-то писать, скорее всего, алгебру, она была следующей.
  А я уставилась на спину Макса. Только вам я расскажу о своем большом секрете. Если любовь это то, что я думаю, то я влюблена. Я поняла это внезапно. Ничего не предвещало. Мы столпились у расписания, наслаждаясь фактом замены, еще и еще раз смотрели как в графе вместо алгебры и геометрии были 3 раза география и 4 раза физкультура. Если что, Лариса Ивановна у нас вела математику. Передо мной стоял Макс и я выглядывала из-за его плеча. Как вы уже представляете меня я довольно высокая, и всегда приятно, когда по росту кто-то доминирует. Но у меня впервые получилось приблизится к парню на такое минимальное расстояние только потому, что со спины напирали шокированные и возбужденные одноклассники. Макс пах божественно! Наша классная Олечка зашла к нам на физру и предупредила, чтобы все, уходя домой посмотрели замену на неделю, а толстенькая Аня Чурсина, предпочитавшая на физру приходить без формы эхом отрикошетила – «Замена математики». Этого было достаточно, чтобы с гиком весь класс устремился к расписанию, небезопасно сбивая друг друга на лестнице. Классная еще что-то орала вдогонку, но наши возбужденные самцы, наскакивая друг на друга с криком, конкурирующим с криком обезьяны-ревуна неслись вниз. Так я оказалась в ситуации зарождения первого в моей жизни чувства. Макс после физры стоял передо мной в белой футболке, мокрой на спине и от него пахло не потом, а настоящим коктейлем, гурман бы сказал, что там был запах ванили и немного лаванды, с легким послевкусием цитрусовых. В общем, это была любовь с первого запаха. Наверное, в жизни я буду выбирать себе в пару только того, кто хоть чем-то напомнит это мое первое умозаключение подобного рода: оказывается мир делится на мальчиков и девочек! Потом пришло открытие, что школьная одежда сидит на нем особо ладно, и что плечи у него не торчащие как у подростка, а мышечно округлые, и что шуточки его не всегда плоские, а иногда бывают даже заходят, и что списывает он как-то харизматично, не унижаясь, и что голос у него настоящий, без фальши, и иногда на уроке он задает вполне разумные вопросы. В общем, его образ с каждым днем обрастал новыми достоинствами. Я даже завела страницу дневника, в который вносила списком его плюсы.

   Теперь я смотрела на его спину и за грудиной наблюдался небольшой круговорот в направлении по часовой стрелки, если бы такие часы были у меня внутри. Местами внутри приятно царапало. Мне нравилось это мое новое качество - тайно и безнадежно влюбленная неудачница.
Домой идти не хотелось, к середине дня лужи были подсушены ветром и им же серые питерские тучи разорваны на клочья, в извилистые прорези выглянуло бирюзовое небо. Я люблю птиц. Они похожи на меня. Так же тихо спрятались в кустах и кронах и оттуда наблюдают за нами. Мне нравится вести диалог с ними. – Неправда он хорош? – спрашиваю я их, а в ответ целый консилиум: - Дорогая, он тебе не подходит. – Ты разобьешь сердце, будет больно. – Ну что вы, это же по-весеннему! Они очень милые!
   Я прошлась по парку, почки на кустах вывернулись кульками, вот-вот раскроются. Почки на каштанах, крупные, как бутоны роз, уже готовы зажечься зелеными свечками. Руки еще немного холодил апрельский воздух, а спину вовсю прогревало солнце. Вот бы погулять  с Максом. Иногда я жалею, что нельзя взять человека в пользование, как-то его зазомбировать. Мечтать о реальной прогулке с ним было утопией, никогда он не пойдет с такой как я без принуждения. Но воображение дорисовывало его рядом. Я могла бы ему рассказать о чем говорят птицы, мы бы вместе придумали их смешные ответы, понюхали бы, не срывая бутоны каштанов, побросали палку смешной собаке…много можно было найти занятий. Может он даже взял бы меня за руку и коснулся моей ладонью своей щеки, а если бы на ладошке я ощутила его горячие красивые губы это было бы настоящим девичьем счастьем.
  Дом встретил меня терпким несвежим духом, окна были закрыты, мама всегда боялась сквозняков. Мусорное ведро не выносили три дня и оно добавило ненужных ароматов. Нам вообще трудно решить проблему с выносом мусора, не женское это дело. Когда пьющий папа ушел к пьющей женщине, именно вынос мусора стал настоящим бедствием. Мы утрамбовывали его, потом формировали пирамиду, на третий день играли в дженгу, пытались создать хрупкое равновесие из коробочек от йогуртов и пакетов из-под сока. Кушали мы как попало. Мама не любила готовить панически. Когда появлялся мужчина (а их после папы было два) и нужно было его плотно покормить на стадии ведения общего хозяйства, мама обзванивала своих подруг, записывала на клочках рецепты плова и пельменей, месила тесто и мешала что-то в сковороде, но итогом было невкусное пресное блюдо с раскисшым тестом или неготовым рисом. Мужчина разочарованно ел и в этот момент готов был подписать где-то на невидимом протоколе провал явки. В обычное время мы ели сосиски с пюре, горячие бутерброды, и всякую простую и не очень полезную еду. Зато мы с мамой были бледны и худы как чахоточные барышни Достоевского. Мама была настолько разной, что приспособиться к ней было немыслимо. То она нежно обхватывала меня за шею, прижимала к чахлой груди, целовала в макушку и щеки, ласкала так тепло и нежно, что я осознавала как она мне дорога, то безучастно кормила, так же молча мыла посуду, что-то спрашивала не интересуясь по-настоящему и погружалась в чтение очередной низкопробной литературы. То была весела, устраивала примерку своих редких, но весьма изысканных нарядов. Она умела их носить, умела красиво ходить на каблуках, на ее бледном лице можно было нарисовать богиню, в эти моменты она становилась похожа на тех моделей, что останавливаются на краю подиума как перед бездной и загадочно замирают.  Я смотрела на нее и думала, почему мне ничего не перепало от этой изысканности.
   Сегодня мама была номером два. Безучастная с книжкой.
- Как в школе?
- Нормально.
   Обычный пароль для скучного вечера.

   Папа нам оставил двушку взамен отказа от алиментов, а сам переехал к своей собутыльнице. Мы его совсем не вспоминали, даже обидно как-то. Дом наш, как и мы был какой-то неустроенный, похож на дом, в котором давно никто не жил и он не наполнился еще теплом и уютом. Все вокруг было старым и неухоженным. Мама не любила не только готовить, но и убираться, а я это у нее наследовала. Наверное, единственное, что она делала даже с удовольствием, это мыла посуду. Сначала она намыливала густой пеной тарелки, очень долго натирая каждую, потом в сильном потоке тщательно смывала мыло. После нее стаканы были как из коробки. Но, грязная посуда после еды была у нас нечасто.
   Я с удовольствием отложила на подоконник учебники и тетради по математики, соорудив временный мавзолей, и принялась за уроки. Я не большой фанат домашних заданий, делаю через одно и необходимый минимум, свидетельствующий лишь о наличии. Мне все давалось довольно легко, я много читала и смотрела, и это помогало мне правильно считывать информацию. Иногда мне казалось, что в школе учатся без оценок, настолько я ими не интересовалась. Только к концу месяца классная наклеивала в дневник листочек с оценками и я много узнавала про себя нового. Например, что по алгебре все не так уж и плохо, твердая четверка, а по литературе вообще отлично, что по географии нет оценок, хотя вроде что-то мы на оценку писали…наверное Павлик (так все звали географа) как обычно забыл проверить работы. Нужно на завтра почитать параграф.
   Кстати, зовут меня Жанна. Фиговое имя. Папе нравилась в юности группа «Ария», у них песня «Жанна из тех королев, что любят роскошь и ночь…», а мама, как обычно, уступила. Имя мне не нравилось с детства, наверное с тех пор, как я научилась говорить и долго не могла его выговорить. Жанна Немилова…ужаснее только Ларисаванна. Я уснула с Дон Кихотом» в руке…

Сон первый.

   Я упала на обе руки, пол был белый как мел. Поднялась необычно легко, оказалось стены тоже настолько белые, что чувство объема пропадает. Попробовала отряхнуть ладони, но мел въелся в них намертво и если смотреть на них, то на фоне пола изображение рук пропадает, хотя я их чувствую обычным образом. Голые колени тоже оказались белыми и пропадали, сливаясь со стенами. Голубое, цвета неба, платье на мне было короче, чем я обычно ношу и, когда я его тянула вниз, оно растягивалось в нужную длину, а потом опять становилось коротким. Я коснулась стены, чтобы проверить ее материальность, из стены вдруг отделилась дверь, как-будто была в нее замаскирована. Я прошла и попала в такой же белый коридор, на полу стали появляться какие-то предметы, белые доски, гвозди, вполне реально разбросанные вокруг. По коридору, длинному и узкому как чулок я вышла в большую комнату. В комнате на корточках сидел Макс в белой майке и собирал в ладошку гвозди. Я села рядом и стала молча помогать, выискивая их в белой стружке, разбросанной по полу. Макс поднес белый палец к губам, хотя я и не собиралась говорить. Откуда-то на платье появились карманы и мы стали гвозди складывать в них. Потом Макс встал, взял меня за руку и мы, разбежавшись ударились как птицы о стену. Я лишь на короткий миг ощутила ее плотность, потом мы оказались внутри и она была там как облако, Макса я не видела сквозь белую мглу, но хорошо чувствовала его теплую руку и тяжесть гвоздей в кармане. Сделав несколько шагов, мы вышли из стены наружу. Зеленое-зеленое, однородного цвета поле, простиралось бесконечно без горизонта…просто казалось дальше не хватает нашего зрения.
-Ты молодец, помогла мне, - сказал Макс и улыбнулся, глядя мне прямо в глаза. Зрачки у него тоже были зеленые, как поле и в них я увидела себя, как видят себя в елочном шаре. Если повернутся немного боком, то видно один большой глаз, большой, правильной формы, какой-то мультяшный.
- Ты красивая.   
- Я знаю.  Я чувствовала себя бешено красивой.
Он рассмотрел внимательно мое лицо, покрутил меня как в танце, держа за палец.
- Можно я буду называть тебя Жаннет?
- Ты – можешь, - согласилась я снисходительно.
- У нас мало времени, мы должны спешить, - сказал Макс и, взяв меня сзади за талию взлетел плавно, я почувствовала как ноги отрываются от земли и карманы повисли, оттопырив юбку. Мы летели под углом, и мне хорошо было видно все, что происходило внизу. А под нами  была картина Шагала, моя любимая. Вот коза пасется во дворе заброшенного дома, тропинка ведет к церкви на пригорке, баба писает за высоким частоколом… Одной рукой Макс все еще обхватывал мою талию, хотя я чувствовала, что могу лететь сама. Его запах был так дорог мне, что я готова была так лететь всю мою никчемную жизнь, вечность. Но мы стали снижаться на чей-то заброшенный двор. Двор был квадратный, голый, в центре стояла небольшая собачья будка.  Большой лохматый пес лишь поднял свои смешные уши, не поднимая морду с мягких лап, когда мы приземлились.  Дом был неправильной формы, с одной стороны выше, чем с другой, ярко синий, индиго. Окна были заколочены. Он и так был очень высокий, да еще и стоял на холме. Из дома вышел старик в потертом пиджаке и большой кепке.
- Ты принес, что обещал? Он даже не посмотрел на меня, я заволновалась, а видима ли я.
- Жаннет, давай гвозди, - Макс начал вытаскивать из моих карманов бесконечно количество одинаковых кривых гвоздей. Их неровность по всему никого не волновала. Во дворе образовалась огромная куча ровной горкой.
Мужчины с молотками стали забивать кривые гвозди в доски забора, я им их подавала. При ударе по шляпке кривого гвоздя он как червяк заползал внутрь доски и она сама вставала вертикально.
- Хорошие гвозди, - похвалил старик

  Так мы провозились до вечера, подняли весь длинный шагаловский частокол. Когда закончили дело, во дворе, рядом с будкой возник парящий стол из четырех сколоченных досок. На нем стоял бронзовый самовар с чайничком наверху. Макс быстро из досок соорудил скамейку. Мы налили в чашки чая, старик из самовара достал вареные яйца. Мы стукнулись с Максом и мое яйцо треснуло. Было очень легко и радостно сидеть в такой приятной компании смаковать без хлеба угощение, растирая языком оранжевый желток, посыпая их солью друг другу прямо в открытый рот, смеяться и дразнить друг друга. Старик смотрел теперь на меня ласково щурясь, как-будто только разглядел.

- Козы помнят свое потомство всю жизнь, в отличие от других животных. Вот встретятся коза мать и коза дочь и радуются до слез. Человек думает он всех умнее, но некоторые не умнее козы. Я вот, со своей козой обо всем могу поговорить, а с человеком, не факт. Бывает, слушает меня, уши вперед торчком, в глаза смотрит, а если что непонятно, так и скажет «Повтори!», я обязательно повторю. Сама калитку научилась открывать. Выйдет со двора, пощиплет траву за забором, и обратно. А человек, учат его, учат в школе, а он как дровосек пустой, ничего не понимает…

Монолог деда прервался звонком мобильника, начинался новый день

 Зазвонил мобильник. Начинался новый день.
   Суббота. Расписание по СанПин не было отягощено математикой, русским языком, физикой и химией, остальные предметы казались малообязательными, поэтому ровно половина класса решила вопрос по-еврейски, назначила субботу выходным днем. Я люблю субботу, это такой плавный переход от сумасшествия к воскресенью, размытая граница надо и хочу. Лариски по воскресеньям нет и можно особо не спешить. Я вообще не приверженец резких движений с утра, еще полчаса можно поваляться, вызывая из зыбкой памяти фрагменты сна. Особенно приятно вспоминать полет, ладонь на животе, чувство невесомости, его дыхание на волосах.

   В утренний ритуал входило построение прогнозов на день. Макс конечно в субботу еврей, он никогда не ходит. В классе будет ровно половина, двенадцать человек. Павлик опять будет с похмелья. С физры, как обычно отпустят.

   Зеркало не было моим другом, и то, что я видела в нем, мне не особо нравилось. Лоб низковат, нос великоват, хорошо хоть глаза не расставлены к ушам. Ну, может губы красивые, да, папины, с красным ободком. Волосы обыкновенные, цвет ни то, ни се, серый какой-то, немодная длина – по плечи - я все равно их убираю в хвост. Затянутые вверх волосы, как я себя убедила, немного увеличивают лоб. Про лоб я бы никогда сама не придумала, это парикмахерша как то сказала, когда я попросила отрезать челку – «Тебе челку нельзя, лоб низкий». Мне вообще кажется, люди этой сферы посланы на землю, чтобы говорить людям правду.

   Плечи у меня угловатые, вроде от шеи идет плавная линия, а потом как трамплин взмывает…дальше сплошные кочки. Такие же, в общем, и коленки. Про все остальное трудно сказать, его по сути почти нет, так анатомия.

   Девчонки уже давно красят ногти, ресницы, носят, хоть и запрещено длинные серьги, пожалуй, и ноги бреют, а я отношусь ко всему такому как к мусорному ведру, трамбую, накапливаю и, когда наступает предел вяло действую.

   Но сегодня было все как-то иначе. Теперь в мое тело вселилось и пока еще не обустроилось ощущение бешеной прекрасности. Я даже замерла с щеткой во рту и наклонилась к зеркалу ближе, кажется глаза и вправду стали красивее, в белках, белых как снег плавал темно серая блестящая галька, с черным рисунком зрачка. Даже ресницы показались длиннее обычного.
   В субботу все ходили в чем попало, не совсем конечно беспредел, все таки привычка бояться не пропадает мгновенно. Можно было встретить идущие по коридору джинсы, или пару толстовок, сидящих на подоконнике. Я тоже сегодня надела серые джинсы цвета асфальта и серую рубашку с вышивкой на кармане.
- Жаннет, что сегодня задавали по географии?  Макс надвигался в мою сторону как воронка торнадо, а я впервые остолбенела с открытым ртом. Не заметить мой столбняк было трудно.
- Эээ, отомри. Жааннэээт…- он растянул каждую гласную, худи, сидящее на подоконнике заржало.
- Тебя можно так называть?
- Ты можешь, - сказала даже не я, а моя вышивка на рубашке.
   Наступила его очередь опешить. Он даже смешно потер двумя пальцами между бровями, но видно натирание сосуда джина не вызвало.
- Тема «Животноводство», страница 148 – как всегда отозвалась Чурсина, она не могла не ответить на вопросы, поступающие извне.
- Про козлов что ли? – заржал Макс, и снова потер переносицу.
   Не грубо, но настойчиво он выдернул у меня из рук учебник, и погрузился в чтение, как-будто достал его из своего портфеля. Хотя портфель Макс не носил уже давно. Он вообще  ходил по школе с толстой тетрадкой, свернутой в рулон, иногда дружественно тыкал ею кого-нибудь в живот, а тех, кто по иерархии пониже щелкал по голове. Из универсальной тетради в  тетрадь по математике она превращалась, если ее перевернуть. Ручку ему всегда давала Кристи или вообще любая особь в его прайде. Учился он так себе, но говорил хорошо, складно. Вообще-то у доски устно мы вообще ни на одном уроке не отвечали, либо короткие ответы с места, либо тесты на полурока по новой теме. С некоторых пор я мечтала о возврате устного ответа перед всем классом, как в началке. И чтобы почаще вызвали Макса.
   Прочитав параграф, он молча сунул учебник мне в руки:
- Не интересно, ничего про козлов нет, -  и вставил в ухо наушник.
- Абсурд,- прошептала я себе под нос.
  Осмысливать происшествие было бессмысленно. Ни на одном уроке нам не объясняли что такое сон. Но что бы это ни было, прикольно посмотреть, что будет дальше.
На географии прогноз оправдался наполовину. Класс был полон, человек двадцать, видно у всех выходила неаттестация по предмету и географа решили брать штурмом. Павлик был с похмелья, после пятницы в отсутствии Ларисванны - святое дело. В субботу его всегда тянуло на разговор, и мы были не против.
- Друзья мои, - начал он протяжно, не вставая из-за стола, скрестив узловатые пальцы рук.
   На вид ему было лет тридцать пять, может больше. Волосы густые и растущие немного вбок, я впервые такое видела, он их все время пятерней зачесывал назад, а они  все равно как стрелки компаса наклонялись вправо. И когда на уроке он просил кого-нибудь показать, где север, весь класс ржал. Лицо было всегда загорелое как у ковбоя. В целом, он, можно сказать, был даже харизматичен. Профессия, конечно, накладывала печать неудачника на его высокий и правильный лоб, да и пьянство делало его образ неряшливым и разобранным.
- Понимаете, нельзя жизнь изучить по учебнику, нет такого. Вот вы, наверное, думаете, что времени для вас нет или что оно всегда на вашей стороне, или, что можно нажать клавиши CTRL+Z и неправильное действие отменить. Это тупик, скажу я вам.
- А если за нас уже кто-то решил что с нами будет, то может, зачем и рыпаться, сиди себе ровно, - рыкнул с места Влад, - Нам физичка говорила энергию надо экономить. Класс заржал. Вообще любой разговор в классе выглядел как сюжет из «Теории большого взрыва», когда в кадре в нужных местах вставляется запись смеха.
- Я не верю в судьбу, все, что происходит с нами набор случайностей,- втягиваясь в спор, уже более оживленно продолжал Павлик. - Мы потеряли при эволюции способность считывать сигналы, поступающие извне, помогающие нам делать правильный выбор, что-ли… Вот, к примеру кожа крокодила чувствительна к колебаниям плотности воды, и они за сотню метров, в полной темноте, могут определить, что добыча вошла  в воду, а мы выключены из мира звуков и запахов, всунули себе во все дыры гаджеты, закупорили все каналы. Поэтому не можем соориентироваться правильно. Отсюда так много среди нас неудачников, - так предательски вырвался из груди Павлика вздох.
- Я вот знаю, что со мной будет лет на двадцать вперед. Сначала меня насильно напичкают казенными знаниями и запихнут в престижный вуз, лет в двадцать легко выпрошу квартиру и машину, заведу романы, женюсь к тридцати, не раньше. Ничего особого в жизни не достигну, никаких фильмов не сниму, книг не напишу. Буду заниматься спортом, чтобы не спиться. И в целом ничего интересного, - неожиданно выступил Макс, и прозвучало это как-то с отчаянием, пессиместично, не смотря на вполне разумную жизненную схему.
- Горько признать, Максим, но, пожалуй, так и будет. И дело не в том, что это плохо, просто в наше время так мало разнообразия судеб. Если раньше человек мог стать пиратом, награбить добра и быть оставленным не необитаемом острове…и это было не сюжетом фильма, а реальной чьей-то судьбой, то сейчас наша жизнь похожа на клетку, вроде сквозь прорези все видно, но поучаствовать в этом сами мы не можем, ходим четыре метра по периметру или вообще сидим, связанные смартфоном по рукам и ногам, - на минуту Павлик закрыл руками глаза и растер ими лицо, как если бы снимал невидимую паутину.
- А я все сделаю, чтобы жить было весело – Кристина повернулась к Максу и толкнула легонько его плечом. – Я не собираюсь, как вы тут плакаться. Если станет скучно, постригусь налысо или уеду на электричке до конечной, Макс, поедешь со мной, - здесь в кадре забыли включить смех и в классе повисла пауза.
- Ладно, друзья, откройте страницу 150 прочитайте параграф. Напишите, какой транспорт ваш самый любимый и почему. В конце урока сдаем работы. Да, я вам тут забыл выставить оценки в электронный журнал, расслабьтесь, знаю, что привело вас в такой день в школу, - Павлик ухмыльнулся и зачесал волосы назад.
   Вечером мы смотрели мамин сериал, лежа на диване, я с чипсами, незаслуженно купленными в магазинчике у дома, а мама с бокалом красного вина и сырной тарелкой. Я рассказа ей о крокодилах и нашей чувствительности к сигналам извне, она зевнула и сказала коротко: «-Не люблю крокодилов».   Мы всегда по субботам устраивали семейный просмотр, и , как правило,  одной из нас было скучно и неинтересно, вкусы наши кардинально расходились. Впервые я ждала, когда уже можно зевая пойти спать. Завтра я гуляю с Амитой, нужно законтачиться с ней, в силе наша встреча или нет..

Сон второй.

   Деревянный пол из досок, через щели в полу видна зеленая вода. Просвет размыт, как на портретном фото, не видно никаких деталей. Я лежу на низком тапчане, и, сквозь нечистый цветной тканый половик, спиной чувствую неровности досок. Рядом с тапчаном темная миска с рисом, белым, ничем не приправленным, если приглядеться, то жучок прилип лапками к рисине и пытается оторвать лапки от белой кашицы. А вижу свои руки, они тонкие, темные, жилистые, ногти широкие и короткие, под ногтями нечисто. Встала в поисках какой-нибудь отражающей поверхности. Тщетно. Иду на свет. Чувствую унылое спокойствие. Доски скрипят под ногами как то песенно. Выхожу из жилища – небольшая веранда, а за ней зеленая водная гладь. Вода непрозрачная, как жидкая грязь. Наклонилась над ней – в отражении круглое лицо с характерными узкими глазами. Волосы грязные, черные заплетены в косы. Совсем не я и я одновременно. Как будто меня кто-то вывернул наизнанку, получилась такая двусторонняя Жанна. Огляделась вокруг, по колени в воде вокруг вьетнамские женщины, лиц не видно, быстро берут в руки пучок травы и незаметным движение втыкают их куда то-то под воду. «Сажают рис», - догадалась я, на каком-то неизвестном мне языке.  Я осторожно опустили вниз ноги, и спустилась с веранды. На меня никто не обращал внимание.  Голые стопы сразу погрузились в илистую жижу. Я как при разучивании танца стала повторять движение женщин, брала и втыкала, со временем движения полностью синхронизировались и это стало похоже на незамысловатый флешмоб. Дышать было тяжело, как в бане с паром, воздух был плотный и влажный. Мы шли вперед, формируя невидимые грядки. Вскоре я уткнулась в высокий твердый уступ и выбралась на твердую поверхность, кто-то подал мне руку, я узнала ее по теплу, вообще я, наверное, узнала бы ее из миллиарда рук. Без промежуточных состояний я сразу оказалась в положении глаза в глаза. Теперь глаза Макса были черные, тонкая льняная рубаха с глубоким вырезом открывала грудь, открытый участок так сильно обгорел, что видны были мелкие пузырьки, готовые лопнуть.
- Ну что Жо, ты заработала меня, - сказал он и поправил мою косичку, зацепившуюся за треугольную шапку, появившуюся на голове незаметно для меня.
- В смысле, за рис? – я чувствовала поступление закодированных сигналов извне, хаос из слов в голове выстраивался в мысль, - неужели можно вернуться к себе таким образом. Видно Макс, в списке моей жизни был первым пунктом.
- Ладно, цепляйся, - сказал он, и, взяв меня за руку, потащил вперед через вьетнамские джунгли.
   Я не чувствовала опоры, мои ноги только иногда касались мокрой травы или по ним хлыстали ветки. Макс же шел твердо и уверенно, его шаг был тяжелый, как у взрослого мужчины, из лица я видела только его ухо и, по краю оно тоже было обгорелым, как грудь. Может я задумалась, и не заметила, как мы оказались на оживленной трассе. Бесконечный поток автомобилей незнакомых марок, сложная дорожная развязка и мы в центре потока. Машины объезжают нас со всех сторон, а мы идем в этом потоке босиком в нелепых шапочках, кстати, у Макса она тоже появилась на голове. Прямо по курсу стоят вьетнамские полицейские и, заглядывая в открытые окна машин, всем говорят одно и то же по-вьетнамски. И вдруг я начинаю понимать смысл слов «выезжайте из города на север, здесь небезопасно». Три метра до них мы шли непостижимо долго, как на беговой дорожке, и чем быстрее мы шли, тем медленнее к ним приближались. Наконец добрались, я даже схватила одного за рукав и подтащила себя к ним.
- «Что случилось?» - спросил Макс, но они даже не посмотрели на нас, как женщины на рисовом поле синхронно продолжали наклоняться к подъезжавшим машинам и советовать двигаться на север.
   Мы свернули вбок к обочине, пробираться через машины было легче, чем идти прямо. Когда мы дошли края дороги, то увидели ужасающую картину: со всех сторон к дороге наползало  полчище крокодилов. Как на картине с перспективой близкие к нам были видны крупно и отчетливо, а те, что дальше мельче, еще дальше уже сливались в бесконечную массу цвета хаки. Страх и безнадежность – самый сильный коктейль. Мы посмотрели в глаза друг другу затяжно, прощаясь как в кино, когда вот-вот рука героя соскользнет с борта надувной лодки и он медленно погрузиться в голубую бездну.
- Ты красивая, - прошептал Макс в беззвучной тишине.
- И вкусная, - прошептала я одними губами.
   Он улыбнулся не по-голливудски, а мягко, глазами, по-русски и поднес мою руку к губам. Я почувствовала каждую неровность его губ, как будто просканировала их эхолотом, почувствовала, насколько они совершенны. Крокодилы, застыли неподвижно, как в стоп-кадре. Когда мы снова на них посмотрели, они открыли пасти и поползли еще живее. В двадцати метрах от нас повис вертолет со спущенной до земли веревкой, крокодилы поднимали головы, пытаясь ухватить ее губами. Веселый вертолетчик махал нам рукой, мол, давайте, забирайтесь скорее, а  то мы улетим отсюда.
   Макс схватил меня за руку, и не глядя под ноги, мы пошли по спинам крокодилов вдоль хребта, дойдя до хвоста, перепрыгивали на соседнюю спину, чтобы не угодить в пасть. Босые ноги иногда скользили по неровной, холодной отвратительной спине, но Макс вовремя подхватывал меня под руку и мы двигались дальше. Одной рукой схватив конец веревки и, обернув ее вокруг руки, другой держа меня за талию, он, как Рембо подтянулся на одной руке. Я поджала ноги и зубы огромных крокодилов царапали пятки. Нас быстро подняли на борт. Сердце колотилось о грудную клетку птицей, я посмотрела в зеркало заднего вида и увидела себя…как же дорого мне стало мое лицо…
   Мама на кухне взбивала воскресный омлет и я навсегда потеряла нить сна…
 
  Будни даны человеку для того, чтобы в воскресенье он научился высвобождать всю свою креативную жизненную энергию. Обязательный ритуал – вот, что сделает этот день особенным! Для меня воскресенье навсегда будет связано с Амитой, моей единственной и очень близкой подругой. Я специально не знакомила вас с нею, чтобы посвятить ей целую главу.
    Каждое воскресенье на завтрак мама делает омлет, это блюдо содержит как раз тот максимум операций, которые мама может  безошибочно освоить, и поэтому она делает его с воодушевлением. Взбивание яиц всегда с новым ритмом, та-та, та-та-та…он стал  опознавательным звуковым сигналом этого волшебного дня! Еще это означало, что хватит обниматься с подушкой, играть со светом, с помощью которого, если медленно закрывать и открывать глаза, можно миксовать реальность и сон: окно с кусочком облака, похожего на нос крокодила, и пасть, раскрытая во весь обзор сотни желтых клыков из сна.  Нога тридцать восьмого размера с длинными розовыми пальцами торчала из под одеяла и казалась очень далекой.  Я вытянула ее как в балете и впервые полюбовалась выворотом стопы. Зря, наверное, мама меня не отдала в балет лет в пять.
    Зеркало в ванной было уже более благосклонно ко мне. Я впервые внимательно рассмотрела свое лицо. Дорогие мои глазки, ротик, носик, никогда больше не покидайте меня, обещаю, буду любить вас и заботиться.
    Мама всегда дома ходила в широких штанах с низкой посадкой и резинками внизу, накладные карманами на бедрах, по-видимому, должны увеличить их объем, а футболка с длинными рукавами, которую на уроке технологии я раскрасила батиком, сделав на спине из прорезей сердечко,  сползала  с одного плеча. Волосы у нее  русые, пушистые, собраны в пучок, вокруг лица выбиваются, образуя нежное обрамление. Когда мама в хорошем настроении, она прехорошенькая.
- Привет милая, - мама даже пропела, выкладывая реально аппетитный омлет в тарелку.
- Привет, мамуль. Мы с Амитой сегодня хотим сходить на выставку Модильяни в музее Фаберже, дашь денег? Просить деньги у кого бы то ни было отвратительно, стараешься это сделать непринужденно, но всегда получается  крайне фальшиво. Дети мечтают стать взрослыми, устав от этого ощущения. Интересно, отличается ли чувство  траты своих денег от траты денег чужих.
- Конечно, милая. Тысячу хватит? – мама больше считать не умела, у нее было в арсенале только два калибра – 100 рублей и тысяча. Это касалось всего, если я хотела купить себе новые брюки мне приходилось либо экономить на обедах (это 100 рублей), либо  искать брюки за тысячу.
- Да, конечно! – у меня была заначка 220 рублей, если что.

   Ступеньки, ступеньки, тяжелая бурая дверь подъезда, писк домофона, немного усилий - и перед тобой открывается светлый, нежный, свежевоздушный мир воскресенья. После темного, вонючего тамбура дневной свет слепит глаза. Все это напоминает христианское представление смерти, живешь в темноте невежества и удушья - белый тоннель – слепящий свет – и неиссякаемая радость!  Таков образ воскресенья  в моем сознании!
   Шла и смаковала свое настроение! Красное кашемировое пальто, которое мама купила мне в секонде, где впрочем, покупалась почти вся наша одежда, было потрясающее! Мягкое, яркое, как ягода брусники, без лишних строчек и деталей - моя прелесть! Ботинки тяжеловатые для такого дня, но мне нравилось ощущать на ногах их конкретность. Впервые я так смело распустила волосы, и ветер их подбрасывал то от лица, то к лицу. Мы с Амитой придумали, что если ходить быстро как стрижи, то недостатки фигуры и походки будут незаметны. Поэтому я шла легко и быстро, широким шагом.
   Встретились мы у Спаса, как обычно. Он похож на рожок с мороженным, цукатами и карамелью. А еще на карусель прошлого века, как в кино показывают, с лошадками, лебедями и петушком на макушке. Я не знаю ничего сказочней и чудесней. И, как на ямарке, собрались вокруг него всякие странные гости – Михайловский парк, со своими ровными круглыми лужайками, созданными для хороводов, Грибоедов канал, с игрушечными мостиками, открыточными видами в какую сторону не посмотри, Конюшенная площадь и одноименный храм, в котором отпевали Пушкина,  окруженный со всех сторон каналом с арочными, словно нарисованными акварелью мостами. Марсово поле подсматривает за всеми в щель Царицынского проезда. Уже здесь можно гулять целый день.
   Амита стоит как всегда, задрав голову вверх, ее любимое занятие – изучать купола Спаса, есть у нее любимые башенки и изразцы, говорит невозможно все его детали рассмотреть, что-нибудь да впервый раз видишь. Сравнивает его с Саграда Фамилия в Барселоне. Но тот, говорит творение разума, а этот творение сердца.
Пока иду к ней, любуюусь ее маленькой, как на шахматной доске фигуркой.
С Амитой мы дружим с первого класса, она училась с нами до седьмого, потом семья переехала в Калининский район специально, чтобы Амита училась в школе хинди, таких школ в России больше нет. Папа у нее из Индии, учился в первом меде, там влюбился в маму и они сделали Амиту. Семья у нее дружная, ее любят безумно, опекают как маленькую. Вот мы нагуляемся, и папа заберет нас там, где мы будем сидеть, уставшие, есть мороженное и молчать, потому что наговоримся и насмеемся до першения в горле.
   Но до этого еще полдня. А пока она увидала меня и машет как-то по-индийски, плоской ладошкой. Мы ускоряемся друг к другу, беремся за руки и кружимся так, что мой рюкзак центробежной силой отрывается от спины. Иностранцы кивают на нас  и обсуждают. Амита знает в совершенстве три языка и всегда мне переводит, что они говорят. Я знаю только русский, моя неспособность к языкам такая же потрясающая как способность к ним Амиты. Еще в кружении, зная, что я спрошу, она мне кричит:  - они говорят, что мы, наверное, слишком близкие подруги.
- Это хорошо, значит, всем видно как я тебя люблю, а как ты любишь меня, а что это просто дружеская любовь пусть останется тайной, - мы могли говорить любыми словами о чем угодно, всегда все понималось правильно.
Наверное, такая дружба дается в награду за что-то очень большое, и я ломаю голову над этой загадкой уже девятый год.
Я, правда, очень люблю Амиту, но как любят небо, море, как любят воскресенье, как-то абсолютно, идеально.
- Срочно расскажи про свои сны, ты меня вчера заинтриговала, - Амита всегда расспрашивала с таким искренним интересом, что я, улавливая его  своими невидимыми антеннами, всегда балдела от удовольствия. Мы никогда не договариваемся куда пойдем, просто идем и болтаем, поэтому  привычные маршруты всегда как ниточка разрываются, путаются, делая петли, мы только смеемся, если оказываемся в одном и том же месте несколько раз.
   Я подробно рассказала обо всем, что случилось за эти два дня. Мы редко общались по телефону, давали впечатлениям недели вызреть, оформиться мыслями, обрасти мифами, чтобы  обсудить все подробно в воскресенье. Мы говорили о нас с Максом из сновидений как о реальной паре. Типичное «а он что, а ты что» - и, правда, стало казаться, что были и джунгли, и крокодилы, и старик с козой. Личико Амиты такое подвижное, гримасы смешные, если не понимать, о чем мы говорим, но смотреть на нее, можно обо всем догадаться. Вот она бросает вверх свои фигурные черные брови, и верхнее веко с черными густыми ресницами оголяет молочно белые белки, а, черные, блестящие и круглые, как у какого-то животного глаза, отражают весь окружающий мир, в них даже можно разглядеть разноцветные  башни Спаса.  Вот морщит свой смуглый носик и на нем образуется три маленькие складки, то смеется, всегда сгибаясь, как будто болит живот, и глаза превращаются в длинные щелки.  Я давно сделала вывод, что знаю, как выглядит Амита лучше, чем саму себя, причем в динамике наблюдаю, как она меняется, почти как в детстве, когда мы наблюдали с ней за тем, как развиваются лягушки. Мы тогда набрали в коробку из-под йогурта лягушачьей икры из канавы и разделили поровну. Амитина мама прочитала, как правильно выращивать головастиков и мы тогда возились с ними как с младенцами, искали камушки и траву с корнями, носили воду из той же канавы, прятали в тень от прямого солнца. Икринки цеплялись за растения, как пузырьки, потом на них появлялись два черных глаза. Мы могли часами обсуждать своих подопечных. Когда головастики вылупились  и подросли, мы  выпустили их в родную заводь.
- А как твой крокодил? – пришло время ей делиться своими впечатлениями.
- Скорее козел, ничего не понимаю, что происходит, - у Амиты мгновенно брови изогнулись вниз, фантастическая гибкость.
- Не пишет как будто специально, дразнит, по всем признакам ему не все равно. И холод напускает, когда говорит со мной. А бывает, так посмотрит, что как прокричит прямо в глаза.  Как ты думаешь, он меня еще любит? – спросила, сама зная ответ.
- Амита, отпусти ситуацию, тебе вообще ничего не нужно делать, чтобы тебя любили, просто будь собой - этого достаточно. Обмажь тебя грязью, обстриги наголо и  забей под ногти сажу, ты все равно будешь привлекательна как никто, - я была убеждена в этом стопроцентно.
   Амита была русско-индийским фейерверком, все самые яркие признаки двух наций постоянно сталкивались в ней с обязательным взрывом. Кротость и безшабашность, открытая миролюбивость и тугое упрямство, восторженность и скрытность,  внутреннее равновесие и ранимость. Даже во внешности в ней всегда конкурировали чернявость черт и нежный румянец, точеность фигурки и небольшая неуклюжесть.
Модильяни мой любимый художник. Может потому, что я похожа на все его портреты вместе взятые, особенно на портрет юной девушки. Я обожаю их гусиные шеи, матовость их лиц, плавность силуэтов. Мне нравится их застылая немота, их простые одежды. Меня поражает глубина фона, его многослойность. Я слышу в его картинах музыку, тихую, не столько музыку, сколько звон и скрипение, явно струнное.
Мы бродили по выставке завороженно, кивая друг другу глазами, а Амита так вообще могла ничего не говорить, а просто смотреть на картину и было понятно, что она думает. Ходили врозь, и все время встречались у одного и того же полотна. Мы никогда не брались за руки, но всегда на расстоянии чувствовали инфракрасное излучение друг от друга. И, конечно, запахи. Амита, понятно, пахла карри, я и с закрытыми глазами могла ее найти. 
   Знаменитая Жанна Эбютер со своей лебединой шеей и девочка в голубом платье со скрещенными на животе, как старушка руками, все это мои человеки, из моего царства.
   Мы вышли с музея немного чище и добрее, чем вошли. Озвучили все свои впечатления от каждого нового знакомства с героями романтичного Модильяни, сумашедшего Сутина и нерешительного Утрилло.
- Как герои города Оз, - Амита смешно показала каждого, как они идут за свои счастьем. Особенно Сутина, шла впереди по набережной Фонтанки, кривя ногами и косолапя.
- Ты похожа на маленькую обезьянку, - крикнула я ей в спину, она обернулась и, кривляясь, показала, как держа двумя руками ест банан. Мы ржали.
   Так, дурачась, серьезно обсуждая мировые вопросы, умирая от смеха и утешая дуг друга в сердечных делах, мы вышли на Дворцовую набережную. Это место в Питере мы называли «голубая бездна». Амита была везде, и ее рассказы о далеких странах были для меня как живой путеводитель. Когда она рассказывала о кораллах в Египте, то чувство, когда с коралла выплываешь на глубину и резкий синий цвет глубины бьет в глаза так, что сердце замирает она называла «голубая бездна». За схожесть ощущений мы так назвали Дворцовую. Невозможно насытиться видом, он всегда настолько разный, что приходится узнавать его заново каждый раз. Сегодня все искрилось и сияло, подсвеченное весенним солнцем. Нева разбивала солнечное изображение на миллиарды осколков, а шпиль Петропавловки  пронзал голубое небо как шпага.
   Вдруг, Амита сильно толкнула меня локтем, обычно мы так делали, когда видели первыми желтую машину, я стала крутить головой, выискивая в потоке машин желтое пятно, пока нос к носу не столкнулась с Максом. Они шли навстречу с Кристиной. Кристина по-взрослому держала Макса под руку, ему видно было стремно.
- О, Амита, привет! Ничесе как ты выросла! – Кристина не видела Амиту больше года. Она даже наклонила голову немного набок внимательно оценивая подругу.
- И ты, Кристи, меньше не стала, приветики! – Амита по-индийски покачала ладошкой и уставилась на Макса.
   А Макс, невероятно, но факт, внимательно  смотрел на меня, как-будто это меня не видел больше года, и я за это время выросла в два раза. Горячая волна ударила снизу вверх, лицо загорелось краской, выдало меня предательски, как слабак на допросе.
   Кристина с Амитой обменивались формальными сведениями друг о друге, а мы с  Максом обменивались взглядами.
- Ну ладно, гуляйте, пошли, - Кристина потянула Макса за рукав, и неожиданно обернувшись вполоборота добавила:
- Прикольное пальтишко!
   Движение по удалению набирало ход. Я где-то на уровне грудины физически ощутила натяжение резиновых нитей. Ноги вставали на гранит набережной и подламывались, казалось, вывернутся коленки.
   Минут пять мы шли молча.
- А он, правда, стал красивым, может и я бы в него влюбилась, - сказала Амита задумчиво, - Что-то в нем от зверя есть, - добавила потом.
- Я не знаю, почему я так запала на него, ты же помнишь, он никогда мне не нравился, только бы поржать ему. А теперь мне нравится в нем все, даже если он тупит, он смешно трет лоб. И ржет правда, как зверь. И делает все уверенно, как-будто имеет право.
- Да уж, подруга, пристегнить покрепче, похоже самолет взлетает… И страшно и хочется увидеть что там наверху.
- Неа, наши пути никогда не пересекутся, как траектории планет, только как в нижнем соединении можно максимально сблизится, а потом снова по своим орбитам, - изрекла я философски.

  «Может сегодня и было то самое нижнее соединение, кто знает», -подумала я, вспоминая перед сном нашу не совсем обычную воскресную прогулку…

Сон третий

   Красный марсианский пейзаж. Крупные камни образуют насыпь с обеих сторон одноколейки. Под ногами мелкие острые камешки, попадают между пальцами, колятся. Я иду по металлической ржавой рельсе, страюсь быстро, но не получатся, все время теряю рановесие и сваливаюсь вбок. По наклонным насыпям везде женщины сапками рыхлят красную землю. Других цветов кроме красного нет, даже платки у женщин как у работниц на картинах соцреализма. Куски рельс торчат из земли как во время войны или разрухи. Впереди прямо на меня медленно едет поезд. Мне не страшно, он далеко и едет медленно. Пока я смотрела, как лучше подняться наверх он мгновенно приблизился на опасное расстояние, я явно почувствовала запах мазута. Переход к ужасу тоже был мгновенный, я почти вскочила наверх насыпи.
Вокруг южный пейзаж, горы в зелени, красивая даль. Я всматриваюсь, стараясь увидеть море, и чем напряженней я всматриваюсь, тем оно явнее прорисовывается. И вот я его уже вижу четко, даже различаю гребешки волн и бесконечное количество парусников. 
   Я делаю определенное усилие глазами и приближаю изображение на палубе одной из яхт. Меня это нисколько не удивляет, как-будто это обычное свойство зрения.  Вижу Макса, он в белых шортах и красной майке. Волосы длиннее, чем обычно, красиво развеваются на ветру, стоит на краю палубы, наматывает на руку толстый канат. Стоит вполоборота. Вдруг разворачивается и смотрит на меня, прямо в глаза сквозь огромное расстояние. Не улыбается, просто смотрит, продолжая собирать канат. Из рубки выходит Кристина, очень взрослая, даже можно сказать слишком. Я издалека вижу возрастные складки у рта, хотя она и скрывается под широкополой шляпой. Фигура у нее божественная, изгибы как у Афродиты. Подходит к Максу со спины и кладет руку ему на плечо, тоже смотрит мне в глаза. Все происходит так долго, замедленно, я вижу каждую деталь. Никто никого не приветствует ни жестом, ни взглядом, эмоции на полном нуле.
   Все резко меняется, когда Макс, бросив веревку красиво, как  пловец ныряет в море. Картинка мгновенно удаляется, и я пытаюсь угадать, на какой из далеких, белых точек были Макс с Кристиной.
   Я вижу его, он идет ко мне. Мокрый, волосы гладко прилипли к голове, тело глянцевое, как у дельфина,  на руке красный след от каната.
- Сколько ж мы не виделись, Эбютер, год, два? Ты стала красивой, - говорил он и с каждым шагом приближался метров на десять.
- Два года, - соврала я
   Он подошел совсем близко, встряхнул головой, я ощутила холодные брызги на лице, одна капля на губе, я слизнула, - соленая.
- Сними майку, выжму,- предложила я, и удивилась своей смелости.
   Макс снял майку и отдал мне, улыбаясь как пират. Я стала выжимать, а она мокрая, вода из нее льется ручьем, мне на ноги, ведро вылилось. Он стоит передо мной,  а я вижу только силуэт, как напротив света. Когда он надел майку мы встали рядом, оказывается, море было прямо у нас под ногами, вниз, по крутому утесу.
- Прыгай, не бойся,- сказал Макс.
   Чувство доверия было таким всеобъемлющим, что я не сомневалась ни на миг, что так и надо сделать. Страха не было ни грамма.
   Я закрыла глаза и прыгнула. Сначала ощущала, что лечу, по щекотке внутри, как на качелях, по плотному ветру, бьющему в лицо. Летела долго, думала о том, как люблю Макса, потом решила, что скоро вода и нужно принять вертикальной положение и обхватить колени.
   Вдруг я перестала что-либо ощущать, стало любопытно, открыла глаза и однозначно поняла, что время остановилось. Все вокруг замерло, как в 3d фото. Я сама зависла над поверхностью. Отпустила колени и наклонилась вбок, чтобы рассмотреть, что между мной и морем. Сантиметров двадцать непреодолимого расстояния. Волны застыли как желе, воздух абсолютно неподвижен. Мой восторг трудно описать, я поняла, что первая из всего человечества ощутила остановку времени. Пространство есть, а времени нет…

   Зазвонила мобилка, о ужас, понедельник!

 Пожалуй,  впервые я шла в школу без приступа панической атаки. Безнадежной любви не существует. Надежда, как кешбэк возвращается на твой сердечный счет. Причем чем больше ты в чувство вложишься, тем больше надежда. Наверное, наша природа все-таки против неэффективной траты человеческого ресурса. Вот и я купилась на сердечную коммерцию, шла и придумывала взляду Макса, там, на набережной, все новые и новые смыслы. Я бы хотела отыграть с ним эту сцену у самого привередливого режиссера, чтобы все вокруг нервно курили и поглядывали на часы, а он все требовал и требовал повторить все сначала. И мы в сотый раз бы сталкивались и внимательно смотрели друг на друга. Оператор выхватывал бы взгляд крупным планом, чтобы в нем было и открытие, и недоумение, и  любование, прикрытое циничным прищуром и еле заметной ухмылкой.
   Я знала, что это Макс тяжело плюхнулся рядом на скамейку и стал вытряхивать из мешка кроссовки. Даже ему, владельцу единственной тетради приходилось носить сменку. Каждое утро Ларисаванна была на своем посту, мимо нее не удавалось прошмыгнуть незаметно даже Кочкину, по кличке Сквозняк. Его способность незаметно оказываться рядом, изнеоткуда, было физической загадкой. Учителя вздрагивали, когда он о чем-то их спрашивал, думая, что они в кабинете одни. Кочкин похож на стручок, голова на макушке оканчивалась конусом, и ножки такие тонкие, что любые, даже узкие брюки на нем болтаются. Как то биологичка рассказывала про микроцефалов, все заржали и, была попытка сменить прозвище, но Сквозняк победил своим кратким звучанием.
- Блин, откуда у нее такой иммунитет,- Макс махнул подбородком в сторону Лариски.
- Яд сглатывает, он полезный, - буркнула я, он хмыкнул.
- Помнишь, как она в той четверти заболела на неделю, прям каникулы получились, я у расписания лезгинку готов был танцевать, - наши истории нашли точку отсчета.
   Парадокс, мы учимся девять лет в одном классе и никогда вот так тет-а-тет не разговаривали. Между нами как-будто целлофан, изолирующая пленка. Даже сейчас мы как-будто сделали в ней небольшое отверстие.
Макс взял уличные кроссовки в руки, и пошел к лестнице, походка у него умопомрачительная, движения не резкие, но очень уверенные. По-спортивному, немного подскакивая, поднялся по ступеням.
- Уфимцев, следующий раз убирай обувь в мешок, трясешь грязью, -прошипела вслед Ларисаванна.
   Первым уроком была геометрия, начиналась она с неизменного ритуала. Мы садились на места, и Лариса свои чревовещательным голосом командовала:
- Взяли в руки тетрадь, открыли на странице домашнего задания, подняли вверх!
- Теперь открыли учебник на 102 странице, подняли.
- Взяли в правую руку ручку, в левую карандаш, - показали. Выше Павлов!
- И наконец, в правую руку взяли циркуль, в левую линейку!
-Все к уроку готовы! – никогда она не говорила ни то, что мы молодцы, ни то, что это хорошо, просто как факт.
   Такое продолжалось уже пять лет, те, кто был без циркуля, просто вымерли как динозавры. Можно было сэкономить пять минут урока, но если бы этого хоть раз не случилось, Земля бы точно от удивления сошла с орбиты.
Все, включая Макса, на уроке не шевелились и даже реже дышали, Лариска как крокодил за сто метров чувствовала, как добыча спускается  воду, и уже плыла к этому месту, выдвинув вперед страшную пасть. Она подходила к жертве и проверяла тетрадь, если в тетради была хоть одна помарка, несла добычу в зубах к доске, и там, бедная газель, блеяла до конца урока об окружности, вписанной в многоугольник  и описанной вокруг него.
  По школе во всех углах можно было встретить заклинателей змей, они стояли с тетрадкой, вознеся глаза вверх и бубнили «если при пересечении двух прямых секущей накрест лежащие углы равны, то прямые параллельны». У нас школа была, прям, с геометрическим уклоном.
   Даже Макс, которому всегда все было параллельно, сидел на ее уроках неподвижно, округлив спину, в позе мыслителя Родона.
Зато горе было тому учителю, урок которого был следующий. Это как потрясти и открыть бутылку с газировкой. Мы хором ржали особенно старательно над каждой шуткой, ерзали и отвлекались, бросались замазками и разрисовывали тетради соседа, в рандонном порядке просились выйти, и если повезло, и нас отпускали, бежали в самый удаленный в школе туалет. В общем, этот был тот самый неуправляемый хаос. Все физичкины законы работали, если где-то выброс энергии подавлять,  как в черном пятне на солнце, то она обязательно вспышкой выбросится рядом.
После школы мальчишки собирались на баскетбольной площадке и до вечера бросали мяч, как чернокожие в американском кино про подростков. Поэтому я напросилась в магазин, чтобы лишний раз пройти мимо школьной площадки. Сегодня Макс был один, он сходил домой переоделся и был в белом лонгсливе, поверх него болотного цвета худи. Он как-будто танцевал хип-хоп, резко перемещаясь вправо и влево, уходя от невидимого соперника, замедлялся у щита, прицеливался, и неизменно попадал в кольцо. Я прошла незаметно мимо, боясь, что он услышит набат моего сердца, волоча ноги из ватина, впиваясь ногтями в середину мокрой и холодной ладошки, пытаясь снять внутренние судороги.

Сон четвертый.

   Длинная бесконечная очередь, люди стоят с определенной дистанцией строго друг за другом. Когда впереди стоящий делает небольшой шаг, ты тоже должен шагнуть вперед, иначе идеальный порядок нарушится. И ты только и ждешь, чтобы не пропустить этот момент. Передо мной спина мужчины, он толстый, постоянно вытирает пот с лица и неизменно прячет скомканный  платок в карман. Тяжело дышит, и я переживаю, что он может сбиться и тогда те, кто стоит за мной затопчут меня. Я понятия не имею, за чем очередь, но знаю, что это мне очень нужно. Откуда-то спереди дошла волна, что всем не хватит. Вдруг кто-то резко меня выдернул меня из очереди и увлек с собой. Понятно, Макс. Я четко понимаю, что если  даже это была очередь к богу, в рай, я легко откажусь ради того, чтобы сбежать с ним.
- Ты не знаешь, за чем была очередь?, - все-таки интересуюсь я.
- За циркулями, - в голосе Макса ни грамма стеба, с таким у нас не шутят даже во сне.
   Мы идем, держась за руки, и я ощущаю, что Земля круглая, именно не рельефно, а завернуто, как  мяч.            
   Останавливаемся возле металлической вышки, и земля как будто тоже перестает вращаться. Макс начинает ловко подниматься вверх по наклонной решетке вышки, я понимаю, что мне нужно тоже. Я панически боюсь высоты. Когда по телику показывают, что кто-то куда-то поднимается у меня сразу потеют ладошки, на них прямо собираются капельки пота. Железные конструкции холодные и ржавые, я хватаюсь за них мокрыми руками. Медленно поднимаюсь, выверяя каждый небольшой шаг. Поднявшись на пролет нужно перейти почти без опоры на противоположную сторону. У Макса все это получается легко и красиво. Вниз смотреть невыносимо страшно, но мы добираемся до такого уровня, когда спуститься еще страшнее. Чем выше, тем больше расстояние, которое можно только перешагнуть, перенести сначала правую ногу, поймать опору, дотянуться рукой до конструкции, перевести вес на правую ногу, ухватиться второй рукой и только потом приставить левую ногу на небольшую плоскую площадку. Бесконечно долго длилось мучение, от страха  я была вся мокрая, сил не было даже улыбнуться Максу, стоящему на самом верху на небольшой площадке, расставив руки в стороны, ловя грудью ветер. Я поднялась к нему, мы еле вмещались вдвоем. Опрой служил лишь небольшой хлипкий поручень. Ни красота, открывшаяся с высоты, ни тесная близость с Максом не могла компенсировать мои страдания.
   Земля явно сферически загибалась, как на рисунках Экзюпери, где Маленький принц стоит на своей планете, и ветер развевает его плащ. Один страшный вопрос висел в воздухе: «как мы спустимся обратно?».
   Когда мы повернулись, увидели широкую горку, спускающуюся вниз с вышки и уходящую вдаль так далеко, что ее конец уже был за округлым поворотом земли. От ужаса у меня фактически зашевелились волосы, я не почувствовала это, а увидела как волосы оторвались от плеч и поднялись словно  сильно наэлектризованные. К тому же спускаться нужно было стоя на ногах. До седьмого класса мы с Амитой зимой катались с горки в нашем лесопарке. Горка нам тогда казалась высокой и крутой, когда я этой зимой прошла мимо, удивилась какая она низкая и пологая. Помладше мы скатывались на санках, а постарше – стоя на ногах. Самая подходящая обувь для этого были сапоги на плоской и широкой подошве, они не разъезжались, когда ноги налетали на ледяные кочки. Поэтому небольшой опыт у меня был, но масштаб ожидаемого спуска был космический. Макс обнял меня сзади за плечи, чтобы правильно направить и очень аккуратно подтолкнул, понимая, что самой мне не решиться. То, что было дальше, даже еще страшнее, чем подъем. Горка была ледяная, даже снежная, вокруг уже было темно, лишь сама горка подсвечивалась желтыми фонарями. Мы пролетали повороты на огромной скорости, Макс то был рядом, то обгонял меня, подбадривая, как мог. Я летела со скоростью звука, знала, что выгляжу некрасиво и неуклюже, но мне было все равно, больше всего на свете я хотела оказаться внизу...

Будильник освободил меня от самого страшного сна в моей жизни…