Про скрипку

      
      
    
    Взвесив все «за» и «против», оценив свои возможности и открывающиеся, перспективы, я сказал себе: «Да! Я хочу стать музыкантом! Именно скрипачом. Я хочу играть с оркестром и выходить на сцену под гром аплодисментов.  Обязательно в черном фраке».

    Музыка манила меня всегда, и я не мог не ответить ей взаимностью. Чувствовал – это мое призвание! Это чувство не давало мне покоя всю жизнь, все семь лет. И вот, судьбоносное решение принято. Я записался в музыкальную школу. На скрипку. Сам!

    Первый раз – в первый класс, первое знакомство с музыкой, первое,  в своей  жизни, самостоятельно принятое решение  – все это было очень символично.  Я взрослел в своих глазах.  Оставалось только вырасти и научиться курить. Второе  самостоятельное и, не менее важное решение в жизни, я принял значительно позже, уже после армии,  решив жениться.

 Во всяком случае, именно так представляла историю  со скрипкой моя мама. До этого момента, наши рассказы совпадали….

 Агитатор музыкальной школы появился у нас в классе незадолго до конца урока. Бесспорно, он  обладал даром убеждения. После его короткой, но пламенной речи, первоклашки, ощутив непреодолимую тягу к прекрасному, галдя, и расталкивая друг друга, бросились записываться. Не зная, как выглядит тот или иной инструмент, записывались, исходя из внутренних убеждений. При этом, некоторые  даже рассчитывали сменить начальную школу на музыкальную.

   Прозвенел звонок, и мы умчались на перемену, «ходить на головах», как говорила наша  учительница. Отчасти, она была права, потому что уже на следующий день, я не помнил ни о скрипке, ни о  музыке, ни об агитаторе. В последующие два дня я успел полюбить шахматы, записался на рисование и решил непременно стать водителем вездехода. Поэтому, когда  мама объявила, что у нас  сегодня состоится прослушивание  меня  в музыкальной школе, я был удивлен и, даже  немного расстроился.  Никакие «прослушивания»  сегодня не входили в мои планы.  Во дворе уже хором кричали:
     —Серега, выходи! — Именно на сегодня у нас  были намечены  очень важные дела.  Папа называл это высокохудожественно – «собакам хвосты крутить».

   Мы с мамой шли на «прослушивание».  Я уже не был уверен, что хочу играть на скрипке,  но у музы оказалась железная хватка.  Оставалась надежда, что я окажусь профнепригоден, не пройду отбор, и все закончится к всеобщему удовольствию.
—Ты уж там постарайся!— напутствовала мама….

    Преподаватель нажимал  клавишу на фортепиано и просил меня пропеть звучащую ноту. Я выдавливал из себя звук, явно не имеющий отношения к музыке,  учитель говорил:
       — Так, хорошо, очень хорошо, -  и нажимал следующую ноту.  Тест оказался недолгим, за дверью ожидали свое участи еще с десяток юных дарований.  Учитель посмотрел на маму с сочувствием  и  сказал:
           —Молодой человек нам подходит.
           —А вы мне нет!  —  хотел крикнуть я, но слова  застряли в измученном пением горле. К тому же  рядом сидела мама. Она светилась от гордости, и мне не хотелось ее огорчать.

     Таким образом, начался мой путь на встречу с прекрасным.  Прекрасное, при ближайшем рассмотрении, оказалось вовсе не таким, как о нем рассказывал агитатор.  Довольно скоро оно проявило свое истинное лицо. Через два месяца я впервые испытал горечь разочарования.

    Занятия музыкой были назначены  три раза в неделю, после уроков в школе.  Возвращаясь  домой, я сначала учил букварь, а потом разучивал гаммы,  наводя тоску на соседей и их домашних питомцев. Папа, на время репетиций, закрывался в своей комнате. Он стал чаще выпивать.  Мама смотрела на меня с  надеждой и пониманием,  в детстве она три месяца обучалась игре на баяне в деревенском клубе.

    Иногда, перед особо ответственным уроком, заниматься приходилось в субботу или воскресенье, когда все нормальные дети весело орали и всесторонне развивались во дворе и на стройке.  В такие часы я особенно остро чувствовал, как не справедливо складывается моя судьба.  Все это не способствовало укреплению дружеских, и тем более любовных отношений между мной музыкой.

     К концу второй четверти  я уже знал о музыке все, а ближе к весне, выучил ноты.  Первый  учебный год подошел к концу. Впереди были  долгожданные три месяца без гамм, учебников и  скрипки. Наш преподаватель,  Ирина Васильевна, провожала  нас на первые в жизни каникулы.  Ласково потрепав меня за волосы, она сказала маме:
        —Пусть Сережа обязательно занимается летом! Хотя бы два раза в неделю. Руки не должны забывать постановку….
       —Ну конечно! – с радостью ответила мама, — мы как раз в этом году опять не едем в отпуск, а мальчику так нравиться заниматься….
 
         Названия  новых предметов и музыкальных терминов, таких как музыкальная литература, сольфеджио, форте, квинта, арпеджио, - сильно расширили мой словарный запас. Значения многих из них я не понимаю до сих пор. А тогда ничто не мешало мне применять загадочные и красивые слова на свое усмотрение.  Использование  таких слов, как «диез» или «бекар», всегда ставило точку в любом  споре со сверстниками.  Друзья смотрели на меня с недоверием, но возражать им было нечем.

  Знания, полученные в общеобразовательной школе,  существенно раздвинули  для меня границы окружающего мира.  Я уже знал, что где-то далеко, значительно дальше, чем «Силуэт»  и  «Паратунка» ,  есть Австралия,  Англия,  Америка.  И, конечно,  Африка, где живут  слоны, жирафы и носороги.  А еще там живут  несчастные, голодные африканские дети, которые никогда не видели скрипку, и не ходили в музыкальную школу.  Услышанное на уроке истории, слово «инквизиция», навсегда стало для меня синонимом «сольфеджио».

    Так, незаметно, я окончил два пятых класса. Один в музыкальной школе, а другой в хорошей. Скрипка мне по-прежнему не нравилась. Зато нравилась девочка, с которой мы  ходили в один музыкальный  класс. Какое-то время это обстоятельство было стимулом для меня в занятиях музыкой. Иногда, после уроков, мы катались на качелях и «гигантских шагах»  рядом со школой. А иногда шли пешком до дома по берегу бухты.

     В тот день была отличная погода. Может, в связи с этим, моя муза на свой урок не явилась.  Домой мне не хотелось.  Я возвращался по берегу бухты один, пиная разный хлам под ногами, и  размышляя о превратностях  судьбы. Превратности, по моему мнению, заключались в том, что «…вот девчонка мне нравится - но ее здесь нет, а скрипка – зараза…».  Я остановился и положил футляр  на камни.  Был полный штиль. Вода не шевелилась.  Солнце пригревало и хотелось уплыть на корабле в далекую Африку, к чернокожим погонщикам слонов, туда, где дети не знают сольфеджио, а  из музыкальных инструментов есть  только барабаны….

    Оглянувшись по сторонам, я тихонько подтолкнул футляр к воде. Потом еще разок. Он послушно закачался возле берега. Ветра не было, корабль плыть не хотел. Подняв с земли палку, я оттолкнул его подальше  от берега. Затем стал кидать камешки рядом, в воду, тем самым подгоняя его навстречу  моей мечте. Солнце отражалось от блестящих замков на черных боках футляра. Прощание было недолгим и, по-мужски сдержанным.  Убедившись, что корабль – футляр взял верный курс, я налегке отправился дальше.

     Очень скоро щенячий восторг, от свалившейся свободы, сменился чувством тревоги. Я вспомнил про маму.  Нужна была, какая-то убедительная и, в то же время,  трогательная версия случившегося.  Я присел на камень.  В голову ничего, кроме банального «украли» и «потерял», не приходило. Ни та, ни другая версии не выдерживали критики. Потерять допускалось ключи от дома или проездной билет, но никак не  футляр, размером почти с меня.  Так же, на память не приходило ни одной истории с коварным похищением детских скрипок. Идей не было….

      Дело шло к вечеру. Начинало холодать. Я развел небольшой костер, сел и уставился на заходящее солнце в позе тогда еще неизвестного мне мыслителя.

     Кроме меня и, понравившейся мне девочки, в нашем районе было еще много детей, которые ходили на музыку. Большинство именно «ходили», благодаря родителям, считавшим  это занятие  очень  полезным  для духовного развития своих чад, современным и даже модным. Ну и «что бы без дела не болтались».  Дети ходили на баян, фортепиано, кларнет и, даже домбру. И, конечно скрипачи. Кажется, никто так и не получил диплом об окончании.  Из несостоявшихся музыкантов  вполне  можно было собрать целый оркестр «неоправданных надежд»…. Редкие исключения все же случались.

      На нашей улице жил мальчик, его звали Саня. Он был чуть старше нас. Его фамилию, как и многих других, я тогда не знал.  Он, как и мы, ходил на скрипку. Но, в отличие от нас, не только ходил, а видимо, еще и учился. Саня оказался единственным из моих знакомых, кто окончил музыкальную школу, и не смог вовремя  остановиться. Скрипка стала делом всей его жизни.  Он вырос и стал настоящим, музыкантом, скрипачом и, даже дирижером оркестра. Сейчас он выходит на сцену в красивом фраке, ему кричат «браво!» и дарят цветы.  И он  уже сам учит детей играть на скрипке. Теперь его все называют Александр Николаевич.  Его мама,  милейшая женщина, гордилась сыном небезосновательно.  Ее звали  Мира Михайловна Гилева.

     Костер догорел. Начался прилив и с моря подул холодный ветер. Не придумав ничего убедительного, я обреченно поднялся. На прощание взглянул на заходящее солнце и набегающие волны – красиво блин….

   Часть моего тела, ответственная за все приключения, восторга не оценила, и начала привычно сжиматься, то ли от холода,  то ли предчувствуя  неотвратимую  встречу с родителями….

      У самого края воды что-то блеснуло. Знакомый футляр, приветливо подмигивая металлическими замками,  зашуршал по песку. При этом он, кажется, даже вилял хвостом.
  —Сука! –  Именно это слово должен был бы использовать я, если бы знал о его существовании.

 Как ни странно, я испытал облегчение. Одновременно во всех частях тела.
  «Видно не судьба», — глубокомысленно рассудил  я, поднял инструмент и побрел в сторону  дома. Футляр изрядно промок, стал тяжелым и, с него капала вода.  Скрипка же, к моему удивлению, совсем не пострадала.
 
  Через два дня начинались летние каникулы. Перспектива провести лето в обществе творений  Моцарта, Гайдна, Шуберта и прочих гениев,  отравляла мое существование….

       И все же мне повезло!  В первую же неделю каникул я очень удачно сломал себе сразу два пальца на руке. Именно на той руке, которая, по мнению Ирины Васильевны, должна была хранить  память о технике постановки. Руку закатали в гипс, и я с чистой совестью умчался в лето…

       Каникулы пролетели быстро. В середине лета, к моему огромному сожалению, гипс сняли. Я всячески старался убедить маму не снимать его до первого сентября, а может даже до Нового года, демонстрируя негнущиеся пальцы.  Мама, кажется, не возражала, но врач – травматолог оказался  неумолим и снятый гипс отдать  отказался.

       Лазанье по стройкам, деревьям, чужим огородам и прочие подвижные игры на свежем воздухе, частично стерли память в травмированной руке. Пришлось «наверстывать упущенное», как назвала это мама.  Я не разделял ее мнения о чем-то упущенном, но вынужден был музицировать  каждый день, по часу, компенсируя забывчивость  руки, а заодно, терзая  соседей этюдами, пьесами и менуэтами.

    Иногда к нам домой приходили мамины подруги, и  мама просила меня что-нибудь исполнить. Я выходил на середину комнаты, объявлял название произведения и играл.  Когда подходила очередь, и я объявлял менуэт, некоторые тети фыркали в ладони и краснели, тогда мама терпеливо объясняла, что менуэт – это только название старинного французского танца.

     Бунтарский дух, однако, продолжал тлеть во мне.  Где-то глубоко, где и положено быть бунтарскому духу, он ждал своего часа.

   Накануне 7 Ноября, революционные настроения во мне достигли критической массы. Решено было свергнуть  угнетавшее меня музыкальное иго окончательно и бесповоротно.  Особенно символично это выглядело в свете празднования годовщины Великой Октябрьской революции. В качестве орудия пролетариата в борьбе за свободу, был выбран рейсовый автобус номер 10. На нем я ездил из музыкальной школы домой.

     В этот раз акция была тщательно спланирована. Все прошло цинично и быстро. Усевшись в автобусе на заднее сидение, я поставил футляр на пол и задвинул в самый дальний угол.  Пассажиров было немного. Что-то напевая и озираясь по сторонам,  я, с непринужденным видом, вышел из автобуса.  Пассажиры вошли, автобус  тронулся, скрипка уехала.  Я зашагал к дому, на всякий случай, путая следы и оглядываясь.

    Родители были  дома. Я с порога заявил: «инструмент забыл  в общественном транспорте, по причине забывчивости и, так свойственного мне «разгильдяйства, марку, цвет и номер транспорта не запомнил,  о случившемся очень сожалею….».  При этом я старался  очень жизненно проявлять нравственные и душевные страдания.
     — Так хотел вечером «разобрать»  Шостаковича, — ворчал я, жуя бутерброд с колбасой,  голосом полным безутешного горя, — но раз такое дело, то, пожалуй,  схожу с пацанами на стройку….

       Мама что-то причитала, а папа, зачем-то вытащил  телефонный справочник.  Опустив плечи и шмыгнув носом, я вышел за дверь….

       Домой я вернулся поздно вечером, в разорванной куртке, но счастливый.  На щеках горел румянец, от переполнявшего меня воздуха свободы,  вперемешку с запахом  болгарских сигарет «Плиска». Мама что- то готовила на кухне к завтрашнему празднику.  Папа, с соседом дядей Володей, не дожидаясь официальной части, уже праздновали. При этом родители совсем не выглядели расстроенными.  Даже наоборот.   Я прошел к себе в комнату с чувством смутной тревоги….

      На моем диване, демонстративно - аккуратно были разложены футляр и скрипка. Те  самые, с которыми я расстался навсегда, и даже успел оплакать на стройке.  Все было в целости и сохранности.  Судьба снова щелкнула меня по носу…. Я был подавлен и чувствовал себя обманутым.  Особенно тяжело было терять веру в людей, в тех на кого я возлагал большие надежды.

  Если кто-то оставлял в автобусе шапку, варежки,  или, не дай бог, сумку, то о потере принято было забывать безропотно,  тихо  матерясь  сквозь  зубы.  Никому не приходило в голову разыскивать свое добро. Оставленная без присмотра пустая бутылка из-под газировки или молока, оставалась  ничьей пять минут. А то и меньше. Даже в лесу. А тут – почти новая скрипка! Чего стоил один  футляр – матовый, перетянутый  черным  крокодилозаменителем, с блестящими замками. Я даже представлял себе  массовую драку в автобусе, за право обладания им….

      Моя вера в человечество была подорвана. В погоне за пустыми бутылками, оно совершенно  не интересовалось  музыкальными инструментами.

     Я думаю, это был единственный случай, в истории автобусного парка, когда забытую вещь вернули владельцу с искренним удовольствием.

     Я все-таки бросил музыкальную школу, не доучившись полтора года. Решение было принято мирным путем и единогласно. Всем уже было очевидно, что Менухин или Спиваков из меня, скорее всего, не выйдет. Все силы были брошены на повышение успеваемости в общеобразовательной школе, где к тому времени, уже назревали идейные разногласия с математикой….

26.04.2020