Аляповатая всеокружность

Неумытое ярморочное утро вбирало первые восходящие лучи. Сонные деревянные повозки лениво сползались к городской площади около ратуши.

У одной из телег отвалилось шаткое колесо и на мостовую попадали пузатые оранжевые тыквы. Зеркально-отрицательный уклон дороги катил упавшие тыквы вниз, к морю. Хромоногий торговец квадратно размахивал руками и неуклюже пытался их догнать. Позевывая, с него потешались еще редкие прохожие и другие торговцы. Какой-то босяк стал футболить одну из тыкв, но быстро отбил себе ногу.

Ближе к полудню город изменился до неузнаваемости. Рыночная площадь заполнилась пестрыми и цветастыми звуками праздной толпы.

Шла бойкая торговля. Ряды наполнял вкусно-помидорный, огуречно-пупырчатый, кисло-виноградный, яблочно-хвостиковый и хлебно-крошечный запах снеди.

В центре балаган и выступление: «Для тех, у кого дынный аппетит, передаем тыквенный привет» и карлик, ужасно гримасничая, забрасывал зрителей гнилыми кухонными очистками.

Кричали розовощекие торговки, расхваливая свой товар; звенели монеты на прилавках; скрипела потешная карусель; постукивал костыль; скулила мокрая дворняга; голосила обманутая баба; шумели привезенные на продажу гуси и утки.

Жизнь скрипела и поскрипывала, стучала и постукивала, подрагивала, позвякивала, потрескивала, посвистывала, покрякивала, побаливала, постанывала, кричала и покрикивала.

Первый обвешивал второго. Третий бил морду четвёртому. Пятый, с абсолютным слухом и музыкальными пальцами, выуживал кошелек из жилета шестого. Простой мир натуральных чисел и беспристрастного математического расчета.

На балконах домов, окружавших площадь, торчали зеваки: дамы и кавалеры в красивых одеждах. Некоторые с театральными биноклями и увеличительными трубами. Их привлекала грубая нагота простонародья. Кружева, белила, намалеванные рты и брови. Окружающая грязь служила идеальной оправой для изумрудов их значимости. Ахи, вздохи, шуршание сплетен и платьев из крепдешина. За мазками наслаждений не видно холста страданий.

В подворотне прощелыга кучер, в лихо заломленном цилиндре, в ожидании выезда щекотал попадью.

На ратуше семечко клена уцепилось за балюстраду и устремилось к солнцу. Зыбко-зеленый  росток балансировал на грани слышимости. Где-то там, внизу, стоял Он, скромно-бордовый, и Она, в легком ситце. А где-то левее еще раз Он, нагло-синий. Направление их движения очерчивал любовно-бедренный треугольник. Она колебалась, но знала результат. С одной стороны, треугольник устойчивее. С другой - прямая бесконечна, но скучна. Ведь точка ей надоела.

В городском совете пузощекие господа в черных цилиндрах лоснились идеями народного благосостояния. Голосовали по вопросу разностороннего преуспеяния.

По соседству биржа. Внутри запах казначейских билетов, векселей, точного расчета и капель с бромом. Буднично скрипели перья и сохли чернила. Разорение — это искусство.

На крыше одного из домов, молодой трубочист, с перепачканным лицом, прилег отдохнуть и, глядя на парящих в высоте грациозных птиц, надолго задумался. Тремя этажами ниже пожилой напарник, с накрученными усами, устал звать его и материл почем зря на всю округу.

Ближе к вечеру разыгрался ветер. Шершаво-синее небо обдирало кожу и надрывно ворчало кашляющими трелями. Затем солнце закатилось за горизонт.

Город погрузился во тьму. Улицы опустели.

Только в одном из темных переулков, спотыкаясь о груды мусора, некий небритый суффикс, искал предлог для междометий.