Русская Одиссея продолжения глав 29

               


                Третья глава
                ТУНГУСЫ — ТАЁЖНАЯ ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ

    Ростовчане упорно продвигались по неизведанному водному пути, сквозь таёжные дебри, всё дальше и дальше на северо-запад. Речной караван, ведомый опытными плотогонами, без особых помех скользил по загадочной Ангаре.

    Через несколько дней плаванья, в жаркий полдень, было замечено на побережье первое поселение тунгусов. Сначала русские увидели на реке лодку-долблёнку с двумя рыбаками. Это были черноволосые смуглые мужчины среднего роста, у которых вся одежда состояла из пояса с бахромой. Они, что-то крича, быстро развернули своё судёнышко и стали резво грести в сторону берега, где расположилось небольшое стойбище.

    Из чумов[2] к воде выскочило полтора десятка полуголых охотников с короткими копьями. Сзади, у берестяных жилищ, заметались женщины с детьми, крича от ужаса. Если на тунгусках были хотя бы широкие набедренные повязки, то подростки и малыши бегали голышом. Посёлок, как растревоженный улей, возбуждённо гудел, не зная, что ожидать от высоких чужестранцев, плывущих по Ангаре. Видимо, ничего хорошего с юга никогда не ждали. Только Агда с переднего плота остановил намечающееся бегство тунгусов в густой лес. Даур своим располагающим видом и спокойной доходчивой речью убеждал аборигенов. Ему, порой, не хватало слов, но он находил красноречивые жесты. Жители с некоторым недоверием внимали пожилому охотнику, сошедшему с плота. Наконец, как-то объяснившись с тунгусами, Агда повернулся к русским, готовым к высадке на берег и, отыскав глазами Фёдора Книгу, заявил:
- Уходите дальше по реке и вставайте другим берегом на ночлег. Я едва уговорил тунгусов даже на это — уж больно они недоверчивы.

--------
[2] Чум – переносное жилище у народов Севера. Конический остов из шестов сверху покрывали берестой или оленьими шкурами.


- Что ж, быть по ихнему, — кивнул Алексеевич после объяснений. — Мы гости здесь, будем уважать хозяев.

     И поплыли деревянные громады мимо обжитого берега Ангары, мимо любопытствующих жителей, утлых рыбачьих долблёнок и островерхих чумов. Лишь один плот причалил у селения, которое время от времени заволакивало сизой мглой: дымокурами[3] спасались от наседавших комариных туч. У одиноко стоящего кедра сошлись для переговоров Иван, Фёдор, Агда и несколько тунгусов. Путешественники старались убедить аборигенов в своих мирных целях, и те постепенно успокоились. От них выступил старейшина Учама — сморщенный старичок с седыми косами. Он рассказал Агде и заинтересованно вникающему Книге об их нелёгкой жизни:
- Раньше, в мои молодые годы, наши жилища можно было увидеть по реке до самого Священного озера. Но уже много лет как сюда почти каждую зиму приезжают по застывшей Ангаре ненасытные монголы. В самых верховьях всё сожжено и разграблено. А здесь, как река замерзает — юрты переносим подальше от берега, вглубь тайги.
    Ещё долго даур и русский толмач вели беседу со старейшиной. Уговоры и подарки подействовали, и Книга вечером доложил предводителям:

- Я заручился согласием тунгуса, что дружину будет сопровождать хороший проводник — рыбак Кежма. А плыть по реке ещё нам не меньше месяца, и то лишь до порогов, что в низовьях Ангары. Через них плоты не пройдут. Дальше идти пешими до самого устья.

    С толмачом никто не спорил, только Никонор заключил:
- Чему быть — того не миновать...

    Когда на ангарскую тайгу спустились
 вечерние сумерки, два друга, — Иван и Фёдор, отгоняя ветками назойливых комаров, обходили сторожевые посты. Зоркий глаз Алексеевича заметил в сторонке небольшой костёр, около которого сидел, задумавшись, охотник Агда. Подошли.
- Дружище, — прервал одиночество даура русский переводчик. — Почто как сыч один, али не рад нашему братству?

    Агда, очнувшись от своих дум, замотал головой:
- Нет, воеводы. Я счастлив, что помог вам разгромить Батыево кочевье и освободить русских. В боях с монголами я мстил за родных.

--------
[3] Дымокуры – обычно несколько сухих брёвен. Они располагались так, чтобы их концы соединялись. Внутри разводили костёр и подкидывали мох – деревья тлели.
Теперь размышляю о своей дальнейшей участи. Куда мне податься сейчас: то ли вернуться на Родину, к истокам Амура, то ли пойти с вами...

    Иван, услышав пересказ Фёдора, искренне обрадовался. Поднял с пенька охотника и посоветовал:

- Будь с ростовской вольницей. На Руси места хватит всем. Найдём там такие дивные и укромные края, как на Амуре иль Ангаре. Срубим тебе дом, и мы ещё станем соседями. Ты крепок телом и не так стар — встретишь вдовицу и заживёшь безбедно. Ведь все в дружине имеют равную долю в нашей казне.

    Приземистый даур, глядя снизу, вверх на великана, твёрдо сказал:
- Я иду с вами не из-за золота. Русских становится всё меньше, а «бешеные», как я думаю, не теряют надежду где-то догнать дружину. Мой меч и меткая стрела, возможно, пригодятся. Я потерял и семью, и родню. Сохраняя ненависть к нашим общим поработителям, хочу биться против них в ваших рядах.
    Черные глаза Агды наполнились слезами. Он отвернулся в волнении и решительно затоптал костерок.

- Вот и ладно, — облегчённо вздохнул Книга. — Топчи своё одиночество. На Руси дружно живут много пришлых людей...

    Прошла тёмная ночь. Наступило тёплое солнечное утро. Отдыхающий лагерь странствующих ростовчан медленно отходил ото сна. Многие из них долго отсыпались. Лишь заунывное гудение комаров и трели лесных птиц нарушали покой русских героев.
    Алексеевич и Книга встали непривычно рано и отправились на Ангару купаться. Зашли в реку, весело фыркая от прохладной воды. Невдалеке, с двух долблёнок, три мужика из ремесленной сотни и Агда выбирали сети, поставленные с вечера.

    Вдруг где-то ниже по течению послышался отчаянный вопль. Сразу после него завыли и запричитали в несколько голосов тунгусы. Иван, встревожившись, крикнул седому Ослябе, плывущему в лодке с напарником:

- Отец! Тебе не видать, что там у них стряслось?
- Нет, Алексеевич! — стоя отвечал старик, силясь хоть что-то разобрать в утренней туманной дымке. — Давай вызнаем?
- Добро! — откликнулся из воды Фёдор. — Ежели там беда — поможем.

    Оба приятеля, быстро достигнув лодок, ухватились за них и поплыли: одной рукой держась за корму, а другой шумно загребая. Спустившись по реке на пару поприщ, русские заметили на противоположном берегу от их лагеря копошащихся тунгусов. Подъехав ближе, увидели неприглядное зрелище: в воде лежало два лосиных трупа с торчащими сверху копьями, а на прибрежном песке стояли четверо охотников, склоняя головы над бездыханным телом своего сородича. Кровь обильно истекала и из груди молодого тунгуса, и из поверженных зверей, окрашивая в багровый цвет речную воду.

    Прибывшие чужестранцы высказали свои соболезнования товарищам погибшего и приняли деятельное участие в разделке лосиных туш, а также в дальнейшей перевозке этого мяса на лодках к селению. Алексеевич, Книга и Агда шли пешком, скорбным путём по тропе. Они помогали охотникам нести носилки с Ивулем — так звали несчастного. Даур, вызнав, как же случилась утренняя трагедия, передал русским:
- В середине лета местные мужчины обычно подстерегают сохатых у реки, потому как те любят полакомиться водорослями. И нынче охота было удалась, но раненый матёрый самец уже из последних сил набросился рогами на Ивуля. Как жаль, он всего месяц назад женился на красавице Илаге.

    Когда процессия достигла стойбища, весть о несчастье подняла на ноги всех, от мала до велика. Не успели ещё донести тело Ивуля до его чума, как одну беду догнала вторая — закололась ножом в сердце вдова Илага. Жена не вынесла смерти мужа и от безысходности захотела уйти из этого мира вместе с любимым. Вой и причитания в селении достигли апогея. Тунгусы не хотели так просто примириться с потерей семейной пары. Но то, каким образом они попытались этого добиться, ввело русских в оторопь. Сначала покойников тепло одели. Ивуля в несколько коротких распашных кафтанчиков из козьих шкур и в такой же нагрудник, на ноги одели ноговицы[4] и унты. Илагу облачили в длинный женский кафтан из оленьей кожи, украшенный бахромой и бисерной вышивкой. А вот дальше случилось невероятное: родственники буквально облепили умерших и стали им вдувать воздух и в рот, и в нос. Так продолжалось довольно долго. Удивлённый Фёдор обратился за разъяснениями к Агде:

- Неужто они хотят вернуть покойников к жизни?!
- Ты догадлив. Родня и одела их с мыслью согреть и оживить во что бы то ни стало. Но всё напрасно.
- Да, они успокаиваются, — закивал Иван, заметив, как тунгусы начали отходить от плача и вставать с земли. — Им придётся смириться с неизбежным.
           - Родственники соберут оружие, лыжи, разную утварь и понесут это
--------
[4] Ноговицы – отдельные меховые штанины, сшитые сзади. Вязками прикрепляются сверху к поясу, а снизу к лодышкам.

вместе с усопшими, — сказал даур. — Хоронят тунгусы своих так же, как и гольды: в отдельной роще на помостах, выдолбят гроб из бревна. Только жену-самоубийцу похоронят сидя и всю её оставшуюся одежду сожгут, чтобы смерть не перешла на кого-либо из живых.
- Чудно, — почесал затылок Алексеевич, — но то не наше дело. Пойдём к своим — я вижу, в нас более не нуждаются.


                Глава четвёртая
                ТИХИЕ РАДОСТИ

    Тем же вечером собрались отдохнувшие руководители дружины порассуждать о своём житье-бытье. Трещал дымный костёр, и шёл неторопливый разговор между Алексеевичем, Книгой, Новгородцем, Огоньком и Красой.
- Я уж не чаял дожить до такой тишины, — радовался Фёдор, вдыхая всей грудью речную прохладу. — Благодать!

- Дожили, — недовольно закряхтел рачительный Семён. — Мясо кончилось, а крупы и риса на два дня. Хорошо хоть сети ставим — ухой свежей балуемся. За охоту браться надобно, а не сидеть на плотах.
    Иван, задержав взгляд на радеющем за общее дело сотнике, всё же укоризненно спросил его:

- Огонёк, нас пороги поджидают. Отоварились мы у Батыги с лихвой. Куда уйму скарба девать? На горбу нести?

    Семён заёрзал на бревне и, ничего не придумав, сказал:
- Обмыслим, Алексеевич, не бросать же столь добра на землю — кровью ведь плачено...
    Фёдор, поправив веткой костёр, к случаю обмолвился:
- В тунгусских селениях, в низовьях Ангары, я слышал, есть ручные олени. Для местных энто почитай всё — и мясо, и одёжа, и тягловая сила.
- Олени выгодны для нас, — весомо отозвался Никонор, смыслящий в торговле, — и тунгусам по нраву придутся железные изделия и многое, многое другое. Нам же их олени ох как нужны.

    Иван, кивал головой и смотрел в глаза своей Ольги. Наконец, обратился к ней:
- «Жемчужинам» бы озаботится сбором лечебных трав и ягод. Впереди зима.
- Дай Бог, последняя в пути, — перекрестившись, молвила Краса. — А травы соберём.
- А ведь и впрямь доброе времечко наступило, — потянулся, улыбаясь, конопатый Семён. — Тишь да блажь. В лесах полно зверя, река рыбная. Лето. Плыви — не хочу...

- Не накаркай, — прервал Огонька Алексеевич. — В тихом омуте — черти водятся.
   Как в воду глядел вожак. Вскоре в дружине случились неприятности, каких ранее и в помине не было. Отоспавшись, юноши буквально преобразились. В них заиграла молодая кровь. Раздражающим и в то же время манящим местом для многих удальцов стала на стоянках юрта ростовских дев, а точнее — они сами.

   Тихими ясными вечерами после сплава и рутинного обустройства лагеря, до сотни нарядно одетых молодцов устремлялись к заветному дому. Юношеские пылкие сердца учащённо бились, а ищущие беспокойные взоры ловили русоволосых красавиц. Парни, кто как мог, пытались привлечь внимание гордых славянок. Из-за своей многочисленности, воины оттирали друг дружку от вожделенной юрты. На опушке леса начались драки...

   Иван Алексеевич, заметив как-то утром нескольких юношей с синяками, напустился на них:

- Взбеленились что ли?! Забыли где мы?!
   Его дружно поддержали сотники и взрослые мужики:
- Пора их одернуть!

- Так и до смертоубийства недолго, ведь все с оружием!
   Перед отплытием Алексеевич выстроил сторонников. Многие из них досадливо улыбались и шутили, а некоторые откровенно хмурились.

- Вы видите: в дружине всего-навсего десять дев, — показал Иван в сторону зардевшихся «жемчужин». — Они не могут и не хотят утешать каждого из вас. Угедэи, гольды, тунгусы не допускали нас до своих женщин и правильно делали. Силком брать у них баб и девок я не позволю.

   Неожиданно выступил из строя старик Ослябя Золотник и предложил:
- Пусть на ночёвках юрта «жемчужин» стоит меж трёх палаток моих умельцев. Толчаи и драк мы не допустим.
   Из густых рядов раздались возмущённые голоса и ропот:

- Сотникам, выходит, можно, а нам?!
- Кто мне путь загородит?!
   Иван резко отозвался:
- Я! И многие другие! Мы без Родины, близких и церкви, но скотами не станем. Зачинщиков ссор ждёт изгнание из наших рядов!
- А ежели любовь обоюдная и невтерпёж, — лукаво начал Максим Балагур. — Как быть-то? Маковые купола ой как далеко. Мы ж в том не виноваты, что некому нас обвенчать!

    Мужики добродушно заулыбались:
- У нас Фёдор Книга по церковной части.
- В обозе есть и серебряное кадило, и золотой крест.
    Но тут Фёдора словно прорвало от негодования:
- Побойтесь Бога! На что вы меня толкаете. Я же не священник и вам в угоду святотатствовать не буду!

    Народ было приутих, но вновь отозвался Балагур:
- Жаль, что свадеб не предвидится, а то у Огонька, я знаю, есть пара бочонков с заморским вином.

    Вдруг перед строем на всеобщее обозрение выскочила Краса и, пылая от гнева, бойко ответила на все вопросы сразу:
- Трудно нам, девам, пойти замуж без родительского благословения — обождём! И хватит о том!

    Всеобщий вздох разочарования провожал её уход. Предводители закричали: «По плотам!», и началась посадка под солёные шутки несостоявшихся женихов:
- Вот и погуляли! Смотри и терпи!
- Да-а-а! Энто не корабли брать и с мунгалами биться. Тут дело тонкое...


                Пятая глава
                ЖЕСТОКИЙ ПРИКАЗ БАТУХАНА

    В столице величайшей империи мира вновь на слуху была мятежная дружина Большого Ивана. Позорно провалилась затея Великого кагана с облавой и поимкой восставших русских мужиков. И вот виновник неудачи, хан Товлубей, возвращался в Каракорум.

    Отдельно от ханской свиты, демонстративно отстраняясь, скакал молчаливый Хорон с десятком верных «бешеных». Тысячник мог бы и не ездить на «Голгофу», а как-то продолжить преследование ростовчан по наказу Ори-Фуджинь. Но он не знал тех северных труднодоступных мест, куда уплыли беглецы. В Монголии Хорон рассчитывал раздобыть карты полночных земель и основательно снарядить свою тысячу для дальнейших поисков Большого Ивана. В первом же монгольском стойбище Хорон узнал, что на Родину вернулся джихангир великого похода в «вечерние» страны. По слухам, Батухана сопровождали немногие из монгол, когда-то ушедших с ним к Волге. Поговаривали, что одни из них погибли, создавая новые владения, другие навсегда остались жить в Золотой Орде...

    Величественная ханша Ори-Фуджинь дожидалась любимого сына в Каракоруме, куда она вновь спешно прибыла с родных кочевий. Они встретились в просторном шёлковом шатре, хорошо защищающем от палящих лучей летнего солнца. Свидание было тёплым и трогательным, но почти сразу ближайшие родственники перешли от чувств к делу. Изрядно погрузневшего за последние годы Батыя сейчас привлекла Монголия не только из-за ностальгии и возможности повидаться с роднёй. Джихангир хотел использовать свой внушительный военный и политический вес среди царевичей-чингизидов для устранения любыми способами молодого Гаюкхана с трона Великого кагана.

 Для организации заговора с подкупом Батухан подготовил награбленные богатства. Он рассчитывал и на старую семейную казну, зарытую под юртой матери. Узнав от Ори-Фуджинь о набеге дружины Большого Ивана на родное стойбище и похищении накопленных сокровищ, Батый пришёл в ярость:

- Беглые урусы, которых я сам, собственной рукой, направил на восток, натворили столько дел и под конец меня ещё и обокрали!

- Мой великий сын — вздохнула ханша, не отрывая восторженных глаз от него, — как раз сейчас с Байкала вернулся тысячник «бешеных». Он вместе с нукерами принимал участие в неудачной облаве урусской шайки. Большой вины Хорона в том нет — ведь всем руководил ставленник Гаюкхана Товлубей. Я думаю, этого военачальника ждёт участь незадачливого покорителя Японии — Торгула. Правда, хан Товлубей знатного рода, и наказание ему наверняка смягчат.

- Меня не волнуют бездарные и трусливые гаюковы собаки! — в гневе ходил взад-вперёд по персидскому ковру джихангир. — После всех бед, что мне причинили беглые рабы, я сам разделаюсь с ними без Гаюкхана. Вызывай Хорона немедля!

    Предводитель «бешеных» предстал пред грозными очами своих хозяев этим же вечером, даже не успев стряхнуть дорожную пыль. Он заметно похудел и осунулся, но имел по-прежнему внушительный вид. Хорон, несмотря на то, что сильно устал, с порога начал усердно кланяться до земли. Раздражение хана поутихло, когда он выпил пиалу пенного кумыса, наблюдая преданные знаки внимания к своей персоне со стороны монгольского багатура.

- Мне передали, что ты невиновен в том, что случилось у Байкала. Ты будешь темником, как я и обещал ранее. Теперь твоя честь и судьба зависят от того, сумеют ли «бешеные» перебить шайку Большого Ивана и вернуть наши сокровища. Я даже дам тебе и нукерам долю из похищенного золота, только смой пятно позора с моего рода.

    Хриплый голос чингисида затих, и он строго уставился на подчинённого, подав знак ему говорить. Тысячник тут же заявил:
- Непобедимый хан, мои воины готовы выполнить любой приказ, но требуются карты полночных земель
 куда ускользнули у русы. Лишь тогда я смогу найти драгоценности сундука.
- Не забудь о золотой и серебряной посуде, — добавила с жадностью Ори-Фуджинь, — ещё о мехах и дорогой одежде.

- Ну, о последнем, милая матушка, можешь забыть, — расхохотался джихангир. — Грязная шайка заносит всё до дыр. А карты надо принести.

    Он хлопнул в ладоши, и безмолвные слуги вынесли на середину шатра небольшой ларец с пергаментными свитками. Развернули те из них, на которых были обозначены северные территории от гор Алтая до Каменного пояса. Хорон почтительно склонился вместе с повелителем над картами и вкратце рассказал, где в последний раз видел беглую дружину. Батухан уже поднаторел в воинском искусстве и многое перенял у своего мудрого наставника Субедэя, данного ему самим Чингисханом. Властитель Золотой Орды, изучив пергамент и выслушав повествование тысячника о повадках и хитростях ростовчан, наставительно сказал:

- Урусы уходят на Русь густыми лесами и попутными реками. Вот смотри на карту: впереди у них после Ангары будет Улуг-Кема[5] и далее Обь. На первой реке твои багатуры уже не успеют перехватить мятежников, а вот на Оби в самый раз. Если теперь же поскачешь с «бешеными» через ущелья Алтая к верховьям Оби, то к зиме минуешь горы и выйдешь к среднему течению реки в момент её ледостава. Думаю, твоим всадникам догнать пеших беглецов не доставит большого труда. Я понял, почему до сих пор урусы легко и быстро передвигаются и уходят от преследования. Они снюхиваются с местными народами, и те подсказывают, куда и как идти дальше. Ты должен железом и кровью заставить этих охотников и рыбаков не только давать нам дорогие меха и рыбий зуб[6], но и помогать в поимке шайки Большого Ивана. Безжалостно бери заложников из числа женщин и детей, тогда их мужчины под страхом смерти родных из-под земли достанут мятежников. Я отдаю тебе, Хорон, карты вплоть до Каменного пояса. Используй по-прежнему мою золотую пайцзу. От Оби и далее на закат солнца вам станет проще — те земли уже принадлежат Золотой Орде.

    Подобострастный военачальник ловил каждое слово чингисида, и когда
--------
[5] Улуг-Кема — Енисей.
[6] Рыбий зуб — моржовый клык.
тот закончил, вкрадчиво изрёк:
- Всё исполню, мой хан. У Большого Ивана осталось меньше трёхсот человек, и тысяча монгол непременно справится с приказом, или мы все погибнем, выполняя твою волю.
- А как же золотых дел мастера и десять красавиц? — вдруг вспомнила мать Батыя, сгорая от жадности.
- Да, — согласился её сын, — что отымешь у Урусов» вези на Итиль, в Сарай. На новой Родине твоих «бешеных» будут ждать их семьи, которые вскоре перекочуют туда вместе со мной. А десяток девок оставь себе и своим сотникам в награду. Из мятежников доставь мне только Большого Ивана или его голову в мешке. Ступай, воин, и, как тебе говорила ранее достопочтенная Ори-Фуджинь — с пустыми руками не возвращайся...


                Шестая глава
                ТАЁЖНЫЙ ТОРГ

    В глухих ангарских лесах с конца июля зарядили нудные дожди. На время затихло беспокойное и вездесущее комарьё. Ростовчане всё плыли вперёд, пока не показался первый речной порог. На пути плотов, прошедших чуть не тысячу поприщ, вздыбились большие валуны и длинные каменные россыпи. Сквозь эти преграды, бурля и пенясь, низвергались воды Ангары. Тунгусы предупреждали русских путешественников об этой неприятности. Воочию неприглядная картина вызвала волну разочарования среди сплавщиков:

- Ну, теперича весь скарб на собственном хребте тащить!
- Отъездились — опять землицу топтать!
    В последний раз уткнулись плоты тупыми носами в берег. То был неурочный час для стоянки — ровно полдень — но делать было нечего. Еремей Студёный, Пахом Полночный, да и другие мужики вставали на колени, целуя и благодаря свои суда, словно они были живыми существами:

- Столь раз вы нас спасали от разных бед.
- Не будь вас — лежать бы нам сейчас в сырой земле...
    Началась выгрузка вещей и оружия у лесной опушки. На больших бревенчатых плотах скарб дружины смотрелся порознь не так внушительно и весомо, но когда всё это оказалось на маленькой поляне, народ призадумался:
- Ладно бы — токмо золотишко да каменья.

- Уйма добра, порой и не особо нужного!
     Невооружённым глазом был виден переизбыток котлов и остальной кухонной утвари, кузнечного и прочего инвентаря, оружия и многого другого. Огромная куча вещей и неизмеримые расстояния, которые предстояло преодолеть русским «одиссеям», как-то не вязались друг с другом. Возле рукотворного пригорка встал Иван Алексеевич и, оглядев озадаченных соратников, разместившихся по краям поляны и по прилегающему берегу, сказал участливо:

- Здорово постарались в Батыевом кочевье
огонёк с Ухватом, Краса с «жемчужинами» и, царствие небесное, Молчун. Мыслю, надо отделить нужный дружине скарб и, как верно заметил Новгородец, обменять избыток на тунгусских оленей. Потому, тотчас направим Кежму, Книгу с людьми в окрестные селения — пригласить желающих на торг.

    Люди радовались долгожданной остановке:
- Вспомним торг Ростова Великого!
- Заодно поохотимся и порыбалим.

    Закипела обычная лагерная жизнь. До сумерек делили утварь. К темноте народ разошёлся по палаткам. Возле груды вещей, приготовленных к обмену, остались два друга: Огонёк и Ухват. Сотник, оправдываясь, говорил:
- Вот судачат: зря тащили прорву всего в такую даль, будто и впрямь на своём горбу, а не на лошадях и плотах. А ведь диким тунгусам нужна утварь. Злато и серебро им ни к чему.

- Да мужики после спасибо скажут, — вторил ему Данила, почёсывая заросший затылок. — Ежели оленей получим, так они на волокушах[7], что я давеча видел, немало нашего добра повезут. Опять же, в голодное время и мясо под боком всегда будет. А шкуры чего стоят!

- Твоя правда, — размечтался Семён, вспомнив слова Фёдора Книги, — бают, впереди энтих оленей видимо-невидимо. Да при таком множестве, они, верно, недорого стоят.
- Кто спорит? Огонёк! — разгорячился Ухват, — токмо торгуйся, торгуйся до последнего...

    На следующий день к ангарскому порогу стали с разных сторон стекаться жители сурового края. Тунгусы были рады, что в глуши их земель вдруг открылся торг. Высокие купцы степенно кланялись и предлагали через Кежму и Книгу свои вещи. Взамен чужестранцы просили живой товар — домашних оленей, о надобности которых местные были заранее оповещены. Из продавцов особо выделялся огненно-рыжий Семён. Он торговался буквально взахлёб: отчаянно жестикулируя, на все лады расхваливая и тряся скарбом. Рядом, на лесистом пригорке, рассевшись, с интересом глядели на
--------
[7] Волокуша — бесколёсная повозка, концы которой волочились по земле.
ярмарку другие сторонники.

- Вот Огонёк даёт жару! — смеялся до слёз Еремей Студёный, подталкивая под бок своего друга Пахома Полночного.
- Даю голову на отсечение — будем с рогами! — трясся тот от хохота, хлопая себя по коленям. — Ой, помру!

    А между тем действительно то по одному, то небольшими партиями, северные олени с белыми пятнами на серых шкурах переходили в руки новых хозяев. Тунгусы тоже оставались не внакладе, унося домой оружие и разную утварь. К исходу четвёртого дня путешественники многое распродали и приобрели две сотни животных. К этому времени ремесленники смастерили для рогатого скота волокуши, переняли у местных и вьючные сёдла, называемые нама. Общему любимцу русских сторонников, жеребцу Орлу, снова доверили везти в перемётных сумах самый ценный груз дружины: семейные сокровища Батыя.

     Накануне выхода в пеший поход выдался тихий ясный вечер. Воеводы тепло провожали последних туземцев с торга, и те при расставании исполнили танец-хоровод. Они встали в круг, а в середине его запрыгал молодой тунгус в плотном облегающем кафтанчике. Запевала громким голосом подражал разным животным и птицам, при этом изображал их в движении. Хоровод сородичей, повторял всё за своим солистом. От души напевшись и натанцевавшись, тунгусы построились в один ряд и поклонились русским. Затем они, весело горланя, разошлись по берегу, накладывая в свои лодки вымененные вещи. Не прошло и часа, как аборигены отчалили. Остроносые долблёнки быстро скользили по засыпающим волнам Ангары. На каменистом берегу стояли предводители дружины. Новгородец, как завороженный, следил за удалявшимися судёнышками, потом в сердцах воскликнул:
- Нам бы сотню таких лодок!

    Огонёк силился было ему ответить, но получился один протяжный хрип. Над пронырливым сотником — недавним купцом — засмеялись:
- Потерял голос за оленей!

- Сорвал глотку, радея за нас.
    А Книга ещё долго махал рукой тунгусам и лишь потом сказал:

- Чудной народ: думают, что небо — энто меховой ковёр, наброшенный на землю, а небосклон — энто опрокинутый котёл. Тунгусы воображают, что солнце энто хозяйка неба, а Луна её младший брат. Бог им судья. Они не познали свет православной веры.