Ремейк. Глава 23. Финал

Вертолет летит над тундрой. Салон полон людей с мешками и узлами. Инкерман сидит возле открытой двери пилотов и переговаривается с ними:
— Скажи Братке, что через пару минут будем. Пусть встречают, а то времени маловато. Может зайдем, пропустим по стаканчику?
— С собой принесешь —  видишь, пассажиров полно, — строго отвечает командир.
И смотри, десять минут, не больше. Рейсовым летишь, не забывай, а Усть-Агваяма у меня в полетном задании нет. Получу еще п***юлей от пограничников.
— На «Первого» сошлёшься, если что.
— Да что им твой «Первый» или «Двадцать первый» — бумаги нужно оформлять как положено, и лети, хоть на Аляску.
 
Вертолет начал снижаться. Инкерман рассматривает в иллюминатор Братку, остальную «мафию» и Игоря. Они машут руками, приветствуя вертушку. Инкерман выскочил из вертушки, едва колеса коснулись снега и обнялся со всеми по очереди.
— Забирайте аппараты, — кричит Инкерман «мафии», — Игорёха — вот тебе две коробки кассет, на первое время. Менять будешь через вертолетчиков.
Игорь с Инкерманом обнялись.

— Спасибо тебе. Вот деньги,  вероятно, ты мне их в карман сунул, когда тебя забирали.
— Было дело, спасибо, брат.
Инкерман забрал пачку и сунул в карман.
— Мы на аппаратуру собрали… Братка! — кликнул, было, Игорь неугомонного «мафиози».
— Не надо, дружище. Это мой вам подарок. Как вести расчеты с Центром написано в инструкции.
— Спасибо, я вот тоже тебе подарок приготовил, — Игорь протянул Инкерману сверток, тщательно обмотанный бечевкой. «Мафия» выгрузила телек, видак, и подходит к Инкерману:
Ну что, брат на посошок? — осведомился Братка, разливая по стаканам.
— За лучшую жизнь, — предлагает Инкерман.
— Ну, ты скажешь, куда уж лучше? — все засмеялись над шуткой Братки. Выпили.
— Всё, мужики, покедова, — стал прощаться Инкерман.
— Да подожди ты, — Андреич побежал к трактору и вернулся с кофром, — тебе, Яша, играй на здоровье.

— Не могу, спасибо, брат, оставь себе. Очень прошу, и не настаивай.
Инкерман снова обнялся со всеми. В каждый карман ему сунули по бутылке самогона. Летчики машут из вертушки. Инкерман побежал, пригнувшись под лопастями, и прыгает в вертушку.
— Кореша? — осведомился второй пилот.
— Да, настоящие мужики. Мафия, в первоначальном смысле этого слова. В столице таких не найти, — отвечает Инкерман, рассматривая машущих руками людей.
— Мафия, это точно, — засмеялся второй пилот, принимая от Инкермана бутылки с самогоном. Сидя в кресле, у кабины пилотов, Инкерман развязал бечеву и развернул сверток. Тщательно завернутая в бумагу, любовно перевязанная бечевкой, в свертке оказалась шкура трехлапого медведя.

Через пару месяцев. Инкерман сидит в студии с Николаем:
— Ты бы хоть зашел.  Совсем нас забыл. Дети по тебе скучают. В студии живешь прямо.
— Спасибо, Коля.  Зайду как-нибудь. Привет передавай.
— Мечтаю летом жену с детьми на материк вывезти, а то они дальше Петропавловска нигде не были. В Москву хочу  поехать, в Питер. Пять лет деньги копил.
— Будь осторожнее Коля,  Москва город алчный.
— Я с женой.  С  ней не побалуешь.
— Тогда я спокоен — ты в надежных руках.
— В Москве у тебя остановиться можно будет, не откажешь?
— Конечно, Коля, об чём спич.
— Давай, телефончик запишу, — Коля достал блокнот и ищет ручку.
— Да ладно тебе,  потом запишешь — каждый день и так видимся. Завтра ехать собрался?
— Да нет, летом.
— Ну, так до лета ещё дожить надо.

Инкерман встал и похлопал несколько расстроенного Колю по плечу. Входная дверь открылась, появился Иван Иванович, в хорошем расположении духа:
— Здорово, мужики! Как успехи, в важнейшем из искусств?
— Благодаря открытию второго фронта успехи впечатляющие,- ответил Инкерман, пожимая руку «Первому». — Пятилетку за три месяца.
— Всё шутки шутим, а сало русское едим? Так, Яков Соломонович?
— Я бы с удовольствием ел омаров и устриц, но не могу застать их на прилавке сельпо, видать быстро разбирают, — Инкерман изображает продавщицу магазина, — товарищи, за устрицами не занимать, омары кончаются! Отпускаем по паре в одни руки.
— Вам бы в цирке работать, Яков Соломонович, — начал раздражаться Иван Иванович.
— Пожалуй, я пойду, — засобирался Коля.

«Первый» и Инкерман молча пожали ему руку, и Коля поспешил уйти.
— Давай поговорим по-человечески, — предложил «Первый».
 Инкерман молча полез за бутылкой и стаканами.
— Ты издеваться вздумал?
— Вам не угодишь! — разводит руками Инкерман в притворном недоумении.
— Ладно, наливай. Что показываешь народу?
 Инкерман переключил монитор:
— Революционный манифест товарища Анджея Вайды  «Дантон».
— Про Французскую революцию? — Инкерман утвердительно кивнул. Выпили. —
Думаешь нашим интересно? — Инкерман снова кивнул.

— Французские режиссеры позеленели от зависти, когда какой-то полячишко снял великий фильм про их великую революцию. Депардье играет шикарно. Людям нравится. Это я формирую их вкусы, а не они диктуют мне, что показывать.
 «Первый» оглядел студию, — ты здесь живешь, что ли?
— Да, практически.
— Вроде умнейший мужик, хитрожопый с одной стороны, но чего-то ищешь — сам не знаешь что. Спутался с уголовницей. Она, мля, условный срок имеет. С вором в законе отсюда в Москву сбежала. Потом вернулась, как побитая собака, но быстро оправилась. Снова взялась баламутить. Если бы не Кала — мать её, целительница, да дочка без отца — в тюрьме бы сгнила. Сейчас она такая смирная да недоступная, снежная королева, а что по-молодости творила… Сколько, мля, мужиков исчезло бесследно из-за неё… У нас же как: пошел на охоту и не вернулся. Ищи свищи. Так что, попал ты, Яков Соломонович и попал крепко. Что ты в ней нашёл? Женись, вон на Верке моей. Летом девке 18 стукнет. Здоровая, симпатичная. Воспитана в строгости, пыль с тебя сдувать будет… Я на повышение иду, в Палану. Квартиру вам оставлю четырёхкомнатную. Живите себе, а? Двоих детей воспитать можно, в нормальных условиях. Мы такой бизнес можем тут закрутить — не представляешь!
 
Э, да чего с тобой говорить… — Иван Иванович разлил по стаканам, — давай, вздрогнем. — Не на кого мне опереться… Возможностей — во! Край какой богатый: рыба, пушнина, икра, крабы… селедка, блин, лучшая в мире, наша, олюторская… Какого чёрта понастроили поселков этих? Что люди делают в Приморском? Производства никакого, моря как такового нет, дорог тоже. Сидят две тысячи семьсот душ,  сами себя развлекают на краю Земли… кино смотрят, дотации из Москвы ждут. Песок с материка завозим, лес, топливо — всё! Зачем? По кой чёрт? Жили бы себе коряки в ярангах, ловили бы рыбу, и всем бы лучше было. Осчастливить хотим всех, да на свой манер, по заскорузлому своему уразумению, насильно в рай, хоть волоком затащить, — «Первый» тяжело вздохнул, —  в командировку хочу тебя отправить. В Петропавловск завтра поедешь. Там конференция будет по вопросам экономического развития региона. Вторая форма хозрасчёта. Возьмешь камеру, заснимешь всё. Вернешься — поговорим. На тебе твой паспорт, деньги возьмешь в подотчет. Устал я что-то, пойду домой.

Иван Иванович пристально посмотрел на Инкермана и молча ушёл, не попрощавшись.
У Инкермана, нет сил встать. Он достает из ящика стола маленький пузырек с настойкой мухомора, которую ему дал шаман и вытряхивает несколько капель на язык. Закончился «Дантон». Инкерман сменил кассету, ставит «Эммануэль». Хочет сказать что-то зрителям в камеру, но забывает что. Включил камеру, но сидит молча, в каком-то оцепенении несколько минут. В голове проносятся рваные, бессвязные образы: мокрая от пота корячка, стонущая от оргазма, скалящиеся собаки, смеющийся шаман, похожий на Энштейна и показывающий язык, вращающиеся лопасти вертолета. Голова, как будто, наполняется звуками, как пустой сосуд водой: свист лопастей вертолета нарастает и обрывается  внезапно. Инкерман с трудом включает видак и отключает камеру. Голова сильно кружится. Ему почудилась дочка Чайки: «папа, дай руку…» —некто берет её за руку, они идут вместе, девочка весело что-то рассказывает. Кому — не видно, но Инкерман почему-то, знает, что ему. «Можно я буду называть тебя папа?...» Чайка с дочкой стоят с Инкерманом, взявшись за руки, смотрят на закат в тундре.

Солнце садится на фоне брошенного ржавого трактора. Майор мент наливает коньяк себе и кому-то. Инкерман не видит кому, но знает, что ему: «…вот так бы сразу, а то все волнуются, ищут: под кроватью смотрели —нет, в шкафу?, в диван залезли… ну давай, кто старое помянет, тому, как говорится,  глаз вон!» — мент тянет рюмку чокнуться. Инкерману не смешно, но он подобострастно хихикает. А вот и он сам, Инкерман: попал в капкан, не может освободить раздробленную ступню и… отрезает ее ножом по голеностопному суставу. Боли нет, только кровь… кровь везде, на ослепительно белом снегу. Инкерман ползет на четвереньках, оставляя за собой кровавый след… На секунду, Инкерман очнулся от страшного видения, понял, что находится в студии.  Инкерман чувствует, как чудовищно у него обострился слух. На экране монитора Эммануэль — Сильвия Кристель занимается любовью, а Инкерман слышит, как во всех квартирах подъезда и в каждой квартире в отдельности скрипят кровати, раздаются стоны, спинки кроватей стучат в стены. Все это звучит разрозненно, но постепенно подчиняется единому ритму. Инкерман дирижирует вселенским эросом, откинувшись на спинку стула и закрыв глаза…

Инкерман проснулся с открытым ртом под шипенье экрана монитора и с трудом отрывается от спинки стула, разминая затекшую шею. Смотрит на часы и подскакивает: спешно пакует камеру в сумку, открывает ящик стола, достает несколько пачек денег, перевязанных резинкой и бросает в вещмешок, сует туда же медвежью шкуру. Пакеты с мелочью и печать брать не стал и кладет обратно в ящик стола. Берет со стола паспорт и засовывает в карман. Оглядевшись по сторонам, бросает на стол, на видное место связку ключей, надевает мокасины и плащ и выскакивает, захлопнув дверь. Отходящий автобус приходится догонять бегом. ПАЗик весело скачет на ухабах по раскисшей дороге. На обочинах еще лежит снег. В салоне сидит несколько человек в резиновых сапогах, в телогрейках. Некоторые придерживают рядом стоящие чемоданы.

Показались неприглядные  постройки аэропорта. Пассажиры выходят из автобуса, проходят друг за другом в зал аэропорта, где сидят люди на деревянных лавках в окружении баулов. Инкерман подходит к кассе: «один, до Петропавловска». К самолету Инкерман не торопится. Курит у дверей аэропорта, рассматривает поднимающихся по трапу пассажиров. Брошенный окурок раздавлен мокасином. Инкерман подхватывает вещи и идет к трапу. Стюардесса улыбается ему. На крыло самолета садится чайка и делает несколько неловких шагов, скользя лапами по обшивке. Инкерман останавливается на секунду, но посмотрев на чайку, поднимается по трапу и, не оборачиваясь заходит внутрь.
               
           Вместо послесловия.

Если бы можно было, подобно чайке, нестись над неспокойными водами Тихого океана, то наверняка захватило бы дух от мощи свинцовых волн, от скал, вросших в океан, могучих вулканов, курящихся ритуальным дымком. Горный хребет рассекает Камчатку, как костлявый хребет  тушку кеты…