Путь далек лежит... Русские в Америке

Дитрих Липатс

Опубликовано в альманахе Литературная Америка в 2020 году.


        Ветрила тогда дул — руки устали руль чуть влево держать. Сносило к обочине, и хоть бы постоянно дуло, так нет, порывами, да какими! Хорошо, что вес у меня был немалый, а то могло и смести с дороги, на бок положить. Очень даже просто. Вообще-то в такой день хайвей и закрыть могли, но лишь предупреждения высвечивались на электронных билл бордах. Хорошо. Мне домой хотелось, уже почти неделя, как я был на дороге.
       Опять дунуло, и тут же зазвонил телефон. Я привычно глянул в зеркала — нет ли кого рядом, и только потом приметился и ткнул пальцем в зеленую полоску ответа.
       «Как там у тебя? Ты проехал Санта Розу?» - Спрашивал мой диспетчер.
       «Да нет еще, минут через тридцать там буду. Ветер, понимаешь, забодал. А что тебе Санта Роза?»
       «Слушай, там надо мужичка подхватить. Сюда его привезти.»
       «Какого-такого мужичка?» - Спросил я больше для разговору. Вообще-то мне было все равно какого. Лучше б и не было никакого. Я по натуре отшельник, и ценю свое шоферское одиночество.
       «Николаем Ивановичем зовут. Больше ничего не знаю. Маленький такой, пожилой. Из России едет.»
      «Ну, если маленький, тогда подберу. Где его там искать?»
      «Он там на Пайлоте ждет, когда кто из наших мимо поедет. Я сейчас тебе его телефон скину.»
      «Давай!» - Согласился я и, изловчившись, ткнул пальцем в красный кружочек отбоя.
      Незадачливые, блин! Ждет он когда кто мимо поедет...  А если три дня никто из наших мимо не поедет? Так и будет он на тракстопе, как бомж, сидеть?  А что там не посидеть? Жрачка продается, для тракистов целый чуть не кинозал с удобными диванами да телеком. И душ тебе тут, и кофе... Сиди, пока полиция не пришла выяснить, что это ты тут застрял?
      Видно, кто-то из наших водил довез этого Николая Ивановича до поворота в Санта Розе, а сам ушел на юг. Там только эта развилка. Ладно, мне как раз заправляться пора: при таком встречном ветре солярку траку только давай.
      Пришла эсэмэска. Номер калифорнийский. Я позвонил. Тот сразу ответил. Вежливо, не торопясь. Все на «вы» со мной, незнакомцем. Мне бы у него поучиться, а то я все «давай, братан!» с каждым встречным русским, на «вы» не заморачиваясь. Видно, вовсе человечек не волновался, словно ждал моего звонка.  Я сказал, что трак мой красный, что, буду заправляться, включу мигалки. Увидит, подойдет.
      Только я шланги в баки вставил, он и объявился.
      «Это вы за мною приехали?» - спросил по-русски.  Был он, правда, небольшого роста, одет аккуратненько в простенькую курточку на все пуговички застегнутую. На ногах кроссовки. Тянет за собой чемоданчик на колесиках. От местного бомжа отличала его разве что незамызганность и отсутствие свернутого матрасика поверх чемоданчика.
     «Я. Кто ж еще тут фонарями мигать станет? Садитесь.»
     «Николай Иванович. Царев. Представился  он обстоятельно.»
     Ну, тогда понятно. - Подумал я.  - Знаю, по какой причине ты, Николай Иванович, в Оклахому к нам пробираешься.
     Я тоже назвался, пожал его тверденькую квадратную руку, отрыл для него пассажирскую дверь, помог подняться по высоким ступенькам, поддерживая под локоток. Подал вслед пухленький чемоданчик. Сказал: - Вы там устраивайтесь, я сейчас вернусь. Вам кофе взять?»
     «Нет-нет. Благодарствую, я в порядке.»
      Надо же, «благодарствую...» Чего только не услышишь от наших.
      Я вообще-то надеялся, что мой пассажир отправится спать, с разговорами приставать не станет, но в глазах его был интерес, он оглядел все вокруг, похвалил: чисто тут у вас, а то, бывает у водителей.... Стал не стесняясь меня разглядывать. Я не очень-то внимание на него обращал, выруливал, поглядывая по сторонам, выбирался на большую дорогу, лишь когда скорость набрал взглянул на него. Лоб большой, седины назад зачесанные, подбородок остренький, нос с легкой горбинкой, глаза живые. 
       Ему, как всякому русскому, понадобилась минутка привыкнуть к моему имени, но ничего, адаптировался, спросил лишь: «А по вере вы кто? Смотрю, крестик у вас никак?»
      Здорово у него получалось вопросы задавать. Как у ребенка, и не обидишься даже, куда ты, незнакомец, лезешь? Располагал к себе этот старикашка. Хотя, сам-то я кто? Если и младше его, так лет только на пять. Я ответил:
      «Крест на мне православный, а сам я лютеранин. Знаете таких?»
      «Знаю, как же! Вам водку пьянствовать можно.»
      От смеха я чуть было не упустил руль. Порыв ветра долбанул так, что колесо ушло  на предупреждающую «гребенку» и трак вовсю затрясло.
     «Вы хоть дайте знать, когда шутите, а то мы с вами в канаву улетим. Да нет. Может и можно, да только не пью я. Совсем.»
     «Чего ж так?» - Любопытство его, и впрямь, было детским.
     «Сказано: «... и Дух Божий живет в вас.» Так вот, Дух, живущий во мне, выпивки не заказывал. Прежде, бывало, любил я поддать. А потом заболел, сделали мне операцию и, видать, вырезали там какую-то алкогольку. Вместе с дурью.»
     «Вот вы хорошо, правильно, рассуждаете. И, смотрю, цепочка-то на вас не золотая, и часов дорогих на вас нет, а то что ни русский здесь, все с понтами.»
     Это «с понтАми», явно было не из его лексикона, Николай Иванович слово это так и произнес, с сожалением, и вроде как с издевкой.
     «Вы сами-то, откуда будете? Как вы здесь, посреди степей, очутились?» - Спросил я.
     О себе Николай Иванович не очень хотел говорить. Не то, чтобы скрывал что, а просто обыкновенное его житье в городишке под Саратовом, интересной темой ему не казалось. Жил он там с женой и разведенной дочкой на средства скудные, кормились со своего огорода, пенсия небольшая, дочка санитаркой в больнице... Куда больше ему хотелось обсудить то, что он видел здесь, в Америке.  У младшей дочери, он гостил уже второй раз, а сейчас пробирался таким вот русским автостопом в Оклахому, к сестре и шурину.  И дочка с мужем, и сестра его с семьей, и еще добрая половина их деревни в середине восьмидесятых была выслана по замирению с Рэйганом на вражий запад. Я такие истории об избавлении советских властей от сектантов уже не раз слышал, и потому не удивился. 
        Я было думал, что он мне настоящую причину своего путешествия откроет, но этим делиться он не захотел. Понятно, не очень-то красивая история. Я виду не подавал, что мне все до подробностей известно. Зачем? Путь себе отдохнет от проблем человек. А то получится, каждый встречный все уже знает.
       Николай Иванович видно все же понервничал, дожидаясь попутки. Теперь вздохнул с облегчением, пустился рассказывать о приключениях младшей своей дочки, поселившейся с мужем в Сакраменто.
        «... один из них разузнал, что можно машины битые покупать да в порядок приводить. Ну и набрали. Прямо у дома, где им квартиры предоставили, деятельность развели. С утра в выходной, понимаешь, кипит у них там работа. Кузова рихтуют, шпаклюют, компрессор притащили, красят... Приходит менеджер, говорит — нельзя тут. Не положено. Те — мы мол скоро. Тот ни в какую. Полиция приехала. Куратора их вызвали. Словом — скандал. В конце концов, дали им какую-то там площадку, где они все и довели. А потом проблема. Им местная церковь место для собраний дала. Поначалу вовсе бесплатно, потом рент какой-то стали брать. А через полгода рент в два раза подняли. Те — почему? А пастор им, пойдемте-ка с вами на парковку. Вывел. Вот, говорит, это машины наших прихожан. Все скромненькие, не новые. А вот ваши — Мерседесы, Порши да BMW. И ни одной старой. Значит деньги-то у вас есть, и, видно, немалые. А тем и крыть нечем. Ладно, обмозговали, решили, надо бы землю купить да церковь-то себе и построить. Участок нашелся. Да какой! Там не то что церковь, целый поселок построить можно. Прикинули, участков с двадцать по пол-акра получается. Вроде бы всем должно хватить. И тут началось!
       Как распределить-то? У одних дети, им, вроде, побольше надо, другие — молодые, им на будущий рост, а кто заявляет, у него родня еще едет, хочу чтобы и им рядом. Словом, пошел раздор. Еще и не купили ничего, а уж на этой шкуре медведя неубитого все чуть не рассорились. Ну, собрался у них там совет, решили ничего вовсе не брать, чтобы раздора не было. Ушла та земля, пустырем так и стояла. А тут недавно узнают, что купил ее такой же вот Пайлот, трак-стоп, как вот где я вас ждал. Да за два миллиона против тех шестидесяти тыщь, как тогда торговали. Ох уж тут сколько сожаления-то было! Все б обогатиться могли, коли бы знали.»
      Николай Иванович аж хлопнул себя ладошкой по коленке. В добрых глазах его сверкнуло, видно было, стяжающих братьев своих он осуждал. Да только что же тут осуждать?
     «Хорошо, что не купили ничего. - Ответил я помолчав. - Сейчас и вовсе бы переругались все. Начали бы вспоминать, кто сколько внес, да кто первый придумал.  Плавали, знаем...»
     «Что, простите?....»
     «Да это так. Поговорка. Церковь то построили? Или все в рент?»
     «Да построили бы, коли б согласие было. Только и тут беда. Тот пастор первый, с которым приехали, Богу душу отдал, а дьякона перессорились. Здесь же свобода, как хочешь Слово Божие трактуй. Один вон в Христианскую Академию местную учиться пошел, так тому чуть не анафему спели — веру отцов предал. Другой вдруг стал проповедовать, что Иисус от Иосифа рожден, а Троица Святая и вовсе выдумка. Куда с таким? Арианец прямо. Третий вроде за дело правильно взялся и несколько лет собрания вел, да народ в новой стране освоился, разъезжаться стал.  Из тех, пятидесятников, что тогда приехали, всего пять-шесть семей вместе держатся. Что тут уж арендовать? Дома у пастора собираются. Остальных какими только ветрами не разметало.»
       «Вы-то сами тоже, пятидесятник?»
       «Да нет, не скажу чтобы...  Есть разногласия. Мы с женой теперь просто, во Христа верующие.»
       «Все же к какой-то церкви принадлежать надо бы.»  - Поразмыслив ответил я.
       «А чем муж с женой не церковь? Сказано же: где двое или трое соберутся во имя Мое... А с нами еще и дочка. Соседи, друзья дочкины приходят, и дети их тут же. Начинаем с библейских чтений, Отче Наш читаем, и Символ Веры, и Хлебопреломление у нас. Все, как положено. И потом, это ж не церковным коллективом пред Богом восстаешь, не казармой, а каждый сам по себе, за себя ответ держит...»
       Я тут отвлекся.  Мне вдруг представилась Красная Площадь на первомай. Только вместо отрядов веселых заводчан и передовиков предприятий идут по брусчатке представители всяких вер да конфессий: буддисты тащят своего картонного позолоченного Будду, православные, предводимые разнаряженными попами в золотых шапках, бредут крестным ходом с хоругвями и иконами, за ними подтянутые баптисты в пиджачках с галстучками, жены их в легких косыночках, поют свои гимны, потом маршируют пятидесятники, всяк бормочет на неком языце, адвентисты тащят портрет своей Елены Уайт, весь в розовых розочках, мусульмане в белом, чукчи с шаманами колотящими в бубны, католики с Папой... Все тянутся мимо мавзолея, куда-то к Москва-Реке, в Царство Небесное. Стройными колоннами, на Божий Суд...
        Николай Иванович тем временем продолжал:
        «Я по церквам разным, слава Богу, походил. Православные — мы самые-рассамые, без нас — никакой тебе Благодати. А приглядишься — просто контроль над мирянами, ничего больше. И у католиков я бывал.  Папа у них  один всему властелин. Как скажет, так и будет. Тот же контроль. Да иначе и быть не могло. До римлян как дошло, что христианство за сила, так они его сразу в свою телегу запрягли. Так и ведется с тех пор. Особенно у нас, на востоке. А уж, наших, протестантских церквей, сколько я повидал — не счесть. И у всех свои заморочки.  Нет уж, мы уж лучше по-домашнему, в согласии. Ведь чего далеко ходить, живем-то все в Царствии Божием.»
       «К-как это?» - Я быстро взглянул не него: в тот момент я обходил медленно движущийся кэмпер, жилой фургончик, зло биемый ветром. Такому бы в тиши, у озерца где-нибудь стоять, куда в такую жуть поперся? Николай Иванович видно подумал то же самое. Притих на несколько секунд. Только, когда остался тот бедолага позади нас, продолжил, посмотрев еще в зеркало со своей стороны:
       «А так. «Царство Божие внутрь вас.» - сказано. Это вот «внутрь», по-гречески, означает так же и «посреди». И Павел говорит: «Ибо Царство Божие не пища и питие, но праведность, и мир, и радость во Святом Духе.» Пища и питие — это значит про нас, про земных людей. И Спаситель говорил, что Отец благоволил дать нам царство. Так кто ж нам мешает в праведности, и в мире, и в радости жить? А Дух Святой, так Он повсюду излит. Сказал же Спаситель: «Я с вами до скончания века.» Радуйтесь, христиане, любите друг дружку да Отца Небесного за все благодарите. Коли Спаситель с нами, так и Царство Божие среди нас есть.»
        Он закончил это с явной обидой, будто досадуя, что такого простого люди понять не могут. Я взглянул на него с улыбкой — интересный был пассажир, целую проповедь мне в одну минуту впарил.
        «Позвольте спросить вас. - Сказал я. - Вот евхаристия, причастие то есть. Это, по Луке понимать надо: «Сие творите в воспоминание обо Мне» или для вас это все же таинство?»
       Николай Иванович долго посмотрел на меня, словно захотел получше меня разглядеть. Потом сказал серьезно:
       «Конечно таинство. Перед причастием из Иоанна читать следует. Из шестой главы.»
       «А чем вы, по жизни, если не секрет, занимались. Смотрю, не только Писание хорошо знаете, но и про Рим рассуждаете. По профессии-то вы кто?»
         «Да какой там секрет. Фельдшер я. Всю жизнь сельский фельдшер. Медицинский работник.»
         «Видать платили вам хорошо, если в Америку можете кататься.» - Подколол его я.
         «Это зятю с дочкой спасибо. Второй раз мне вызов прислали. Ну и сестра помогла. Вот, еду...»
         «Еду! Да тут удивишься просто. А если б я мимо не шел, вы б так и сидели в этой Санта Розе? Тут расчет плохой. Можно и на несколько дней застрять.»
         «Ничего... С Божьей помощью.  Меня вон ночью высадил там, Петром зовут, а утром вы уж подобрали. Послал Господь. Спасибо вам.»
         Подумалось мне, что если б не та история, может и не собрался б в далекую Америку Николай Иванович. Не то, что вся родня, вся церковь переполошилась, так тот парнишечка всех озадачил.
         «Так вам поспать бы надо, после такой ночи.  Идите, Николай Иванович, отдыхайте. Вон там, в спальнике, какой диван. Не стесняйтесь.»
         «Спасибо, пока не хочется. Далеко еще до ехать?»
         «Да часов, думаю, семь, не меньше.» - Прикинул я.
         «Большая страна... И, смотрю, совсем не заселенная.»
         «Ну да. Большинство населения живет в пятидесяти милях от океанов. Тут у нас сторона ковбойская.»
         «Там где дочка моя живет, в Калифорнии, народу хватает. И наших там, русских да украинцев, немало.»
         «Дочка ваша тоже в русскую церковь ходит?»
         «Да нет. Они с зятем теперь американцы, понимаешь. Почти что двадцать лет, как тут живут. Внучки у меня едва по-русски понимают.  Какая уж там русская церковь? К американцам ходят. К харизматам.»
       «Как-то вы скучно про это. Что не так-то?» - Спросил я увидев, что Николай Иванович как-то вдруг сник.
       «А вот не так.  -  Лицо его словно потемнело. Я даже поежился. Он помолчал, словно решая, говорить или нет. - Не следовало бы мне братьев по вере осуждать, но и молчать тут христианину, считаю, нельзя.  По трем пунктам могу сказать, что у тех харизматов не так.» Видя, что я не возражаю он продолжил: «Во первых, с чего это они взяли, что Духом Святым управлять можно? Сказано «Дух дышит где хочет.»  А у них получается, что если попоешь, да поскачешь, да в ладоши похлопаешь, то, через четверть часа, Дух и явится. Так и вопрошают после плясок— чувствуете теперь Духа Святого присутствие?  Конечно, все наорались да наскакались, еще бы что-то там не почуять! А то!.. Я вот читал, так же и дикари в джунглях в там-тамы бьют, духов своих призывают. Те, тоже, слетаются.»
       Николай Иванович строго замолчал. Я, чтобы отвлечь, спросил: «Ну, а что же второе не нравится?»
       «А то что крестят кого попало. Я, поначалу, не очень-то и понял, когда сказали, что, кто крещение сегодня принять готов, пройдите туда-то, у нас для вас и одежды есть, и полотенца, всех приглашаем. Я было подумал, что это тех, с кем уже беседы провели, разъяснили как-то, подготовили. У дочки спросил, так ли мол? Она мне: «Вовсе нет — говорит. - Здесь у нас кого хочешь крестят. Препятствий не чинят.»  Как это препятствий? - говорю. - Человек же знать должен, что Крещение в смерть Иисуса означает.»
        «Ну а как бы вы это объяснили, вкратце?» - спросил я.
        «Вкратце! - Воскликнул Николай Иванович. Тут вкратце... Можно как Филипп: благовествовать об Иисусе. Но евнух-то тот, с которым Филипп говорил, был человеком еще не порченым, у него телевизора-то не было, что б его попортить. И богатством земным он прельщен не был. Хранитель всех сокровищ царицы Эфиопской будет ли о сокровищах мечтать? Да он рад бы от всего того злата избавиться — такая ответственность. Уж он-то злату цену знал!»
          Николай Иванович продолжал говорить, а я отвлекся на это вот, последнее, его замечание. Действительно, евнух тот, был человек особого рода, можно ли к нему всякого оглашенного приравнивать? Интересно пассажир мой проповедовал. Я что-то не припомню, чтобы раньше я эту заковыку где-то слышал...
          «И смотрю, в конце службы, правда, выставили наперед этакие ванны, баптистерии вроде, и давай, целую чуть не толпу, одного за другим в них сажать да кунать с головою троекратно. Ну, со словами какими-то, конечно, но разве можно так?» - Продолжал Николай Иванович. - «И это ведь...»
           Но я снова отвлекся от его размышлений. Вспомнилось, читал где-то историю, как дети притащили домой дикого котенка, и все переживали, что тот от них убежит. Кухарка знала, что делать. Она взяла котенка за шкирку, извазюкала все четыре его лапы толстым слоем топленого масла и шваркнула его в угол. Вылизав с удовольствием свои конечности, котенок тот до конца своих дней был предан щедрой своей хозяйке.  Не подобной ли схеме следовали те харизматы, рассчитывая, что раз уж искупали они новокрещаемого в своей церкви, там он и останется. С натяжкой, конечно, размышление такое принять можно, но что-то в этой аналогии есть.
        Я не стал делиться с Николаем Ивановичем этими своими мыслями. Слушал его, и чем далее он свои доводы о крещении развивал, тем более они казались мне знакомыми. Я воспользовался короткой паузой и спросил:
        «Я вижу вы книжку Шмемана читали. Водою и Духом.»
        «Что, простите? Кого вы назвали?»
        Я не стал уточнять, извинился, что перебил. Продолжил слушать, удивляясь, как размышления этого скромного сектанта-фельдшера перекликаются с мыслями искушенного православного богослова. Видать и правда — Дух дышит где хочет.
      «В общем-то логично вы рассуждаете. - Сказал я, когда тот закончил. - Ну а третье?..»
       «А третье, что это за проповедь? — держи карман шире.  Мне там наушник дали, так я все в переводе слушал.  Верь и будешь благословлен. Сегодня ты квартирку снимаешь, через год у тебя собственный дом будет. Сейчас машина у тебя не ахти, верь, мерседес получишь. Должность у тебя низкая — в начальники выйдешь. Спаситель мол и сам хорошими вещами не гнушался: хитон Его легионеры делить не стали, жребий бросали — вещь-то стоящяя! Ну и нам, значит, не грех попросить, чтобы потом пошиковать — вот мол, как нас Господь любит. И поверху того всего еще и, настойчиво: «сдавай десятину!» Десятина та, ветхозаветная, колену Левит была определена. Священствующим. В Новом Завете про то нигде нет. Мы по совести, по наитию душевному, церковь должны поддерживать, а не по букве закона. Тянуть с прихожан десятину — великий грех. Это как человека в Адамовы времена возвращать, как заново Христа распинать.»
        Здесь уж он, точно, надолго замолчал. Мне даже показалось осуждал Николай Иванович себя за несдержанность. Кто я ему, в конце-концов, такой? Он меня первый раз видит.
       Небо пред нами заголубело, серые тучи разорвались в веселые белые облака. Ветер хоть и не унялся, но дул теперь ровно. Было ясно, что дорогу теперь не закроют.
        «Я вас, дорогой Николай Иванович, вполне понимаю, и во многом с вами согласен. - Сказал я. - Только я вам очень не советую подобные мысли перед кем-либо в этой стране развивать.  По меньшей мере ваше мнение сочтут дурным тоном, по большей, вы можете попасть под суд за религиозный экстремизм. Осуждать какие-либо конфессии здесь попросту не принято. Здесь всякий волен за себя решать и выбирать. Держать ли, как вы выразились, карман шире, или, просто любить ближнего безвозмездно, отдавая ему последнее, в этом и есть здешняя свобода. Но есть и еще одна причина, по которой я бы посоветовал вам держать все это при себе. Десятина, как вы понимаете, неплохой бизнес. Требовать ее, конечно, грубо, но, как не странно, это работает. Вы помните мнение Достоевского? Он считал, что объявление Себя Царем Иудейским, было лишь внешней причиной распятия Христа. Федор Михайлович считал, что главной причиной убийства Спасителя было изгнание торгующих из храма. Так что советую вам поостеречься.»
       Николай Иванович, можно сказать, на меня прямо вытаращился.
       «Что-то для тракиста вы слишком того, неслабо рассуждаете. - Заметил он. - По образованию-то вы кто?»
       «Да,.. ничего особенного. Так... литературный работник.  Профессия не очень, потому что таковым образования частенько и не надо. Ври себе побойчей, сойдешь за умного.»
      «Так что ж теперь, шоферить что ли только осталось?» - Он посмотрел на меня строго, осуждающе, но я не прогнулся. Ответил лишь с усмешкой:
      «Помните такой сюжет в киножурнале Ералаш? Здоровый детина сидит за партой с мелюзгой и все задачки, что учительница задает, сходу решает. Входит девочка, говорит детине: «Иванов, ты что в третьем классе делаешь? Ты же в восьмом.» А тот отвечает: «Иди сама в восьмой, я тут у них самый умный.» Вот и мне тут, на дороге, хорошо. Деньги здесь очень неплохие и ни интриг, ни подсиживаний, ни ежедневного тебе вранья. Да и на какой это еще работе все только обрадуются, если ты припаркуешься в тихом месте и поспать пойдешь?»
       Николай Иванович как-то прямо крякнул от такого моего пояснения, собрался было возразить, но я поспешил тему сменить:
      «Давайте-ка я покажу вам  нечто интересное. Подтверждающее, кстати, ваши размышления.  Заодно и пообедаем.»
       Мы как раз приближались к самому краю штата Нью Мексико. Гленрио, кажется, то место называется.  Такая же голая бесконечная прерия, только расположился здесь  большущий трак-стоп с зазывающей рекламой ресторанчиков.
      Я притормозил и ушел на поворот.
       Эх, хороша погода весной. Такому бы всему лету быть! Так нет же, поднимется чуть не в зенит солнышко, придавит, и разогреется здешняя степь. Сорок градусов днем, тридцать ночью. Это по-Цельсию, а по-Фарентейту — еще страшней. Пройдется в высоте небес холодный северный ветер, закрутится воздух огромной бочкой, и загуляют здесь весенние торнадо. В зное и суховеях протянется лето, а потом, уж по осени, снова побегут по степи вприскочку легкие шары перекати-поля.
        «На Казахстан похоже.» - Сказал Николай Иванович, оглядывая даль.
        «Скорее на Афганистан. - Откликнулся я, вписываясь в разметку парковки. - Тут поюжнее будет.  Оставьте свою куртку в кабине, запаритесь только. Теперь уж совсем тепло.»
        «Мне Петр говорил, у вас тут на многих трак-стопах даже специальные вагончики ставят, как часовни, где службы проводят. - Говорил Николай Иванович, пока мы с ним шли к зданию, на котором красными буквами значилось “Russell's Travel Center”. - Тут тоже есть такой?»
       «Да здесь не то что вагончик, тут целый зал для верующих отведен. Службы по воскресениям, а открыто день и ночь. Можно всегда зайти, там огромный такой лик Христа на стене. Можно посидеть просто, помолиться, коли захочется. Только не затем мы здесь.»
       «А это, что такое написано?» - Николай Иванович задержался у стеклянных дверей с приклеенным на них листом, где значилось: «No shoes no shirt – no service”
       “Значит, что тех, кто босиком и без рубашки — не обслуживают.»
       Николай Иванович застегнул пуговичку у самого ворота, и мы прошли внутрь. Я с интересом не него посматривал. Он вовсе оказался не похож на тех русских мужиков, что глядят на все, прежде не виданное, хмуро — мол чего я тут не видал? Такие даже если и удивятся чему, эмоций не выкажут: цену и себе и всему вокруг знают. Таких еще хорошо Гончаров описал — увидят, скажем, груши, и уж тогда давай хохотать: да разве ж это груши? Вот у нас — груши. Да и пойдет про какие-то там ихние груши, что этим не чета, молоть — не остановишь.
       Торговый зал здесь обширный, народ проезжий, разный. Тут тебе и ковбой в шляпе объемом галлонов в десять да с такими полями, что и лошадь тенью укроет, и тракисты-дальнобойщики в футболках да бейсболках, прихрамывающие на одну ногу — это профессиональное, и байкеры в кожаных жилетках, с косицами, бородищами и очками темными в пол-лица. На всех этих людей Николай Иванович смотрел внимательно, безо всякого стеснения их разглядывая. Не смутили его даже полуодетые девчонки с голыми животами под кофтенами и в таких фривольных шортах, что чуть не задницы у них наружу светили. Видно и в Саратовской его области такое было уже не в диковинку.  Вспомнился мне рассказ одной знакомой, о том, как шла она по Нью Йорку, вполне даже одетая — свитерок под самое горло, да только вот наделил ее Господь выдающейся грудью. На эту-то, упакованную, грудь и наткнулся еврей в лапсердаке и шляпоне, читающий на ходу какой-то свой талмуд. Поднял глаза, увидел ее, красавицу, плюнул на мостовую и, взмахнув пейсами, поспешил на другую сторону улицы. Нет, Николай Иванович и на тех девчонок посмотрел с теплотой: молодость, чего уж тут скажешь!
         «Ох ты, гляди, какой! Да это чуть ли не мой ИЖ!» - спутник мой остановился у антикварного мотоцикла выставленного на краю зала. - Я на таком вот сколько лет поездил! А это что?» Он воскликнул совсем уж в удивлении, уставясь на еще более древний автомобиль Форд.
         «Это, - ответил я — начало  местного музея античных автомобилей. Пожалуйте сюда.» Мы прошли чуть в сторону, ко входу в обширный зал, в котором тянулись ряды того, что волновало души мужиков, заставляло их работать не покладая рук, манило просторами дорог, ветром перемен, несбыточной для многих мечтой. Здесь, посреди прерий, стараниями местного миллионера был устроен целый музей американского автопрома и сопутствующей ему меморабилии. Вдоль стен, расположились древние колонки с бензозаправок, автоматы продажи Кока Колы, стенды с модельками всяческих кабриолетов, ландо и грузовиков, и прочей, прочей, прочей ерунды.
        «Ну надо же... - Проговорил удивленно Николай Иванович, оглядывая зал. - А билеты где?..»
        «Все это — совершенно бесплатно. От щедрот Мистера Рассела, владельца всей этой бензозаправки. Так, одна из достопримечательностей знаменитого Маршрута 66. Гуляйте, смотрите сколько угодно. За погляд здесь денег не берут.» -  Сказал я.
       Хочешь получше узнать человека, отведи его в музей. Все равно в какой. Для интересного человека неинтересных музеев не бывает. Я старался держаться от Николая Ивановича в отдалении, предоставить ему побольше свободы, не давить ни присутствием своим, ни мнением. Тот обалдело рассматривал роскошные, сверкающие никелем бамперов и фар кабриолеты с кожаными сидениями, спортивные Шевроле и Доджи, шикарные Бьюики и Кадилаки пятидесятых, сороковых, тридцатых годов. Лишь раз обратился ко мне, глядя на нечто громоздкое, с нависающей вперед крышей, на колесах со спицами: «А это что ж такое?»
       «Наверное, Drawndouhlett,” - ответил я усмехнувшись.
       «А что, и вправду, была такая фирма?» - поднял удивленно брови Николай Иванович.
       «Да нет, не было никогда. Это я так. Шучу.» - Ответил я и снова отошел в сторонку.
       Николай Иванович подошел к одному из прототипов знаменитой нашей «Чайки» и долго стоял возле него в задумчивости.  Я понял, что это наше посещение музея продлится долго, но раздражения не испытал. Особенно мне стало все это забавно, когда Николай Иванович, покончив с разглядыванием всяких авто, углубился в изучение мелочей, разложенных на стендах.  Чьи-то бейсбольные биты и старые спортивные тапки, кепки, белозубые улыбки на черно-белых фото, жетоны полицейских, игрушки, сборники комиксов, курительные трубки, консервные банки, ушастые микки-маусы и бравые супермены — весь этот хлам достойный восхищения лишь Набоковской Лолиты, удерживал внимание Николая Ивановича, опутывал его трухлявой своей аурой, не отпускал, как мне показалось, тем же вопросом, каким задался и я, впервые это все увидев: ЗАЧЕМ?
       Николай Иванович остановился возле полномасштабного изваяния Мерлин Монро с поднятыми ветром юбками. Эта Мерлин была обращена ко взирающему на нее вытянутыми в поцелуе пухлыми губами.  Посмотрел ей в глаза и хохотнул, произнеся как бы про себя: «Вот похоть плоти-то!» Перевел взгляд на такую же, в полный рост, фигуру Элвиса Престли с зачесанным наверх пластиковым чубом.
        «Надо ж, какой! Love me tender love me long...” Это он не пропел, пробормотал только, но я, случившись в тот момент неподалеку, спросил:
        «Вы и по-английски поете?»
        «Да нет. Вспомнилось просто. У дочки пластинка есть, все, бывало, заводила. Тут поневоле...»
         Мы с ним еще долго бродили в этом музее. Я не торопил. Приотстал от него, вернулся к изваянию Мерлин Манро и долго рассматривал ее, поражаясь, как она похожа на ту самую Ингу, из-за греха которой и наладился в Оклахому Николай Иванович. Та же сводящяя мужчин с ума грудь булками, то же сложение, та же истома во взгляде. Только вот родинки такой, накладной у Инги нет и губ она не красит. Да только что в том толку? Красоту такую не спрячешь. Э-эх, история...
       Мы с Николаем Ивановичем пообедали в ресторанчике.  Я заплатил. Он смутился было, но на секунду лишь. Принял понимающе. На моем месте он поступил бы так же. Потом мы поехали дальше.
         Нависший над дорогой дорогой знак не остался без внимания моего пассажира.
        «Что такое там написали?» - Спросил Николай Иванович.
        «Написано, что мы покидаем Нью Мексико, Землю Очарования.»
        «Очарования..., Значит, многого я тут еще не видал.»
        «С большой дороги многого не увидишь. Возле той же Санта Розы есть интереснейший природный парк с живописным прозрачным озером, да и других красивостей здесь немало.»
        “Welcome to Texas” - Возвестил мой навигатор. Я перекрестился,  проговорив: «Помоги, Господи, в Техасе.»  Привычка у меня такая.  Пояснил: «Въезжая во всякий штат прошу высшего благословения. Помогает.»
       «А то!...» Откликнулся Николай Иванович и тоже осенил себя крестным знамением. Видно было — дело это ему привычное.
       Некоторое время пассажир мой молчал, задумчиво глядел вперед, я было подумал, что он от таких впечатлений уже подустал, и хотел снова предложить ему отправиться отдыхать, но он произнес:
      «Я вот все думаю. Про этот музей. Сколько ж там всего! И, заметьте, каждая из этих вещей, от автомобилей до жевачек, кем-то когда-то куплена, более того, сохранена. Люди деньги на все это тратили. Выбирали на что их потратить. Во что свой труд обратить. И человеков-то тех уже, должно быть, и на свете нет, а эта вот мишура земная осталась.  Лишь посмеешься да рукой махнешь: не унесешь же с собой ничего.»
      «Ну, у вас же тоже мотоцикл Иж был.» - Подколол его я.
      «Был. С коляской. Я на нем по работе ездил. Бывало больных в больницу доставлял.  Ну и по хозяйству, конечно. Единственное было средство...»
      Он пустился в воспоминания о молодых своих годах, о мотоцикле, рассказывал  как раз, темной ночью, пробирался по темной какой-то дороге, хорошей, с асфальтом, а она взяла да и оборвалась — не достроена была, а предупреждений не поставили, и так мол видно. А что разглядишь ночью в свете одной лишь фары? Здорово тогда расшибся.  Опять, как я и ожидал вернулся к тому, что видел в музее.
        Я ведь его с умыслом в музей тот автомобильный завез. Чтобы ему понятнее было, что с его племянником приключилось. Вовка с приятелями работали крышниками.  Платят там хорошо, да вот беда — простоев немало. Дождь или снег — к работе просто не допустят. А то бывает погода отличная, да смежники свою часть не закончили — начинать нельзя. Было и такое, что не тот материал завезут, и опять бригада сидит по домам.  Кто-то из поцанов вспомнил, что есть у его родственника в гараже старый спортивный Корвет. Это была первая машина, которую ребята можно сказать из могилы вытащили. Пол-года возились, но до ума довели. А потом, накатавшись на нем вдоволь, к удивлению своему очень выгодно продали.  Конечно же разыскали на свалках еще два таких же старинных спортивных авто.  Вовка, племянник  Николая Ивановича тогда строил себе дом.  Во дворе заложили обширный фундамент и возвели там просторный гараж с отоплением, кондиционером и покрасочным боксом. Для реставрации машин — лучше не придумаешь. Обошлась вся Вовкина собственность подороже, но затраты, конечно же, должны были с лихвой окупиться. Поцаны теперь все свободное время проводили в том гараже.
         Да ты посмотри, какие они длиннющие!» - Воскликнул вдруг Николай Иванович.  В этот момент мы обходили трак с удлиненным спец прицепом везущий лопасть ветряной турбины.  Тысячи таких стоят по полям, но пассажир мой видно не задумывался как огромен такой вот ветряк. Он с восхищением оглядывал плавные линии лезвия из стеклопластика, даже окошко приоткрыл и голову высунул на ветер.  Мы обошли один такой трак, потом второй, потом третий. Ребята видно только что тронулись, наберут скорость, попрут вовсю, только удирай от них. Вот ведь, блин! С таким грузом положено не более 55ти миль в час идти, но эти гонят всегда за семьдесят, удержу на них нет. Говори потом, что американцы законы свои соблюдают.
         «Вон, вон их сколько, ты только посмотри! - Николай Иванович теперь обратил свой взор на горизонт, где в мареве дня белые вертушки бойко вращали крыльями. - И сколько же стоит такой поставить?» Это было обращено ко мне. Я ответ знал.
        «Три-четыре миллиона. Окупаются года за два. Я говорил с установщиками. Возил им кабели, трансформаторы. Одна такая турбина может запросто обеспечить поселок домов в сто. Это все местный практицизм: чего ветрам зазря буянить? Пусть ток дают.»
        «Нам бы такие вот. У нас тоже ветров хватает.» - Помечтал Николай Иванович.
        «Чтобы такие турбины ставить, дороги соответственные нужны. Как их иначе довезешь?»
        «Это правда. С дорогами у нас... Там, у дочки, один знакомый, все хочет в горах, подальше, всею церковью поселиться. Чтобы вода своя, и электричество вот от такого ветряка. Школу для детей, врач свой... Что б без соблазнов.» Он замолчал, как бы уйдя в себя.
        Я не ответил. Что такую бредовую идею обсуждать?
        Вовка был невысок, крепок, круглоголов. Светлый ежик волос очень его молодил, а из-за веснушек на носу и щеках, смотрелся Вовка и вовсе подростком. Между тем был ему уже двадцать один год. Он все время хмурился и, казалось, делал это для солидности, но это было вовсе не так. Когда-то это был веселый работящий паренек. Потом он женился. С Ингой они выросли вместе: родители, пятидесятники, были членами одной церкви. Инга была девушка простая, ничем особо не выделялась, но замужество вдруг как бы распечатало в ней редкую красоту. Да какую! Изменилась ее походка, заблестели глаза, улыбка, чуть ироничная, осветила лицо. Было видно как хорошо зажилось ей без надоедливого родительского надзора. Вдруг оказалось, что она высока, статна и … желанна. Мужчины не могли оторвать от нее глаз. Женщины невольно качали головами. Стандарту моды Инга вовсе не отвечала, была она слегка полновата, носила платья, и вовсе не походила на тех девчонок-килек с костистыми плечиками и длинными ногами. Но где бы Инга ни появлялась, взоры обращались лишь на нее.  Косметикой она не пользовалась вовсе, но и без того другие женщины в ее присутствии меркли, становились обыкновенными.  И Вовка заревновал.
       Он не то что в чем-то недостойном жену свою заподозрил, она наоборот, от него предпочитала не отдаляться, всегда были они рядышком, но вот внимание, что постоянно было направлено на нее, начало Вовку злить.  Он бы для спокойствия дальше заднего двора бы ее не пускал, и она подчинилась бы — воспитана была мужа уважать, но у нее была хорошая работа в местном банке, она училась на финансиста в колледже, а регент церковного хора так и вовсе обойтись без Инги не мог, нужно было ей еще и на репетиции ходить, и каждое воскресение петь на виду у всей церкви, да как еще петь! Прямо талант у нее к этому был. В церкви даже посещаемость повысилась.  Замотанный, вечно чумазый и хмурый Вовка рядом с такой женой явно проигрывал, как тот Сенька не по которому шапка оказалась. Все бы ничего, да кто-то из мужиков сказал ему: «Ну и женился ты, брат!» Вовка слишком молод был, чтобы на старшего с кулаками кинуться, стерпел, но после этого соскочило в нем что-то с крючка. Стал он уж вовсе угрюм и неразговорчив.
        Ингу Вовка побил. В воскресение, дома, после церкви. Так это было для его женушки необычно и обидно, что она с криком бросилась из дома по улице, размазывая слезы по лицу. В родительский дом. Под глазом у нее набухал ядреный синяк. На беду местный полицейский ехал на своем крузере прямо навстречу  побитой зареванной domestic violence victim, то есть жертве домашнего насилия.
        Вовку одели в наручники, забрали в участок, а потом и в местную тюрьму. Судья,  учитывая отсутствие прецедентов, определил ему наказание в три месяца общественных работ, и Вовка, вместо привычных ему стройки и гаража, убирал теперь мусор по обочинам хайвеев вместе с хулиганами и бродягами.
       Для Инги история тем не кончилась. Синяк у нее сошел, но то, что милый ее Вова так по-звериному с ней обошелся, поранило ее душу. Она будто даже умом слегка тронулась. Все вопрошала: «За что?» Но кто мог ей на то ответить? То принималась она искать своего Володю по дому и в опустевшем гараже, то вспоминала, что он в тюрьме, и плакала часами, а то вдруг приходила в возбуждение и кричала, что вернется Вовка, она ему задаст, и, если тот только попробует... О пении в церковном хоре пришлось пока позабыть. Родители, да и вся община, не на шутку встревожились. Решили назначить Инге духовного отца, для проведения бесед. Такой нашелся. Серьезный, с университетским дипломом в психологии.
       Кончились те беседы — хуже некуда.  Когда закончился Вовкин срок, и пришел он с женою в церковь, вышла вдруг Инга вперед, к кафедре, и покаялась перед всею общиной в том, что согрешила она со своим образованным духовным отцом, и грешила с ним даже и не раз.
       На Вовку было страшно смотреть. Он поднялся, весь зеленый, двинулся было по проходу, но запнулся, упал...
       Ингу родители забрали к себе. Вовка вроде отошел, вернулся на работу. О неверной жене, казалось, не вспоминал. Но это только казалось.
       «Задремал я, что ли?» - Пассажир мой очнулся. Отключался он на целых полчаса. Я не беспокоил. Получилось бы — вставай, спать пора.
       «А это, что ж такое? Куда это люди идут? Ну надо же, что придумали!»
       Ничто от этого старичка не скроется. Угораздило ж его проснуться как раз, когда мы подъезжали к еще одной «достопримечательности» Техаса. В кавычках потому, что тут только посмеешься. В отдалении от дороги, посреди степи стоят здесь вкопанные под углом носом в землю остовы автомобилей. Вокруг толпятся зеваки, они же ходят туда-сюда по дорожке от парковки. Место это не остается без внимания проезжающих никогда.
       Я чуть притормозил.
       «Это Cadillac Ranch или, сказать шутейно, Ранчо Кадилакко...  Показатель местных вкусов. Объект культуры. Произведение искусства. Видите, как все это железо разрисовано? Всякий может подойти и добавить. Хотя бы свой автограф. «Здесь был Вася.» Подруливать туда, к сожалению, уже поздно. Если только разворачиваться.»
       «Да нет, не надо! Чего уж там смотреть? Надо же, что удумали! Чепуха какая-то, право слово.»
        «Здесь не так все просто.  Видите, машины как бы уходят в землю. Как бы ныряют в нее, словно стремятся в свою могилу. Из праха созданы в прах и обратятся. Это как раз все о том же, о похоти, желаниях, страстях... Да, я читал недавно, что несколько лет назад их додумались перекрасить в цвета радуги, в поддержку какого-то там гей парада. Не прошло. Здесь Техас. Ковбои не поняли, и все машины опять расписали как было».   
          «Надо ж, срам какой... Как Господь терпит? Погубил же Содом и Гоморру, да и Павел куда как ясно о том говорит: мерзость перед Богом. А всё то тут то там про то слышишь. Ни одно вон ваше кино, американское, без того не обойдется.»
          Я лишь пожал плечами. Что тут ответишь?.. Николай Иванович смотрел вперед на дорогу, но видно было, думал о чем-то. Будет сейчас история — подумал я, и точно...
         «У нас там один... Я его, считай, сколько уж лет знаю. - Николай Иванович произнес это с горечью, словно не стоило бы рассказывать, да не лежало на душе, просилось на волю. - На свадьбу к ним попал. Совсем молодые тогда еще были, я в оркестре нашем на трубе играл, ну и поехали в соседнее село. Человек триста наприглашали. Всю округу. Палатку такую огромную построили, крыша пленкой, помост установили, на нем жених, невеста, родители... Все в цветах, богато, пышно... А потом невеста, как положено, вниз сошла, села на стул, а подруги с нее должны фату снять. Медленно так снимали, а она как вдруг заплачет. Я подумал, так просто положено, а она ревет, понимаешь, вдрызг. Чем дальше, тем страшней. Ее успокаивают — перебор мол, а она еще пуще.  Не унять. Все аж протрезвели. Ну ладно, успокоили как-то. А потом оказалось, не зря так ревела.
       Не поверите, она ему шестнадцать детей родила. Начали там, а потом сюда переехали, и все без перерыва. И все живы. А он такой кабан оказался похотливый, все от нее гулял. Да ладно бы только по бабам, а то и с мужиками путался. Прямо бес в нем сидел. Дом-то полон народу, у детей друзья, подружки, так он и к ним... И сына своего туда же.  Тот в открытую гомиком стал, и без стеснения так и говорил — меня папа научил. Калифорния, у них там не в диковинку.  И не стеснялся вовсе.
          В конце-концов доигрался. Забрали его. Не зря тогда невеста плакала. Словно в воду глядела. Такой срам! Кто-то заявил, стали разбираться. Человек пять подтвердили, что домогался. Адвоката хорошего нанял. Тот отбрехаться на суде помог, но сказал из Калифорнии уезжать. Переехали на восток. Там этого под наблюдение какое-то поставили. Такой вот верующий...»
       «Повезло ему. - ответил я. - Я знаю мужика на двадцать шесть лет в тюрьму загремел за малолеток.»
       «На двадцать шесть лет!!! - Воскликнул Николай Иванович пораженно. - И сидит?»
       «Да года четыре уж как сидит. И до звонка отсидит. Тоже, типа вашего, только детей столько не настрогал. Там вообще история дурацкая. Девчонки две, русские, лет по семь-восемь, сестры, пошли в соседский двор поиграть. Там батут поставили, прыгают все, хохочут. Американская, местная семья. Девочка там, постарше и рассказала между делом, что в школу тетя специальная приходила, говорила про то, что делать с мужчинами всякими нельзя, а если кто-то такое что предложит, обязательно сообщить. А эти сестренки-малолетки — хи-хи, а мы со своим дядей это делаем, и очень даже весело. Он с нами играет, конфетками за то кормит. Ну и дальше — прыгать. А американочка побежала домой и родителям рассказала, что за игры такие по соседству.  Те, не раздумывая, в полицию позвонили. Приехали копы, по разным углам сестренок развели и опросили. Ну, мужик тот, верующий, блин, дома сидит, чай пьет, а тут приходят, раз-два и в тюрягу его. И с концами. На суде двадцать шесть лет и впаяли.»
       «И поделом! Поделом! - Вскричал Николай Иванович. - Таких стрелять просто надо. На месте. Ишь, подлец! Правильно его! Нам бы такие законы!»
       Он еще долго тихо кипел и даже как бы отплевывался от услышанного. Я даже пожалел, что разговор тот поддержал. Зачем? Что за тема? Всякой грязи вокруг полно, сказано ведь: «мир во зле лежит», чему ж тут дивиться? Захотелось все это как-то размочить, хорошее что-то вспомнить. А что хорошее? Хорошее лежит, худое далеко бежит.  Хорошее не очень-то интересно, хорошее — норма. Я множество знаю очень неплохих людей, и местных и наших, до только что про них расскажешь? Живут себе спокойно, а вот чтобы особенное что-то, или геройство какое. Что-то и на ум ничего не шло.
        Прерия сменилась всякой застройкой. Склады, бензозаправки, придорожные гостиницы,  дворы баз со всякой техникой — село ведь. Зазеленели бульвары, улицы. Потянулся город Амарилло.  Николай Иванович настолько был расстроен, что даже и не интересовался ничем. Смотрел себе вперед на бег автомобилей и таких же как мы, большегрузов.  Я не беспокоил. Сам вдруг улетел далеко. В Оклахомскую зиму.
        Ну да. Бывает и такое.  В прежние годы, говорят, и почаще случалось. Я сам видел хронику тридцатых, где жители Талсы бегали по льду замерзшего пруда в городском парке на коньках.  Такого при мне не случалось, но вот снегопады, точно, бывали. Да какие еще обильные. Чуть не по полметра снега за ночь выпадало.  Это еще ничего — детям радость, школы нет.  Так же, как и в России, достанут куски пластика, картонки, катаются с горок, снеговиков лепят, в снежки играют. Расчистят кое-как дороги, жизнь опять потечет. А спустя дня три, глядишь, и вовсе все потает.      
          Куда хуже бывает, когда пойдет дождичек, похолодает, приморозит, а потом опять дождичек со льдом и опять мороз, и тут уж, действительно, проблема. Хоть на четвереньках ползи, да только куда? Жизнь в городе совсем замирает.
          Лед обрывает провода, целые районы остаются без тока, деревья не выдерживают, роняют могучие обледенелые ветви на крыши домов и дороги. Машины улетают в кюветы, бьются. Городские службы хоть и стараются, но всюду им поспеть мудрено. И везде лед, лед, лед... И холод. Противный, мокрый...
        В такой вот вечер сидели дома четыре русских поцана. Запаслись пивом, провода оборвало — не беда. Подключили к сети генератор, огонь развели в камине. Музычка,  бильярд... Хорошо так вот, среди недели оттянуться, тем более, что завтра на работу не вставать. Стройка закрыта.
        Всё смеялись — хлопнули дверцей машины, а в лесу деревья — слышно было — бам, бум, хряп... Столько льда намерзло, что малейшего колебания воздуха достало, чтобы иные ветви обрушить.
        По телеку новости. Полиция и пожарные сбилась с ног, не успевают отвечать на вызовы. Диктор орет, что власти просят не звонить по пустякам, только если уж совсем невмоготу. Постараются прислать вертолет. На экране полицейский патруль пытается тащить кого-то из канавы. Куда там! Все скользит, никакого толку. Вспомнил вдруг кто-то из парней, что стоит тут в гараже спортивный потрепанный джип, на котором они летом развлекаются: крышу откинут, стекло на капот положат и гоняют по лесу, паляют на ходу из карабинов, а то загонят джип в болото и давай от туда выбираться. Мальчишки, что скажешь... И цепи на огромные те колеса есть. Да такому коню любой лед — потеха. Тут же загорелись у поцанов глаза. Бросили они свое пиво, прихватили бензопилу и крепкий трос да и двинули в город. До самого утра тащили они кого-то из канав, пилили толстые ветви, растаскивали джипом завалы, даже какого-то кота спасли. Домой вернулись лишь следующим утром. Грязные, продрогшие но донельзя счастливые.
        «Сашка там был Фомин, Андрей, его брат, кто-то еще, я уж не помню, и, точно, Вовка Царев.» - Закончил я свой рассказ. С умыслом Вовку назвал.  Посмотрел на Николая Ивановича, но тот вида и не подал.  Вида-то не подал, но в глазах его все же сверкнуло.
       Четыре друга... Как-то понадобилось на одной из церквей кровлю обновить.  Начальство их подрядилось, но не учло, что на колокольне, перед самым крестом, высокая стрельчатая пирамидка, покрытая особым шифером, тоже нуждается в поправке. Когда церковь строили, собрали пирамидку с крестом внизу да подняли на высоту дорогущим краном. Такой же дорогущий подъемник надо было и теперь заказывать, чтобы доставить туда рабочего, да только ни в какую смету подъемник не влезал.  Да и зачем подъемник, когда поцаны вон есть?
        Под пирамидкой еще один узенький крышный скат. Там еще кое-как держаться на ногах можно. Можно даже что-то и делать, а выше вот... Короче, в газете городской была потом на первой полосе статья про crazy Russians и фото кого-то из тех поцанов, зависшего на веревке под самым крестом, работающего одной рукой. Инспекция техники безопасности хотела было потом дело на их кампанию завести, да работа была уже закончена. Так и заглохло.       
         «Хотим его в армию уговорить пойти.» - Сказал Николай Иванович.
         «Кого?» - Я посмотрел на него удивленно.
         «Да Володьку. Я ж вижу, что вы все знаете. Такая история... Прямо спятил парень.»
        «Не выйдет. В армию с судимостью не берут.»
        «Как это?..» Николай Иванович взглянул на меня с испугом. Я разрушал последнюю надежду Вовкиной родни.
        «Да так. Тут требования к призывникам очень высокие. И «нормы ГТО» надо сдать, и оценки хорошие в школе получать, и правила движения не нарушать. Из десяти желающих в армию США попасть принимают лишь одного-двух.»
        «Мать честная... А что же делать?»
        Я в ответ лишь плечами пожал. Откуда ж мне знать, что с таким парнем делать? Не сдашь же Вовку в сумасшедший дом. Вот туда бы, точно, взяли.  Я сам такому вот «приему» свидетелем был. Подрабатывал я тогда доставкой пиццы. Достался мне заказ в местную психиатричку. Нормальное здание, без вывески, на дверях звонок, глазок, потом камеру привесили. Этакое «гнездо кукушки». Я и не знал, что это стационар для буйных. Мне менеджер разъяснил. Там приемная, окошко. Называешь для кого, ждешь, приходят, расплачиваются. Обычное, в общем-то дело. Я там не раз  бывал. А однажды, вот так меня пропустили, а за мною в дверь еще кто-то. Мужик какой-то угрюмый. Подождал, пока я говорить у окошка закончил, и туда же. Забубнил что-то. Ему говорят: «Подождите.» Спустя минуты две открылись двери, пришли щупленький какой-то, видно врач, и два дюжих санитара. «Что случилось?» - Спрашивают. Тот им: «Один оставаться не могу. Все время как обижен на кого-то. Никто меня не любит. Никому я не нужен. На работу не хочу, и все хочется в морду кому-нибудь дать.» Я даже про себя хохотнул — простой советский человек. Такому бы пинка, и иди гуляй: в норме. А медики эти вовсе так не подумали. Открыли свои тяжелые стальные двери и увели угрюмого. Даже как зовут и где живет не спросили.
           А уж Вовку, с его загибоном, посадили бы, точно, в самый-рассамый дурдом. Хорошо еще хоть до дела не дошло. Раскололся парень в своих намерениях. И ведь как выяснилось то... Просто жуть.
          Инга уж несколько недель оставалась у родителей. На улицу носа не показывала. «Духовный отец» ее из города смотался. Вовка жил один, вроде бы чуть отошел, ходил на работу. С разговорами к нему не лезли.
         Раз собрались всей кампанией на ган-шоу. Большую распродажу всякого оружия. У поцанов этих стволов и так по полному набору, а все неймется. Зал самый большой на местной ярмарке, народу полно. Ходят, прицениваются, смотрят, кто-то что-то покупает. Я эти ган-шоу не очень-то люблю. Когда-то я и сам оружием просто бредил. В детские еще годы. Помню, мы с приятелем специально в Музей Советской Армии ездили, чтобы на всякие пистолеты-пушки посмотреть. И представить я себе не мог, что буду когда-то и сам с пистолетом за поясом ходить. А тут стволов этих на каждом столе навалено как дров. Даже скучно смотреть. Разве так продавать надо? Надо чтобы торжественный такой павильон, где-то в глубине парка. К нему дорожка в кипарисах. Внутри тишина, полумрак, и только посредине, на возвышении, под стеклянным колпаком покоится на бархате шестизарядный Кольт. Вот тогда — уважение. А это что?...
          Ладно, так... фантазии. Короче, пошли поцаны вдоль рядов, а Вовка где-то сзади приотстал. Посмотрели, он возле прилавка со всякими ножами задержался, что-то там разглядывает. Ну ладно. Ходят дальше. Опять нету Вовки. Опять он все там же. Возьмет длинный ножик, разглядывает, на баланс пробует. Даже на зуб. Ребята подошли, хохочут, спрашивают: «Зарезать что ль кого хочешь?» А тот и отвечает без смеха: «Хочу. И зарежу.»
        Блин! Оказалось, вычитал Вовка в Библии, во Второзаконии, страшное место: «Если найден будет кто лежащий с женою замужнею, то должно предать смерти обоих: и мужчину, лежащего с женщиною, и женщину; и так истреби зло от Израиля.» Поцаны от такого даже растерялись, а Вовка ножик тогда купил. дорогущий. Больше трехсот баксов за него отдал.
         Вот эта непомерная цена и напрягла все сообщество. Стало ясно: Вовка это всерьез — зарежет.
        Говорил с ним пастор, объяснял, что христианин не по Ветхозаветному Закону живет, а по Благодати. Что Христос Закон тот жертвою своею исполнил и ко кресту пригвоздил.  Что нам прощать врагов своих надо и молиться за обижающих нас, что заповедям Спасителя не следовать — все равно что Бога Вседержителя ослушаться. «Ты что, спасение свое отвергнуть хочешь?» - Вопрошал пастор.
         Убеждал и бригадир, дядя Миша, говоря, что сказал Христос блуднице: «И я не осуждаю тебя, иди и не греши более.» Инга не в мести, а в любви нуждается, ее следует простить, как простил бы Спаситель, а ножик – соблазн дьявольский. Его в речку надо бросить и плюнуть вслед.
        Даже из друзей-приятелей кто-то вспомнил, как говорит Господь: «Мне отмщение и Я воздам.»  Мол Бог не Тимошка, видит немножко.
        Вовка слушал, и отвечал лишь, что не нарушить закон пришел Иисус, а исполнить. Что если бы что другое, а про это точно написано, что делать. Значит, если исполнит, в вину ему не вменется. И опять было ясно — зарежет.
        Про то заговорили все, и перепуганная Ингина мама побежала к адвокату с вопросом «Что делать?» Тот убедил без промедления оформить на Вовку Protective Order.  Такой вот Защитный Приказ — мера очень эффективная. Применяется против потенциального агрессора: домашнего насильника или всякого возможного обидчика, от которого исходит угроза. Так как у Вовки одна судимость за побои уже была, судья долго разбираться не стал, утвердил Protective Order сроком на пять лет. Теперь Вовка не мог приближаться к Инге на расстояние мили, не имел права общаться с ней ни лично, ни через знакомых, ни звонить ей, ни писать. Нарушит — тюряга.
         Так как дом молодых был оформлен на них обоих, а родители Инги жили меньше, чем за милю, Вовке пришлось из дома убраться.
         Решение такое перебудоражило всю церковь. Вовка-то дом свой строил сам, с друзьями, жить-поживать да детей наживать, а теперь вон что. Может она еще и дружка своего, потаскуна, туда приведет? Судья же и его, «отца духовного», в ордер тот записал.   Инга на люди так и не показывалась, а Вовка в церковь ходить перестал по той же причине: это было место, где она могла появиться.
        Жил он теперь у каких-то родственников, на работу ходил, но ни на рыбалку, ни так, погулять, друзья вытащить его не могли. И в гараж путь был заказан. Вовка все сидел за закрытой дверью, выходил лишь поесть, был молчалив и угрюм.  Было ясно — намерений своих не оставил — жди, зарежет.
         Церкви все это сплоченности не прибавило. Тут было полно родни с обеих сторон и чего только про то не говорилось. Общее было — чего к властям пошли? Само бы утряслось, уладили бы глядишь, а теперь вон что...
        В эту-то всю жуть и ехал Николай Иванович.
        «Вовка сам виноват. - Говорил Николай Иванович. - Что он тогда на нее набросился? И ее понять можно: обидно ж! За что прилетело-то? Был бы посдержанее, глядишь бы и жили себе спокойно. Девчонка-то она, говорят, хорошая.»
        «Да нет. - Ответил я. - Тут вы не правы. Рано или поздно все одно бы случилось. Не следовало ей замуж за Вовку идти.»
         «С чего ж так?» - Он посмотрел на меня с вызовом, словно обиделся за племянника.
         «Здесь говорят, «home violence and adultery never happen ones”  то есть домашнее насилие, и блуд, одним разом не обходятся. Вовка из тех, что в жене мамку ищет. Ждет, что все так теперь и пойдет, как при маме было: в доме чистота да уют, обед готов, за ним уход, да еще и добрая такая, теплая, и в постели с ней вместе. Лучше, чем с мамой. А Инга совсем другая. Знаете, такие семьи бывают, где дети по струнке, и никакого баловства?  Мне вон одна женщина рассказывала, отец у них только Библию читать позволял. В доме других книг и не было. А потом откуда-то ему «Сын Полка» книжка попалась, так не то что сам прочел, всех детей заставил. Теперь две книги дома было. Инга та, как раз из такой семьи.  Замуж отдали — теперь муж и в ответе.  Было б все это в России: муж хмурый, как папаня, да строгий, может она б и прогнулась. Платочек на голову, морду тряпкой, кротость да покорность. Да только тут Америка, и Володька вовсе не деспот. Родился уже тут. Если бы не родня и не мужики на работе, по-русски бы и не знал. Они ж тут меж собой, молодые то есть, по-английски щебечут.»
        «Поди ж ты!...» - Подивился моим словам Николай Иванович. Такое ему явно было неприятно услышать.
        «Это, Николай Иванович, очень важно понять. Дети тут растут между двух культур, между двух наборов правил, меж двух моралей. Одним боком они среди  русской родни, со всеми ее прибабахами, другим они уж американцы, с местными понятиями. Вовка постоянно среди Русских мужиков терся: и на работе, и на рыбалке, ну и набрался от них «мудрости жизни», а Инга в банке работала, среди местных. Ее полгорода знает, и все ей «Hi!” К красавицам приставать здесь нельзя: «Дэвушька, пойдем туда-суда погуляем» никто не предложит, в тюрьму за домогательство можно попасть, но по-доброму, конечно же, улыбнуться. И без стеснения. Она и привыкла, что все ее любят. Ничего худого, правда, не сделала. Вела себя, как все себя здесь ведут: петь хочется — пой, улыбаются тебе — и ты не стесняйся, всем ты нравишься — ну и смотрите себе наздоровье, я и сама себе нравлюсь. Были б вокруг только местные, проблемы бы и не было. Так нет же, наши-то другие. По ним — так много себе позволяет. А та, блин, простая душа — распевает себе в церкви громче всех. Ну, Вовка, как Шариков того кота: «поучить» ее захотел. Может и поняла за что, как вы сказали, «ей прилетело», да принять не захотела. А тут еще этот, «отец духовный». Полная Вовке противоположность. Надо ж, додумались! Такого козла в огород...»
       «Что ж делать теперь?» - Спросил Николай Иванович обескураженно.
       «Увозить вам надо Вовку вашего отсюда подальше, а то он ее и впрямь зарежет. У него и выхода другого нет, разве что себя порешить. Она его, покаянием этим своим принародным, на такую тумбочку поставила, что все теперь на него только и смотрят, как в театре. Гаже мести и не придумаешь.»
        «Неужто ж она так ему мстила?»
        «Что бы осознанно, так может быть и нет, да так уж получилось. Нашептал ей бес, наделал делов.  Вовка теперь прям как Онегин.»
        «Как это?»
        «Да очень просто. Онегин в Ленского стрелял на радость дуракам. Слишком известной их ссора стала. Хоть и презирал Онегин весь тот деревенский люд, трусом среди них прослыть не хотел. Потому приятеля своего и угрохал.»
       «Нет, тут не так. - Заерзал на своем сидении Николай Иванович. - Нельзя так. Не по-божески. Я считаю, если она в церкви про то покаялась, то вся церковь и решить должна, что делать. А то цирк вон устроили. Только про то там и разговору.  Ишь, что придумали! Вовка теперь на собрания и ходить не может, потому что Инга там может быть. А он в этой церкви вырос.»
       «Так и она там выросла. А теперь вроде как тронутая. Нет-нет да спросит у кого-нибудь: «А Вовка меня не зарежет?» Ей в ответ: «Да нет, пошутил он.» А она посмотрит в пол, глаза стеклянные, и спрашивает: «А где он?» Не раз уж такое было. Вроде как скучает она. По решению суда получается, нельзя им вместе быть, и точка. Я знаю историю, после такого мужик к своей жене еще долго по ночам в окошко лазил, так и жили. А тут чуть не двести человек на них смотрят. Если донесет кто...»
       «Что это там такое, впереди?» - Спросил Николай Иванович вглядываясь в даль. - Никак крест? Какой высокий-то!»
       «Крест и есть. Высота с двадцатиэтажный дом. На всю страну знаменит. The cross of Groom. Местный миллионер поставил.  Там и Голгофа сделана, и скульптуры в натуральную величину, как Спаситель Свой крест несет. Все бронза. Хорошо представлено. Впечатляет. Сначала один такой крест стоял, потом в Иллинойсе подобный поставили, даже повыше этого. Потом где-то еще. Подъехать нам вот только туда нельзя. Для траков парковки там нет. Так смотрите.»
        «Мать честная... какой же высокий! А что ж никого там нет? Закрыто, что ли?»
        «Открыто всегда. Там же «Здесь был Вася.» не напишешь. Заберут. Бывает, останавливается народ. Ходит, смотрит. Не так много, конечно, как на Ранчо Кадилакко. Да и что удивляться? Сказано: «Не многие находят тот путь.»
       Мы зачарованно смотрели на вырастающий в небо белый крест. Здорово он поставлен. Пока смотришь, как приближается, о чем только не подумаешь. Читал я  недавно, у какого-то богослова, о кресте. Распятый на нем Спаситель телом Своим указывает путь к Богу — это вертикаль, а горизонталь — руки Христа, которыми Он объемлет мир. Красиво.
      «Спаси, Господи, и помилуй!» Проговорил я и перекрестился. Перекрестился и Николай Иванович.
       Про Вовку и его «бразильские страсти» мы больше не говорили. Николай Иванович сидел задумчивый. Потом произнес:
       «Какая страна!... Все здесь огромное. И грузовики, и дороги, и крест вон какой воздвигли. И миллионеры... Один вон, музей бесплатный, другой — вишь как Христа прославил. Нам бы таких. Тут задумаешься.» - Он как-то завозился словно поудобнее усаживаясь, но посмотрел назад, в спальник, на широкий диван, и сказал: - Пойду-ка я отдохну, если вы не возражаете.»
       «Так давно пора! - поддержал я. - После такой-то ночи. Устраивайтесь там поудобнее. Одеяло на верхней полке, возьмите. Подушка там есть. Отдыхайте.»
      Николай Иванович снял кроссовки, протопал по моим коврикам, через минуту он уже спал. А я все летел по хайвею, подгоняемый ветром, теперь уж попутным, домой, в свою Оклахому, напевая тихонько: «Степь да степь кругом...»
       Что сталось с Вовкой? Он уехал к своему двоюродному брату в штат Вашингтон. На каком-то махоньком суденышке они с командой русских мужиков ходят в Тихий Океан. Ловят рыбу.
      Инга вышла замуж за американца. Офицера. Живут в Вирджинии. Она, я слышал, нарожала ему уже трех детишек.
      От Николая Ивановича я получил на прошлой неделе имэйл. Пишет, что коза, которую завели они с женой прошлым летом, надежд не оправдала, козлят так и не принесла. Зазря платили за вязку. Пустили ее на котлеты. А в целом живут они хорошо. Он снова собирается в гости к младшей дочке в Америку. Бог даст, еще с ним увидимся.