Чего ждут души? рассказ-притча о Радонице

– Ты слышал, не придут они в этом году?

– Да, слышал. Грустно… Карантин у них. Переживают. Эх, не о том переживать надо… – с этими словами Иван Иванович поморщился от солнца, ослепившего его яркими лучами из приоткрывшейся двери.

Они стояли посреди бескрайнего поля, с редким туманом, едва осевшим на далекий горизонт. А дверь… огромная двустворчатая дверь с красивейшими вензелями по краям странным образом открывалась из небес. И не всегда открывалась – только для того, чтобы впустить кого-то. Достойного впустить.

– Там рай? – Рядом стоявший Леонид все время прикрывал лицо руками – так несносны оказались ему эти яркие лучи.

– Нет еще… Там суд. Дела наши пересматривают время от времени.

– Думаете, есть шанс?

– Есть надежда. Её никто не отнимет.

Они сделали шаг вперед, с нетерпением поглядывая на длинную очередь. «Эх, ждать еще, целую вечность!» – с печалью думал Иваныч.

– Всегда с конфетами приходят, – вновь мечтательно заговорил Леонид. – И печенье приносят… овсяное.

– Приятно, когда приходят. Да?

– Да…

– А что ты чувствуешь?

– Я?

– Да. Когда они конфеты едят…

– Тоже приятно… наверное… Имя называют, Царствия Небесного желают.

– Царствие… – Иван Иваныч посмотрел мечтательно вверх, где у подножия облаков в солнечном ореоле светились двери. – Я вот за полгода после смерти почти до врат Алтаря дошел…

– И что? Не впустили?

– Не успел войти. Грохнулся оземь… Думал, на куски разлечусь.

– А что так?

– Да что? Дети мои заказали молитвы на полгода, свечи ставили… И тут шарах… наследство начали делить! То меня проклинают, то друг друга. Грызутся, как собаки, а у меня сердце рвется.

– М-м-м, – задумчиво хмыкнул Леонид. – Сердце?

– Ну… не знаю что, но боль дикая.

– Помню, мои на сороковой день дебош устроили. Прямо там, у почивальни… где тело осталось. Они песни блатные горланят, самогон хлыщут, а я горю, куда деть себя не знаю. Жуть такая! И сделать ничего не можешь – вот в чем беда. 

– Самогон?

– Ну да. Бывало, злоупотреблял. А эти рады стараться. Сидят тут, приговаривают под каждую рюмку: «Батя любил этот самогончик». А я вокруг бегаю и ору: «Да что мне ваш самогончик, олухи? Я покоя хочу! Горю заживо! А вы еще масла в огонь подливаете!» Так до них докричишься, что ли?  При жизни не мог, а то…

– Да, самое трудное, что ничего им не подскажешь. Им кажется нет нас, и ничего не сделаешь. Кончено всё! А как ты объяснишь, что совсем не кончено? Вот пока не поймут, мучайся тут… душой своей.

– Эх… знал бы я, что тут так тяжко будет, так по-другому жил бы… наверное…

– А за тебя молились когда-нибудь? – Вдруг спросил Иван Иваныч, чем вызвал растерянность собеседника.

– Мне кажется, да. Было мгновенье радости… Знаешь, мимолетная тишина такая. Вот будто изнутри сияешь. Я уж думал, вот оно спокойствие долгожданное!

– И кто?

– Да дочь моя мимо церкви шла, вспомнила вдруг. Свечу поставила. Снился я ей, что ли. Они-то думают, что мы тут по снам путешествуем, как на курорте. Подсказываем им что-то.

– Это да. А вот свеча – это хорошо! Мои, бывает, на службе молятся. Редко такое случается, раз в год может. Вот тогда радость! И надежда появляется, что опять ко вратам Алтаря поднимусь.

– Хорошо там было?

– Что-то невероятное! Объяснить тяжело… но на земле такого счастья не было. Я вообще не могу понять, что там за счастье было. И было ли… как-то урывками все помню. А вот там…

– Да. Света хочется. Вот того самого – тихого… Любви! Вот! – Вдруг спохватился Леонид. – Любовь тогда была, когда свеча горела.

– Любовь – это сила! Как им дать знать-то? О том, что конфетки пусть нищим раздадут, а нам вот свечу бы… молитву… Чтобы Бог ближе к себе подпустил.

– Эх, смотри! Это же Лидочка! Вне очереди помчала. И прямо в двери вызвали. Видал?

Мимо них порхающим шагом пролетела худенькая женщина в длинном развивающимся белоснежном платье. В одно мгновение её поглотили золотые лучи, вновь ослепившие стоящих в очереди.

– Лидочка, из триста восьмого сектора? – Удивился Леонид. – Новенькая что ли?

– Да.

– А когда это она успела? Прямо в двери, без очереди?

– Есть тут такие. В храм ходила, людям помогала. А за нее сейчас не просто молятся, частички вынимают.

– Частички?

– Да, служба такая особая. Это тебе не конфетки с печеньем. Хлебец святой такой, об упокоении молятся, имя читают, частичку вынимают. И потом вкушать дают. Эх, еще одна радость да любовь. Помню, один раз мне удалось порадоваться. Мои заказывали… литургию с частичкой.

Иван Иваныч расплылся в блаженной улыбке.

– А на моих нет надежды… – раздосадовано проговорил Леонид. – Они скоро по одному тут окажутся… Эх, знали бы, что покоя тут нет совсем. Вот разве что в Радоницу. А то совсем ведь тяжко…

– О, меня вызывают! – Лицо Иваныча необычайно засияло, будто те лучи, что из двери показывались, его осветили изнутри. – Несколько шагов вперед можно сделать. Радость-то какая! Пока, дружище. Даст Бог, в Раю увидимся. Может и тебя вымолят. Радоница сейчас! Особое время…

– Ты… это… – вдогонку воскликнул Леонид. – Вдруг чего, помолись там за меня у ворот Алтаря! Вдруг опять поднимешься.

– Даже не знаю… если пустят, помолюсь, – пожал плечами Иваныч. – И за живых твоих помолюсь. Может опомнятся.

– Может… – махнул рукой Леонид. – Если Небо позволит!

– Да, все решает Небо, – пробормотал окрыленный Иван Иванович. – А вот конфетки причем, сам не пойму…