Мёртвый снег

1 (тяжёлое небо)

  Сегодня холодно. Сыпется редкий мелкий снег. Серые пепельные облака сплошным пластом застелили небо. На старом Арбате почти никого не было, с одной стороны бродил пожилой грязный мужчина в большой шапке-ушанке, вдалеке медленно шагала женщина с мужчиной, а с позади возле грязного давно затухшего фонтана сидел человек тридцати лет, выглядевший на сорок пять, рядом с ним уныло бегала худая собака. Я спокойно шёл через эту местность, почти посередине Арбата и само Время, казалось, шло рядом со мною. Мои руки в карманах поношенной дублёнки сильно замёрзли, в этом городе уже давно холодно и часто идёт мелкий снег, хотя на улицах его очень много, где-то он большими холмами закрывает окна первых этажей, где-то лежит смятой бумагой, в других местах небольшая горка прямо на дорогах. Этому есть причина. Он серый, грязный, не белый. Белым он бывает только тогда, когда свежий, а потом темнеет и непонятно почему.
  В городе уже не ездят автомобили, люди передвигаются на ногах, либо стараются как можно реже выходить из своих домов, потому что бывает жутко морозно. В считанных окнах этих домов зажигается вечерами слабый мелькающий свет от лампады, электричество отключили тогда, когда город оккупировали вражеские солдаты. Они окружили нас, закрыли здесь. Днём окна выглядят страшно: чёрные, покрытые толстым слоем жути, опасения, безвыходности, горечи. Из-за бомбардировок, которые происходили несколько лет назад, крыши некоторые крыши смотрятся ещё ужаснее, они в дырах, либо их вовсе нет, и это не говоря о разрушенных зданиях. Мы давно так живём, и давно у нас не наступало лето. Мы забыли пушистые шелестящие деревья, теперь в голых острых ветвях запутывается скользкий ветерок. Наши ноги не помнят мягкой зелёной травы, под ногами только холодный твёрдый асфальт или заледенелая земля. Над нами не чистое мирное небо, оно редкими вечерами бывает свинцовое, но чаще всего остаётся серым, тяжёлым, что может в любой момент рухнуть. Тёплый ветер заменился нашим дыханием, лицо обжигает и кусает ветер с клыками. А какие раньше были цветы в городских клумбах и на внешних подоконниках окон! Теперь их нет, только напоминания на старых фотографиях. Здесь идёт зима уже на протяжении нескольких лет. Люди перестали следить за месяцами; дни идут сами собой, друг за другом, как будто бы не меняясь.
  Город оккупировали, когда мне не было тридцати лет, теперь мне тридцать. Война началась ещё раньше. До нас не доходят новости. Наверное, мы никому не нужны. Про нас забыли или бросили. Кто знает? Это вопрос для многих здешних граждан… оставшихся. До всего этого людей в городе было больше. Многих забрали на фронт, многие не вернулись, приходили похоронки. Либо возвращались тяжело раненные, но вскоре умирали или доживали свой век ещё несколько лет. Много сталось пустых домов, они обветшали, забылись, умерли. Никто им не нужен, никому они не нужны. Эти дома хотят разрушиться, исчезнуть, как умерли многие люди. Теперь эти дома без душ в себе. И кто теперь за них и за нас в ответе? Кто сможет помочь нам? Кому мы нужны?
  Под ногами шуршит небольшой слой снега. Раньше его не было. Здесь было так красиво: работали фонтаны с кристально-чистой водой, гуляли молодые женщины в разных платьях, рядом с ними шагали мужчины, бегали детишки, на поводках были собаки, ездили автомобили, крутились карусели. Теперь нет ничего такого. Оно ушло, замёрзло насмерть. Теперь только мрачное небо, холодный воздух и снег, серый снег под ногами и белый под облаками.
  В городской филармонии работал оркестр, давал частые концерты. Какие же были мелодии! Какая шикарная была там музыка! Все выходил в восторге после такого исполнения. Теперь там слышна только «Лунная соната» Бетховена, она начинает играть в голове и продолжается очень долго. В том здании потемневшие кресла, пробитая крыша, разрушенная сцена и усыпанный пылью занавес. Декорации для спектаклей были сожжены, чтобы согреться при температуре, которая опускалась до невозможных отметок. Сейчас уже не так, но и не легче. Мы здесь не живём, мы выживаем.

2 (холодное вяленое мясо)

  На часах полдень. У меня в желудке со вчерашнего дня ничего не было. Все здесь довольствуются малым уже много десятков дней. У нас нет еды, только маленькие порции, да и то по возможности, чаще нам выдают по кусочку хлеба на день, детям по два. Люди умирают не только от холода и болезней, но и от голода.
  Я как раз собираюсь пойти и чем-нибудь порадовать свой желудок в магазине одного оставшегося бакалейщика. Все производители мясной продукции перестали работать, как и прочие другие предприниматели. У нас чай-то редко появляется на столах, обычно вода. Остался один человек, осмелившийся изготавливать вяленое мясо и маленькие куски мяса курицы и козы. У него сарай на окраине города, о котором не знают солдаты. Постройку почти незаметно. Кроме того, что он выделяет горожанам, ничего нет. Мы очень благодарны ему за самоотверженность. Благородный поступок он совершает. Когда-то у него была целая сеть продуктовых магазинов по городу, даже где-то за городом, но теперь остался только один. Эх, даже не верится, что мы живём так уже очень давно.
  Магазин находится в конце Арбата, в трёхэтажном историческом кирпичном доме. Там же и живёт бакалейщик. Пришёл, стою у деревянной двери. Надо мной вывеска с названием «Здоровое мясо». Странное название, об этом ему многие говорили, однако он оставил его. Мне от этого становится немного смешно, даже на губах появляется какая-то странная улыбка. Стучу в дверь (костяшки пальцев болят от холода), приоткрываю и заглядываю.
  - Тимофей Макарович? Вы здесь? – Спрашиваю я, медленно заходя в магазин. Здесь немного прохладно и сумрачно. Открыто только два окна, одно в основном помещении, другое в комнатке (кабинете, где все документы, отчёты, где проходили деловые встречи), потому что из-за полуоткрытой двери падает свет. Послышался скрип половиц.
   - Да! Я здесь! Закрывайте же двери, очень холодно. – Это мужчина пятидесяти семи лет, с карими глазами, полный. На его лице выросла хорошая пушистая борода за три месяца, но волосы выглядят жёсткими. Он вышел из кабинета. Несколько месяцев назад здесь работали продавцы, а когда платить стало нечем, Тимофей Макарович сам стал за прилавок. Да и ходил он в костюме, теперь носит серый запачканный фартук и такой же колпак на голове. – А, здравствуй, Давид. Как видишь, я здесь. Люди приходят всегда. – Сказал он своим баритоном, складывая руки на прилавке и облокачиваясь на них. Он прав, люди приходят всегда. Все хотят жить. – Чего пожаловал, молодой человек?
  Иногда мне кажется странным, что меня называют «молодым человеком» в мои тридцать. Но ладно, это не важно. В отключённых холодильниках, какие обычно стоят в магазинах, лежал сухие мясные изделия. Их мало, но в кладовой, где всегда холодно и темно, обязательно имеется сырое обработанные мясные куски.
  - Выдайте мне, пожалуйста, пару кусочков мяса, Тимофей Макарович. Вот моя карточка. – Я вынимаю из кармана брюк серую подписанную карточку с положенными граммами и подаю её бакалейщику. Он тяжело вздыхает, глядя на неё.
  - Возьмёшь сейчас, и тогда увидимся только завтра. – Сказал мужчина, кладя карточку на маленькую тумбу и доставая мясные сухие кусочки. Они тёмно-красные, тонкие, длинные. Но если распределить их на более маленькие отрезки, пить воду, то можно протянуть ещё один день. Эту фразу Тимофей Макарович не редко говорил людям, пришедшим сюда. – Держи, Давид. И переставай отдавать часть этого бездомным кошкам! А то прозрачным и так стал. Хватит уже!
  Я заулыбался. С одной стороны неприятно слышать такое в свою сторону, но с другой хорошо, что ты не безразличен людям. Я принял бумажный пакетик с мясом, дождался, пока бакалейщик запишет меня за сегодняшний день и забрал карточку.
  - Спасибо вам, Тимофей Макарович. Вы единственная надежда для горожан.
  - Перестань, Давид. – Бросил он мне, хмурясь. – Это моя работа, прокармливать население и не давать ему погибнуть.
  Я попрощался с ним и вышел их магазина. Тимофей Макарович живёт в том же кабинете, там у него стоит небольшой диванчик. Он остался один. Вдовец и без детей. Пару годов назад он потерял жену. Несколько месяцев назад двадцативосьмилетнюю дочь. Иногда к нему приходит Дарья Павловна, работница библиотеки, и разговаривает с ним о банальном.
  Холодно, дует ветер. Поднятый ворот не помогает. Ноги в старых ботинках тоже замерзают.

3 (одиночество)

  Снова на туман. Кажется, уже не утро, но он всё равно стелется по улицам. Здесь часто бывают туманы. Один местный писатель в своём рассказе назвал этот город Альбионом, как средневековую Англию, когда остров почти всегда был затянут туманами. Так и здесь.
  Сворачиваю в проулок. Около холодной стены дома сидит исхудавшая кошка. Я вынимаю кусочек мяса из пакета, отламываю кусочек ещё меньше и даю его животному. Кошка принюхивается, ест не сразу. У неё обмороженные уши, сухая шерсть. Кошка медленно берёт в зубы мясо и кладёт его на землю перед собой. Смотрит на меня, видимо, ждёт пока я уйду. Я слабо улыбаюсь и ухожу. Здесь недалеко в одном опустевшем доме живёт мой друг (относительно недавно он стал мне другом, до оккупации мы встречались только два раза). Он тоже живёт один. Недавно умерла его невеста. Они хотели пожениться в самом красивом ЗАГСе города, но не успели. Сначала началась война, а через несколько месяцев от простуды умерла Света. Она была очень красивая девушка: светловолосая, голубоглазая, всегда улыбалась розовыми нежными губами, умная, любила читать, выучилась на журналиста, брала интервью, писала статьи. Последние не успели появиться в журналах и газетах, потому что их закрыли. А Света продолжала писать, хотела, чтобы это осталась в Истории. Такое страшное долгое событие. Одну статью она не успела дописать, было уже тяжело. Игнатий, её жених и мой теперешний друг, старался не рассказывать об этом. В городе осталось четыре врача, но они редко приходили по просьбе. Та статья стала последней. Она умерла из-за высокой температуры.
  Сегодня в его окнах темно. Квартира находится почти в сумрачном месте, куда мало попадает света. Из-за облаков его ещё меньше. И холодно, начинает дуть ветер. Стараюсь идти быстрее. Дверь в подъезд открыта, она теперь всегда открыта, ведь в нём остался один житель. Квартира находится на третьем этаже. Её дверь тоже открыта, но из приличия я сначала стучусь, потом захожу. Здесь прохладно. Он не открывает окна, поэтому ещё и воздух затхлый. Под потолком прихожей висит бездельная люстра, покрытая слоем пыли паутины. Длинный коридор с четырьмя дверями, за которыми кухня, спальня, чулан, ванная с туалетом. В спальню приоткрыта дверь. Я медленно захожу в неё и вижу, сидящего в кресле мужчину, которому тридцать два года. Он укутан в толстый плед, на лицо надеты очки, в руках книжка в мягкой обложке. На прикроватном столике хаотично лежат журналы и газеты. Они для него как живая душа его любимой девушки. Игнатий замечает меня.
  - Добрый день! – В приподнятом настроении говорит он, поднимаясь из кресла и подходя ко мне, чтобы пожать руку. Я тоже здороваюсь с ним.
  - Я вяленого мяса принёс. Будешь?
  - Да нет, это твоя порция. Я ещё не ходил к нему. Наверное, и не пойду сегодня. – Он держит в руках книгу с заложенным пальцем между страниц. Просит меня располагаться. Я единственный человек, который приходит к нему и общается. После распада юридической фирмы, в которой он работал, его коллеги будто бы пропали. Но, скорее всего, они умерли, потому что поначалу он виделся с некоторыми из них. А теперь он один и только я прихожу почти каждый день к нему в гости. – Что же ты, Давид? Садись же. Не стой в дверях.
  - Ты же так от голода умрёшь, Игнашка, - стараюсь говорить я обычным голосом, ведь он как будто погружается в печаль, - ну, может, немного. Хочешь, я возьму пойду?
  - Нет, он не разрешит. Нужно чтобы каждый сам приходит и сам брал. Тимофей Макарович всё время смотрит, чтобы кто-нибудь другой чужую порцию не съел. Хорошо, что он так делает. А ты снова кошкам мясо раздавал? Я тебя из окна видел.
  Я посмеиваюсь.
  - Только маленький кусочек.
  - Они и так маленькие, где ты ещё меньше находишь, а? Эх, Давид. – Теперь его голос стал нормальным, чувствовалось недоумение и обвинение. Я ощущаю себя маленьким мальчиком, которого ругают за проказы. Сажусь на кровать, он возвращается в кресло.
  - Как ты сегодня? – Интересуюсь я.
  - Да как я могу быть. – Отвлечённо говорит Игнатий, глядя в окно. – Проснулся, воды попил. Книгу читаю, а больше и делать нечего. Ни работы, ни… разговоров. Ни её.
  На улице стало будто темнее. Это тоска и горечь затянули пространство во всей квартире. Каждый уголок был пропитан этим чувством скуки и воспоминаниями о ней. Они резко нахлынули на него, это говорили его неожиданно поблёкшие глаза. Мне стало отчего-то труднее дышать, воздух словно покидал помещение. Казалось, он был здесь не нужен. Спрашивать думает ли он, тоскует, было бы нелепо, потому что ответ находился на поверхности.
  - Нет такой минуты, когда бы я ни вспоминал её. – Тихо проговаривает Игнатий. – Мне всё ещё кажется, что она куда-то вышла и вот-вот должна вернуться с улыбкой на лице, а потом обнять меня и мы вместе пойдём ужинать.
  На его глаза навернулись слёзы, однако он быстро решает поменять тему.
  - А как семья, к которой ты ходишь?
  - Я ещё не был у них. Хочу пойти сегодня или завтра. – Пожимаю плечами.
  - Лучше сегодня.
  И он прав. Никогда не знаешь, когда уйдёт ещё один живой человек.
  - Не хочу надоедать.
  - Перестань. Им нужно общение. – Говорит Игнатий, смотря на меня.
  - Как и тебе. – Вздыхаю, слегка улыбаюсь. – А что же ты читаешь?
  Игнатий показывает мне обложку книги. Это «Война и мир» Льва Толстого. Не тяжёлое произведение, но неподъёмное. Я его так и не осилил, когда проходил в школе. Не знаю, может быть, стоит вернуться. Он положил книгу себе на колени и стал смотреть на неё.
  - Я прячусь в них. Закончу эту и буду читать следующую. Теперь книги можно просто брать в книжных магазинах.
  - Мне кажется, их даже можно просто брать в библиотеке. – Ни к чему говорю я. – Как ты прячешься в них?
  - Нахожу там общение. Знакомых людей. Недавно, например, сравнил одного героя со своим другом из конторы.
  Слышать от Игнатия такое слово было не странно, так он называл свой офис. Это даже смешно. Я улыбаюсь.
  - И ты знаешь, вот прямо одно лицо. Толстой взял и вписал его в роман. – Быстро произнёс друг в лёгком удивлении. – Мне нравится так жить. Теперь.
  - Статьи не перечитываешь?
  Наверное, этот вопрос был неуместным сейчас. Игнатий тяжело вздыхает и кивает. Больше он ничего не говорил и в молчании мы просидели около получаса. При этом даже от такого разговора стало немного теплее и спокойнее на душе.

4 (жёлтые облака)

  На улице ни души. И тишина, слышен только стон ветра. Но вот он затихает и можно идти дальше. Мне нужно теперь снова пройти через Арбат, чтобы вернуться домой. К семье уже завтра пойду. В руке пакет с вяленым мясом. Под ногами скрипит холодный вязкий снег, будто пришла весна и растапливает его, отчего на дорогах слякотно, однако сейчас не весна, а снег всё равно медленно превращается в комки грязи и воды.
  Я резко останавливаюсь возле края дома, за которым сразу начинается Арбатная площадь, потому что вижу женщину в пальто. Как же она могла выйти в такое время в подобной одежде?! На лицо ей лет сорок. У неё расправленные светлые волосы, она странно идёт, держа руками пальто закрытым. Она босая! Моё сердце будто неожиданно громко и сильно ударило в груди. Как же так? Она тяжело ступает по снегу и покашливает. Поднимает голову и резко падает. Я бросаюсь к ней.
  - Что с вами?! – Испуганно кричу я. Она начинает задыхаться и кашлять. Приподнимаю её и поддерживаю спину с головой. – Женщина, что с вами?!!
  - Сегодня пришла моя очередь. – Тихо хрипло сказала она.
-   Что? О чём вы?
  - Это всё пневмония. Я ждала врачей… долго ждала, но никто не пришёл. – Говорила тяжело она. – Кажется, они уже прошли свою очередь. Теперь подошла моя.
  Она сильно начинает кашлять, дрожит от холода и медленно закрывает и открывает глаза.
  - Кто вы? – Спрашивает женщина.
  - Давид. – Быстро отвечаю я, одновременно думая, что делать в данном случае. Но уроков первой медпомощи мне никто давно не давал.
  - Знаете, я хочу пожелать вам здоровья и счастья. Только и всего. – Медленно произносит женщина на моих руках. – Не бойтесь, мне не холодно. Не нужно меня спасать, вы не успеете. Главное, живите сами. Живите.
  Вижу, что её лицо начинает бледнеть. Прикасаюсь губами к её лбу, он быстро остывает. Женщина моргает, глядя в облака, уже не дрожит. Теперь от страха и волнения дрожу я. Мне так сильно хочется ей помочь, но я не в силах. Она закрывает глаза, её кожа становится белой. Кажется, она даже полегчала немного. Теперь происходит нечто страшное: женщина перестаёт дышать, её волосы покрываются инеем и распадаются, как и всё тело. Эта женщина становится снегом. Обычным снегом. Она умерла. В моих руках остаётся только пальто. Я обезумевшими глазами смотрю на всё это. Что случилось? Как такое произошло? Но это не первый случай. Так в нашем городе умирают люди. Я оставляю пальто и со странным тяжёлым осадком в душе иду дальше. Ещё один человек покинул город. Нас стало меньше.
  У меня небольшая квартирка. Она больше похожа на скворечник. Дом, где раньше была моя квартира, разбомбили, поэтому пришлось перебраться сюда безо всего, вещи сгорели. В новом доме всего три этажа (я на втором), на каждом по три квартиры. В квартире одна гостиная, маленькая спальня, кухонька, туалет и ванная. Мебель осталась от предыдущих жителей. Не знаю, куда они ушли, и давно не возвращались. Это была большая семья: отец, мать, юноша, маленькая девочка, с ними жила бабушка. Остались фотографии. Но, возможно, здесь жила только пожилая женщина, так как места очень мало для всех. Да, скорее всего, так и было. В гостиной выцветший бурый диван, тёмно-коричневое кресло, стол, шкаф с сервизом и несколькими книгами на полках, комод и большая картина на стене (изображение леса на фоне гор). В спальне одноместная кровать, столик и стульчик, высокий деревянный шифоньер.
  Я сажусь в кухне за стол, выкладываю один кусок мяса на тарелку, наливаю в кружку из графина воду. Вот мой обед. Не много, но протянуть до ужина можно, а там и до утра, ведь во сне есть не сильно хочется. Стараюсь лечь спать сразу после ужина, а он у меня поздний. От этого становится и смешно и грустно.
  Диван пружинистый, мягкий. Я не снимаю обычно дублёнку, даже когда сплю ночью, однако сейчас делаю это, накрываюсь перьевым одеялом и начинаю медленно дремать. Сон не сразу приходит в дневное время, но нужно, чтобы оно скорее прошло. Так каждый день. Они просто бессмысленно идут один за другим, не считаясь. За окном тихо.
  После сна я обычно читаю. Теперь много времени на чтение, хотя раньше я не любил это. Мне было непонятно, что люди находят в этих напечатанных буквах, строках, страницах, а с некоторого времени сам стал погружаться в выдуманный литературный мир. Чтение – это убежище от реальности, в книгах, действительно, можно спрятаться, потеряться в строках, проникнуть через их сеть в воображаемую жизнь. А когда приходит вечер, после ужина я спокойно лежу на диване под одеялом и смотрю через запачканное окно на далёкие лучи за городом. Там наши враги. Оккупанты. И зачем только окружать целый город? Что они этим добьются? Шантаж для нашей столицы? Захват территории для себя? Ультиматум? Я начинаю снова засыпать с этими мыслями. Хорошо о чём-нибудь задуматься и незаметно уснуть.
  Лучи не проникают через плотные облака отвратительного грязного жёлтого цвета. Они нависли над нами и над ними. Мы под одной крышей, но не под одним небом.
 
5 (запах эвкалипта)

  Колени болят от холода. Сегодня на улице больше людей, да и теплее, кажется. Солнечный диск слабо проглядывает через полотно мерзких облаков. На солнце можно смотреть спокойно, без защиты для глаз, ведь ею служит плотная ткань оливкового цвета.
  Я прохожу через Арбат, мимо высоких домов двух улиц и останавливаюсь перед семиэтажным домом. Здесь живут Борисовы, семья к которой я люблю приходить. Они интересные люди, весёлые, общительные и не унывают даже в таком положении. Иногда удивляюсь им.
  Холодная железная дверь подъезда открыта. Раньше был домофон, но после отключения электричества он перестал работать. Поднимаюсь на пятый этаж. Тяжёлая бурая дверь налево. Стучусь. Слышу, как кто-то подходит с той стороны.
  - Кто? – детский девичий голос. Я отзываюсь. – Давид!
  Щёлкают замочки. Даже не знаю, зачем они так хорошо закрывают двери теперь. Дверь быстро распахивается передо мной, и я вижу улыбающуюся пятнадцатилетнюю Любу, а в нос ударяет слабый аромат эвкалипта (так у них часто). Мне всегда кажется, что она так юна, чтобы жить в сложившейся ситуации, но у неё хорошо получается держаться. Девочка часто улыбается, и мне это нравится, к тому же синие глаза сияют при этом. Обычно она заплетает свои длинные русые волосы, а сегодня они распущены и спадают на плечи. Так ей больше идёт. Но одежда на ней, конечно, смешная: мешковатая, явно большая для неё, кофта крупной вязки, на ногах тёмно-синие брюки и тапочки с изображением зайцев. Я усмехаюсь.
  - Чего вы смеётесь? – Спрашивает она с улыбкой.
  - Твой вид! Люба, где ты это нашла.
  - А это бабушка дала. – Показывает на кофту. – А это дедушка. – На брюки. – Тапочки мои. Заходите же, не стойте в дверях!
  Прохожу в прихожую. Живут они вчетвером в большой квартире, у каждого своя комната (небольшая, правда), есть кабинет, где обычно проводит своё время Иван, отец. Меня всегда встречает длинный тёмный коридор, а сразу за ним светлая гостиная, соединённая с кухней. Люба снова закрывает дверь на замочки и догоняет меня.
  Комната полукруглая, кажется очень большой. Хорошее архитектурное решение. В гостиной есть всё, что должно её наполнять: диван, пара кресел, кофейный столик, тумба с телевизором, горшки с цветами, ваза, и, как часто бывает, маленький склад коробок из-под обуви в левом углу за шкафом. Это в одной части комнаты, потому что в другой стоит холодильник, широкий деревянный стол с четырьмя стульями, кухонный гарнитур василькового оттенка, микроволновая печь и прочая утварь. В целом уютная гостиная, посреди которой на паркете лежит овальный полосатый ковёр.
  На диване сидит Иван. Он снимает очки и поднимается, чтобы приветствовать меня. Мы пожимаем друг другу руки. У него немного сухая шершавая кожа. Из-за работы за компьютером у него близорукость. Волосы с проседью, а карие глаза слабо блеклые.
  - Что вы читаете? – Спрашиваю я. У него не такое яркое настроение, как у его дочери. Тень улыбки промелькнула, но тут же исчезла.
  - Да что-то стало интересно перечитать старые газетные номера. – Спокойно отвечает Иван, смотря на большие сухие листы. – Те, что вышли незадолго до оккупации. – Тише добавляет он.
  Тут в гостиную быстро входит мама Любы Инна. Каштановые волосы заколоты в странный хаотичный пучок. На ней ветровка, брюки и… розовые тапочки с цветочками.
  - Кто пришёл? – Недоверчиво спрашивает женщина, а когда видит меня, то сразу погружается в хорошее настроение, как Люба. – Давид! Ой, ты как раз к обеду. Проходи, скоро накрою на стол. Поговорите пока.
  Я благодарю Инну и замечаю, как её муж дружелюбно подмигнул мне.
  - Ну, садись. – Говорит он. – А что делаешь нынче ты, Давид?
  Мы садимся на диван. Инна, видимо, возвращается в лоджию, которая в их с Иваном комнате, где теперь не просто балкон, а маленькая кухонька, потому как электроплита не работает. Повезло горожанам, у которых сохранились газовые плиты. Иван установил в лоджии три мангала, принёс из гаража поездную газовую плитку и теперь Инна готовит там обед. Еда, само собой, не отличается ничем, но зато мясо с приправами, завалявшимися в кухонных шкафчиках.
  - Читаю. Больше нет дел. Нет работы. – Отвечаю я.
  - Что же так? – Слегка удивляется пятидесятиоднолетний мужчина. – А бакалейщику не помогаешь?
  - Нет. Там помощь не нужна, мне кажется.
  - Тебе кажется. Ему бы потребовалась хоть какая-нибудь помощь, чтобы сохранить жизни.
  Странно, что он так говорит.
  - Но он как может даёт нам пищу. – Прерывисто замечаю я. – Всё же у нас есть еда.
  - По карточкам. – Он фыркает, не водя глаз с газеты. – Это не еда. Так, мера выживания.
  Меня вводит в странное состояние этот разговор, чувствуется упрёк.
  - Холодно, земля не даст ничему прорости. А животных, будем надеяться, хватит.
  - Когда-нибудь пропитание закончится и нам придётся гораздо хуже. – Видно не хочет уступать мне их отец. Но этот разговор совсем не тот, о чём хотелось бы общаться сейчас.
  - А где Андрей? – Поэтому спрашиваю я, оглядываясь по сторонам. – Он не выходил из комнаты?
  - Нет. Он занимается математикой с учительницей. Я отвёл его утром. – Отвечает Иван, всё ещё глядя в газету. – Знаешь, в теперешние времена надо успевать приглядывать за всеми.
  Здесь он точно заметил. Мало ли кто выползет из подвала или любого подъезда, чтобы полакомиться свежим (живым, к тому же!) мясом. Опасность на каждом шагу. Парень у них совсем исхудал. Раньше весил шестьдесят три, а теперь сорок девять. Куда же это годится? Однако нельзя, чтобы только подобные детали застилали разум, иначе все впадут в глубокую депрессию и отчаяние. Родители, конечно, дают ему часть своей порции, из-за чего мальчик тоже не унывает.
  Иван оставляет газету, поднимается со словами: «Что ж, время урока уже прошло. Пойду за Андреем». Я предлагаю пойти с ним, но мужчина почему-то отказывается и идёт одеваться потеплее.

6 (в большой семье)

  Мы сидим за столом. Иван успел забрать и вернуться с сыном, пока Инна накрывала стол. Это не та фраза, которая подошла бы к тому, что находится на столе. Всего-то несколько почти пустых тарелок и кружки с водой. Даже страшно и грустно вспоминать, что было тогда, до всего этого. Нет никакого желания думать о том.
  - Как ваша сестра, Инна? – Негромко спрашиваю я, чтобы слегка разрядить обстановку. Мне показалось, что моё присутствие снова отчасти смущает Ивана и Андрея. Парень не привык ко мне, даже не часто разговаривает со мною.
  - Иногда ходит, но ей тяжело. – Сдержанно отвечает женщина. И зачем я только поднял эту тему. Дурак. – Люда и мама помогают, когда меня нет.
  У её сестры Марины два года назад обнаружили онкологическое заболевание молочной железы. Поначалу считали, что это киста, но позже диагноз показал себя.
  - Что говорит врач?
  - Пока ничего. Проводит химиотерапию и прописывает таблетки.
  В её голосе слышится тяжесть и грусть, нежелание обсуждать это со мной. Вообще Инна мало говорит про сестру и болезнь, она чаще вспоминает прошлые годы, весёлые, свободные. А теперь Марина скованна болью и свинцом в душе. Женщина потеряла волосы из-за химии. Потеряла веру в свободу, но хочет жить. Верит в неё.
  Инна молча продолжает есть. Все молчат.
  - А как же ваша мама? – Снова задаю вопрос я.
  - Мама? Ой, мама хорошо. – Легче отвечает женщина, поглядывая на меня. Вся печаль исчезла. – Она вчера к нам заходила. Хочет сходить к отцу, однако боли в ногах не позволяют.
  - Артрит?
  - Наверное. Ей тоже тяжело ходить и подниматься на этаж. Сама она живёт на первом этаже, а Маринка на третьем. Мы так вообще на четвёртом. Конечно, трудно будет. Самой иногда бывает не просто.
  Она усмехается. Дети тоже подхватывают смех, а вот Иван только улыбается. Однажды он говорил, что его мама живёт в другом городе, и он очень переживает за неё. Бывают моменты, когда он уже не надеется её снова увидеть. И это очень страшно. Нет ничего страшнее, чем терять своих близких.
  - Она же ещё шутить умудряется. Ну, Марина. Типа она раковая шейка. – Говорит Люба и потом слегка улыбается. – Я ей удивляюсь.
  - Мы тоже. – Смеётся Инна.
  Ну вот, так лучше, нежели сидеть в тишине и сложных думах.
  После обеда я недолго сижу с детьми, Андрей как всегда малообщителен со мной, зато Люба не даёт мне вставить слова. И это нравится. Потом, когда дети одни, а Иван в своём кабинете, я сижу с Инной в кухне за пустым столом. Её руки сложены, голова немного наклонена вперёд.
  - Как же так? Даже не верится, что она болеет этим. – Отвлечённо говорит Инна. – Когда работали больницы, было много врачей, имелась возможность выздороветь, а теперь только старыми методами, через капельницу. Два года прошло, а я даже до конца не верю, что такое с ней.
  Она начинает унывать, всё больше думая о болезни сестры.
  - Ничего страшного, если я как-нибудь приду к ней вместе с вами? – Как бы вскользь, подбадривающе интересуюсь я.
  - Конечно, конечно, можно! – Почти уверенно отвечает Инна. – Она будет рада снова увидеть тебя, Давид. Хочешь, пойдём с нами? Я на днях собираюсь пойти с детьми.
  Я соглашаюсь. Мне приятно, что в ответ не слышен отказ. Каждому из нас, из живых, нужно общение, и чем его будет больше, тем лучше.
  Мы долго молчим, а потом Инна Фёдоровна нарушает безмолвие:
  - Знаешь, мне кажется, что не выживет.
  Этот безнадёжный голос. Голос отчаяния и безысходности, беспомощности.
  - Что же вы такое говорите, Инна Фёдоровна? – недоумённо спрашиваю я. – Конечно, она поправится и всё будет хорошо. Раньше люди, больные РАКом, всегда выздоравливали.
  Она косо смотрит на меня, и я вижу эту тяжесть, беззащитность в её взгляде.
  - Раньше его выявляли на первых стадиях, когда можно было помочь, а теперь она на второй стадии и нет врачей, которые могли бы в своих больницах вылечить её. Нет и больниц теперь. Но я надеюсь, что болезнь не заберёт Марину полностью.
  Мне страшно слышать такое, и одновременно приятно, что она всё ещё продолжает верить в жизнь своей сестры, в выздоровление. Однако, как бы не было тяжело признавать, шансов слишком мало. Мне холодно, по телу лёгкая дрожь. Стоит навестить её сестру.

7 (гранитные плиты)

  Здесь как всегда спокойно и никого нет, тишину нарушает только шум ветра. Холодно. Я пытаюсь не замёрзнуть сильнее, поднимаю ворот пальто, одну руку помещаю в карман, а другой лучше запахиваюсь. Вокруг меня мёртвая тишина, будто бы отдельный маленький город. Вокруг меня могилы. Раньше умирающих хранили здесь, в месте недалеко от города, всего в двух километрах, теперь же перестали это делать. Умершие лежат на улицах города не в снегу, они сами снег. И сегодня идёт лёгкий снежок, он падает из хмурых грязных облаков. Он чистый, белый, невесомый. Порывистый ветер дёргает его в разные стороны, а он накрывает могилы.
  По пути сюда мне встретился Хирон, так называют Харитона, городского охранника кладбища, бывшего гробовщика. Он умел мастерить их. С недавних пор этой работой он больше не занимается, только для себя. Такой он человек, не забывает ремесло.
  Каждый их этих людей жил в мире. Когда он был? Сколько прошло времени с его окончания и наступления новой войны? Иду по тропинке, вдоль каменных портретов, смотрящих словно живыми глазами друг на друга и на меня. Некоторые из них видели и прошлые войны, катаклизмы, преступления, объявления санкций. А другие жили ещё раньше, до всего того, и не знают горя войны. Мы знаем. Те, оставшиеся живые. Знаем, что такое война.
  Два человека в одной оградке, три человека, четыре, а кто-то один. Останавливаюсь перед чёрным памятником с маленьким ангелочком наверху. Лицо человека так живо и весело. Он улыбается только глазами и губами, наверное, это был весельчак или просто добряк. Вот так смотришь на них, на эти лица и думаешь, отчего они умерли, ведь здесь не пишут причину смерти? Конечно, если посчитать, то можно понять, что от старости, однако же не все. На одном памятнике пожилое лицо, на другом молодое. Много всего может стать причиной смерти. После этого невольно задумываешься о том, что будет после. Что там? За границей жизни? Теперь эти люди, которые могли жить и жить, не узнают того, что происходит сегодня, или не смогли бы прожить своё счастье до этого события, потому что просто не успели его застать. Возможно, они были несчастны, так думали о себе и о своей жизни, хотя всё было хорошо, но потом их ждало что-нибудь яркое, радостное, необыкновенное, что могло бы настолько вознести их к небесам счастья, что они сами бы не верили в это, но не успели настичь это время. Они умерли.
  Иду дальше. Здесь как будто находишь некое спокойствие. Забываешь, что происходит в мире. Как бы не было странно, даже чувствуешь себя не одиноким. И кто же эта компания, которая поддерживает? Могилы, в которых лежат мёртвые люди. Они лежат тихо, спокойно, молча. Они уже не думают и не видят, но как бы им хотелось видеть! Как бы они хотели наслаждаться всем происходящим! Пусть даже в таких условиях, но они бы жили в этом мире, разговаривали, любили, обнимали, смотрели, чувствовали. Теперь они не могут, даже не понимают, что больше их нет. Что ощущают их холодные тела, закрытые в деревянных гробах? Ничего. Что видят их закрытые глаза, находясь в ограниченном мраке? Ничего. Куда они ходят, чтобы познать мир? Никуда. Они больше не ходят. Они больше не дышат. Они больше не видят. Их сердца больше не бьются. Их лёгкие не дышат. Их руки не касаются своих родных и близких. Ныне они лежат глубоко под землёй, под толстым слоем промёрзшей земли и только обездвиженное, запомнившееся некоторым, лицо смотрит холодными глазами в бесконечную даль.
  Ну вот, теперь у меня из глаз идут слёзы. Лицо мёрзнет. Пора бы уходить отсюда.
  При входе на кладбище и выходе людей встречает высокий забор из металлических прутов с иглами на конце и широкие ворота, а над ними аркой нависает название этого места. Рядом стоит будка Хирона. А теперь дорога, длинная дорога к целым и разрушенным зданиям, дорога к городу.
  Пройдя полпути, я снова встречаю пожилого мужчину в старой кочегарной кепочке, чёрных тяжёлых сапогах, дублёнке и больших рукавицах. Его лицо покрыто седой бородой.
  - Добрый день, Харитон. – Говорю я.
  - Чего же вы ходите в такой ветер, дома надо сидеть? – Почти хриплым голосом замечает мне мужчина. Он не останавливается.
  - Куда вы ходили, Харитон? – Спрашиваю я, не отвечая на его вопрос. Он меня не слышит, тогда я его догоняю и иду рядом с ним, закрывая горло воротом пальто. – Вы ходили за едой к Тимофею Макаровичу?
  - Нет. – Хмуро отвечает он, щуря от ветра глаза.
  - Ходили к своим друзьям?
  - Нет.
  - Ходили прогуляться по городу? Или зайти к себе домой?
  - Нет. – Он останавливается, глядя прямо. – У меня нет друзей. Все там лежат или рассыпались. И дома нет. Его разбомбили.
  - Харитон, – осторожно говорю я, - вы живёте там?
  Он поворачивается на меня и смотрит мне в глаза.
  - Когда-то у меня была работа. И дом. Теперь он там. Мне там хорошо жить. Там мои друзья. – Отвечает гробовщик.
  - И… вам не страшно там… одному? – Меня часто интересует этот вопрос.
  - Смерть – это не конец жизни, это её продолжение, но не в этом мире, не с этой стороны существования. – Спокойно произносит Хирон. – Понимаешь, молодой человек? Для меня они все живы. Все.
  Он разворачивается и уходит, а я стою, глядя вниз и обдумывая его слова. Этот человек, может быть, прав. Но есть одна проблема для нас, живых – мы больше никогда не сможем поговорить с теми, кто занял место в оградке.

8 (одни)

  Меня окружают полуразрушенные дома. На окраинах города их особенно много, центральные части ещё более менее сохранились.
  Первый удар был спонтанным, без всякого объявления, бомбы падали бесцельно. Падали на любые постройки, на улицы, на людей. Следующий удар оказался страшнее: сбрасывали на культурные сооружения, памятники, старинные архитектурные объекты. После этого на некоторое время бомбёжка прекратилась, до тех пор, пока город не оказался запертым в кольце противника. За четыре километра вражеские солдаты прикатили пять гаубиц, расположив их почти на одинаковом расстоянии друг от друга по кольцу, а через два дня горожане наблюдали, как за пять километров от них на огромных колёсах прибыли ещё более страшные орудия. Из скорых новостей люди узнали о проекте «Мор» - создание сверхтяжёлых артиллерийских систем.  Три таких строения стояли почти у границ города. Все горожане были в холодном страхе. Все только и могли, что смотреть вдаль и ждать, когда произойдёт выстрел. Он произошёл неделю спустя, уже после отключения электричества. Гигантские снаряды кометами летели на самые отдалённые дома. Многие не успели спрятаться, не успели убежать и выбраться из своих домов. После многочисленных взрывов на месте падения не оставалось ровным счётом ничего, только глубокий кратер. Все готовились к одному – к смерти. Бежать было некуда, скрыться было негде. Снаряды вырывались их стволов на протяжении пятнадцати минут. Некогда большой город-миллионник вмиг уменьшился в три раза, опустел в десять раз. Наши войска не могли противостоять такому вооружению. Мы были бессильны.
  Но прошло уже не три года, я иду по сухому холодному слегка заснеженному асфальту. Каждое утро и вечер его подметают горожане, которые ищут дело, это их успокаивает. Прохожу по одному проспекту, где никого нет. Пустота и тишина. От этого становится страшно, напоминает безлюдный Чернобыль. Как бы этому городу не составить ему компанию. Пустые глазницы домов, из которых некогда смотрели люди, цветущие клумбы, за которыми ухаживали пенсионеры и их внуки, работающие магазины, на прилавках которых был щедрый выбор продуктов и продовольствия. Этого всего нет. Это всё исчезло. На дорогах лежит снег, снег умерших.
  Мои руки в карманах, стараюсь закрывать шею плечами, поднимая их, чтобы ветер сильно не заморозил. Нет, от него нельзя закрыться, я захожу в ближайший подъезд. Хотя здесь и холодно, но зато не задувает ветрище. Можно переждать пару минут. И тут из полуразбитого окна моим глазам представляется картина: вдоль противоположного дома, прямо у стен, под окнами первого этажа идёт девочка. Это точно маленькая девочка, лет семи-восьми. Не могу хорошо разглядеть её, вижу только, что на ней надеты валенки, перчатки и курточка, голова закрыта бордовой шапкой, но из-под неё выглядывают тонкие косички. Ребёнок пробирается через невысокие сугробы и горки мусора. И куда же она направляется с такую погоду? Почему-то не хочется поднять голову и посмотреть на небо, точнее на тёмно-серые затянувшие его толстым слоем облака. Они текут и волнуются, закручиваются в спирали, как вода в море. Быстро опускаю голову и ищу девочку. Куда она подевалась? Может быть, спряталась в подъезде напротив? Нет! Вон она! Девочка уже прошла его и идёт дальше. Но куда? Решаю за ней проследить. Нельзя бросать её одну. И откуда она взялась, чья она??
  Выхожу из подъезда и снова прячусь в пальто. Очень ветрено и холодно. Хорошо, что в глаза не попадает колкий снег. В затылок  и в спину дует так, будто бы толкает с силой вперёд. Вижу, что ребёнок особо не спешит и продолжает направляться от подъезда к подъезду. А, может быть, она потерялась? Неужели родители отпустили её одну? Возможно, она сирота. У меня ощущение, что она сирота, потому что она бы не ходила в такой ветер по улице. Где же она живёт тогда? Бедная, что же она делает?
  Девочка сворачивает за угол дома на другую улицу и ускоряется. Здесь не так сильно дует ветер. Я слегка удивляюсь. Она заметила меня? Кажется, нет, она не оглядывалась. Впереди три дома и два здания, на которые сбросили бомбу. И в крайний дом, за которым идёт перекрёсток, она заходит. В доме два подъезда, девочка заходит в тот, который ближе ко мне. Я останавливаюсь возле двери, тихо её открываю, чтобы девочка не подумала, что за ней следили. Наверняка, больше в доме никто не живёт. Захожу в подъезд, так же аккуратно закрываю её. С первого этажа вижу, что она поднимается на четвёртый и стучится в дверь прямо. Слышу, что дверь открывается! А потом закрывается. Но кто там?! Я поднимаюсь и медленно подхожу к двери. Прислушиваюсь.
  Дверь резко распахивается, отталкивая меня. Я в испуге. В проходе стоит, крепко держась за ручку и дверной косяк, упитанный пожилой мужчина. Его острый, леденящий взгляд пытается уничтожить меня через очки, надетые на его нос. Мужчина седой, в вязаном жилете, узорчатой рубашке и брюках. Смотрит на меня.
  - Кто вы такой и что вам нужно?! – Чуть ли не с яростью закричал он на меня, слегка хрипя. Но голос у него жёсткий и сильный.
  - Я Давид. Я увидел девочку. Она была одна. Я решил посмотреть, куда она идёт. Я за неё испугался. – От волнения и растерянности в моих словах было много «я», но, видимо, это никак не повлияло на мужчину.
  - Тогда почему вы её не остановили и не спросили? – Тем же насыщенным голосом говорит он.
  - Мне показалось, что она испугается меня. – Правдиво ответил я. Сейчас я нахожусь в испуге, который даже не собирается, кажется, повидать моё сознание. – Мне стало интересно, почему она ходит по такому сильному ветру.
   Вижу, что мужчина немного успокоился. Отпустил дверной косяк. На секунду мне показалось, что дерево там настолько нагрелось, что задымилось. Мужчина опускает глаза вниз, потом снова поднимает на меня. Он протягивает мне руку.
  - Вячеслав. – Баритоном говорит он. Я нехотя пожимаю ему руку. Сразу чувствуется военная хватка, поэтому мне приходится напрячь ладонь. Снова говорю своё имя. Он приглашает меня войти.

  Мы сидим в креслах направленных накрест друг к другу в маленькой гостиной. Между креслами стоит из светлого дерева прямоугольный неширокий стол, на котором лежит пара старых книг и стоит пустая низенькая вазочка. На окнах висят полупрозрачные тюли, и лёгкие плотные шторы цвета свежей капусты. В комнате нет дивана, нет тумб, зато есть мебельная стенка из двух узких шкафов, одного серванта, маленького стеллажа и трёх антресолей. Места было очень мало. Пока мы шли сюда, я увидел ещё три закрытые двери. Наверное, одна ведёт в кухню, вторая в спальню, а третья в ванную с туалетом. Но это только предположение.
  Вячеслав говорит, что у него есть жена Прасковья, живут они уже очень давно вместе. После этого он замолкает. Видимо, не хочет рассказывать свою длинную историю. Да и мне это не очень нужно. Пусть человек живёт спокойно. Однако он сразу хочет уточнить пребывание девочки в их семье. Её зовут Маргарита, она сирота. Осталась одна, когда ушла гулять с подругами. Родители были дома, на который сбросили бомбу. Она долгое время пряталась, если так можно назвать – скиталась, пока Вячеслав не нашёл её и не привёл в их квартирку. У этой пожилой пары тоже были дети – два сына, но их забрали на фронт. Они не вернулись. Девочка стала для них единственной радостью, единственным смыслом жить. «Если бы не она, то мы не отказались бы умереть» - еле слышно говорит Вячеслав.
  - А сколько Рите лет? – Спрашиваю я.
  - Девять.
  Я был близок.
  - Вы не спрашивали, кто были её родители? Где они жили и в какой школе она училась?
  - Нет. – Мирно отвечает Вячеслав. – Проша хотела, да и я тоже, но меня остановило то, что Марго уже успокоилась, немного забыла себя прошлую, поэтому мы не стали ворошить то время и беспокоить её маленькое сердце и незрелое сознание.
  - Это сильная травма для ребёнка потерять родителей. – Говорю я. Он соглашается.
  - Даже не представляю, что с ней стало, если бы не мы. Не один раз у меня в голове вырисовывались концовки её жизни, ведь Марго не прожила бы одна в городе. Она стала бы частью снега, что лежит на наших дорогах.
  У меня громко начинает биться сердце. Это очень хорошо, что эта семейная пара приютила Маргариту, приняла, как родную. Серьёзный и очень добрый поступок.
  - Вы военный? – Невзначай после долгой паузы спрашиваю я.
  - Был. Старший офицер подполковник воздушно-десантных войск. Только всё это было до того, как наши войска разбили на границе Австрии и Польши. Я не командовал теми парнями. Погибли все. Попали на заминированную территорию. – Со скрытой грустью и виной рассказывает мужчина. – А потом и пригородный военный городок разбомбили. Вот здесь. – Он куда-то показывает пальцем. Да, я помню, что загородом был маленький городишко с воинской частью. – После того, я остался без сослуживцев. Многих забрала смерть, некоторые успели спрятаться, другие вернулись к своим семьям. Я один из них. Город был оккупирован, но ничто не могло сразить противника. Некому было.
  - А где ваша жена?
  - Она ушла за едой к Тимофею. Скоро должна прийти. – Он смотрит на большие настенные часы.
  Больше мне спрашивать нечего. Честно говоря, даже не хочется. Мы молча сидим в креслах.

9 (хмурые тучи на границе)

  Вчера я быстро посетил своего друга Игнатия и предложил ему в конце нашего разговора интересную идею, которая пришла мне прошлой ночью. Мне очень захотелось посмотреть на вражеские военные машины, а заодно как живут противники, держа наш город в блокаде. Отчего ко мне пришла эта мысль, я и сам не знаю. Это произошло случайно. Мне интересно, но одному идти опасно. Поэтому я предложил это Игнатию, потом пришёл к знакомой семье и, когда остался с детьми наедине, то предложил ещё и Любе (хотя её брат был на два года старше). Тогда Андрей возмутился, что я предлагаю такое пятнадцатилетней девочке. Он слышал всё, что я ей говорил и был в некотором ужасе. Это были первые длинные фразы, обращённые ко мне. Мы с Любой были в замешательстве, потому как она была согласна. Важно было скрыть это от родителей. Она сказал ему, что если он хочет с нами, то может пойти. Я был не против, но Андрей не хотел и вообще отговаривал нас от такого поступка. Никто не знает, как могут повести себя солдаты. Он тут же предположил множество наших исходов. Мы продолжали недоумевать, девочка даже попыталась возмутиться, однако я её успокоил.
  Но сегодня нас четверо! Я назначил место и время встречи. В девять часов в последнем доме во втором покинутом всеми подъезде на Арбате находились я, Игнатий, Люба и Андрей. Он всё же не смог устоять перед любопытством. Люба говорит мне, что сказал родителям, что пойдёт гулять с братом, и причём надолго. Важно было уточнить, ведь родители могут забеспокоиться.
  - Папа вообще не хотел нас отпускать. – Говорит девочка.
  - А что же ты сказала? – С лёгкой улыбкой спрашиваю я.
  - Что Андрей не даст себя и меня в обиду. – Легко отвечает она, глядя косо на брата.
  Я посмеиваюсь. Мы отправляемся. Идти нам не слишком много, но из-за холодного редкого ветра нам приходится где-нибудь укрываться, потому что за городом почти равнинная местность (когда-то и здесь были дома).
  Мы направляется, через городское кладбище и идём около пятнадцати минут. Под нашими ногами руины и мёртвые замёрзшие тела. Под толстым слоем снега. А вдали почти теряются пустые и полупустые здания на фоне серых бездушных облаков. Мы идём всё дальше и дальше. Люба крепко обнимает себя, зажала губы,  Андрей идёт за ней. Позади всех пытается поспевать Игнатий, я иду впереди, указывая дорогу. Перед нашими глазами нет высоких стен и нет колючих проволок. Неизвестно, где теперь граница нашего города. Зато в нескольких метрах невысокий каменистый холм.
  Когда мы забираемся по камням, торчащим из снега, на вершину холма, то я сразу припадаю к земле и показываю жестом сделать так же, потому что недалеко от этой горки лагерь противников. На ровной полянке, возле забытой всеми дороге, стоят шесть больших шатров чёрного цвета, а вокруг них ещё с десяток палаток. Из шатров через трубы идёт дым. Солдаты, скорее всего, сейчас обедают. У меня в животе начинает тихо урчать.
  - Они все здесь? – спрашивает меня Люба. Она прячется рядом со мной за одним большим камнем. Андрей и Игнатий за другим.
  - Нет. Таких лагерей вокруг города, наверное, около трёх или четырёх. – Отвечаю я, глядя на палатки.
  Из одной палатки выходит солдат в тёмно-зелёной форме. На его ногах высокие чёрные сапоги, на голове шлем, переходящий в противоветренную маску. Во всём этом он похож на какого-нибудь зверя из страшной сказки. Поверх куртки был ещё надет жилет. Солдат зашёл в палатку рядом. Кругом была тишина, и только слышались отдалённые приглушённые голоса из лагеря.
  - Как странно, что кладбище осталось не тронутым. Как будто его не хотели уничтожать. – Заметила девочка. Я не смотрю на неё, однако во мне просыпается удивление оттого, что она об этом думает. Такая маленькая и так размышляет.
  - Наверное, посчитали это плохим поступком. – Отвечаю я.
  - А бомбить город и убивать людей, это не плохой поступок? – Она хмурится и несколько возмущается. Я ничего не отвечаю.
  Из крайнего шатра выходит высокий человек почти в той же униформе, только вместо тёплой куртки длинный плащ с красными нашитыми тонкими лентами, а вместо шлема фуражка с эмблемой. Но вот её мне не удаётся рассмотреть. Этот человек направляется далеко за шатёр.
Я сажусь за камень и складываю руки на коленях.
  - Что ты там высматриваешь? – Усмехаясь, спрашиваю я Любу. Девочка смотрит на меня, потом снова на лагерь. В этот момент Андрей и Игнатий перебираются ближе к нам.
  - Что они делают? – Отвлечённо спрашивает она.
  - Они? Они ничего не делают. Запугивают нас. Стерегут. Хотят убить последних. Морят нас голодом. – Отвечаю я, смотря на далёкий город.
  - Зачем им это нужно? – Продолжает спрашивать девочка. Каждый ответ на её вопрос даётся мне всё тяжелее и тяжелее. Но в этот миг меня спасает Игнатий.
  - Им это не нужно. Нужно, чтобы наша страна сдалась почти без боя. – Говорит он. – Они хотят только власти.
  - Мне кажется, они хотят убивать и сеять кругом смерть и страх. – Добавляет от себя Андрей.
  Люба присматривается и немного подаётся вперёд. Игнатий быстро хватает её за талию и медленно тянет обратно. «Нельзя, чтобы нас увидели» - тихо проговаривает он. Люба кивает, смотря на него.
  - А где же их машины? – Спрашивает снова она. Меня поражает её детское любопытство и одновременно радует, потому что без этого ни один человек бы не умнел.
  Я поднимаюсь на колени и тоже приглядываюсь. Невооружённым глазом сейчас их невидно, но если смотреть чуть левее и вдаль, то можно рассмотреть очертания невероятных орудий смерти.
  - Смотри, вот там. Далеко. – Говорю я, показывая пальцем в нужном направлении.
  Теперь Люба из тоже видит. Все видят. Но плохая видимость не из-за того, что машины далеко, а из-за того, что их уже почти накрыла снежная буря. Я говорю, что пора возвращаться. Из шатров и палаток начинают выходить солдаты.
  - Они точно люди, а не роботы? – Спрашивает невзначай Андрей. Я утвердительно отвечаю, что они тоже люди, как и мы. Но всё равно будто бы не верит моим словам. Человек, который вышел из одного шатра что-то прокричал на непонятном мне языке. Солдаты начинают строиться в шеренги. Пора уходить. Видимо, у них перераспределение. Всё же таких лагерей несколько вокруг нас. Обратно мы идём молча, только девочка задаёт ещё пару вопросов моему другу, а её брат смотрит себе под ноги.

10 (гость)

  Со мной идут дети, и мы направляемся в их дом. Игнатий поблагодарил меня за то, что я вытащил его из пыльной серой квартиры, а потом наши дорожки разошлись. Люба твёрдо вышагивает по асфальту, имитируя военных, а Андрей говорит ей так не делать. Девочка косится на него, потом улыбается мне, я тоже улыбаюсь. Она интересуется, понравилось ли ему наблюдать за врагами. Парень хмурится, ничего не отвечая. Видимо, не очень понравилось. Хотя было интересно на них посмотреть. Мы подходим к их дому.
  Люба первая стучится в дверь. Не слышно, как кто-то подходит с той стороны к двери, зато слышно как щёлкают замочки. Дверь открывает Инна Фёдоровна. Она в очках, и когда видит нас всех, то незаметно улыбается.
  - Мне почему-то так и показалось, что ты вместе с ними, Давид. – Говорит она мне. – Хорошо прогулялись?
  Люба крепко обнимает маму и пробегает в квартиру.
  - А где папа? – Спрашивает Андрей.
  - Он прилёг поспать. – Отвечает женщина. – Ты в порядке? Бледный какой-то.
  - Конечно, он же ничего не есть. Посмотри те на Любу, она же прямо как заводная. – Вклиниваю свою мысль я. Инна Фёдоровна переводит взгляд на меня. Её глаза сияют. Андрей снимает верхнюю одежду и уходит в гостиную. – А как ваши дела?
  - Всё хорошо, Давид. Утром занималась уборкой, почитала потом немного, а теперь хочу к Марине пойти. Кстати, ты не хочешь со мной? И детей надо взять.
  Я охотно соглашаюсь, ведь мне так давно хочется навестить Марину Фёдоровну. Ей нужна радость и хорошее самочувствие, а мы, так думаю, сможем ей это обеспечить.
  Мы идём в гостиную. Инна говорит детям, что через полчаса мы пойдём в гости к Марине. Люба рада этому, Андрей же не выражает никаких эмоций, но мне кажется, что он тоже хочет пойти к родной тёте. На часах три часа. Оказывается, мы недолго ходили на импровизированную границу города. На самом деле не только интересно было взглянуть на вражеских солдат, их палатки и далёкие орудия, но и страшно, потому что нас могли заметить в любой момент. К тем людям лучше вообще не ходить и не видеть их. Я не говорю маме детей, что мы ходили именно туда, вместо этого нашим прогулочным местом стал старый проспект, улица Десантов и Северное шоссе что почти на краю города.
  Через полчаса мы все идём в направлении одной из городских площадей. Та, которая сейчас перед нашими глазами не самая маленькая из них. Кстати, сразу за площадью парк, который хотели снести, чтобы построить какой-то новый торговый центр. Хорошо, этого не произошло. Однако перед площадью мы сворачиваем и направляемся к Городскому Дому Культуры. Здесь ходит больше людей, нежели на моей улице и ближайших трёх. Через дорогу от ДК стоит длинный угловой дом, украшенный коваными балконами и двумя статуями львов на углу. Здесь во втором подъезде, на третьем этаже (так как первый этаж принадлежит разным салонам и магазинам) живёт сестра Инны Фёдоровны Марина. Подъезд с домофоном, но он не работает, и мы свободно заходим в подъезд. В двери стучится Люба.
  Из-за железной двери слышатся маленькие звуки, быстрые шажочки маленьких ножек. Нам открывает светловолосая девочка в маленьких очках. Это Люда, дочка Марины Фёдоровны. Она на пять лет младше Любы. Девочки даже чем-то похожи, но странно то, что Люда очень похожа на Инну.
  - Привет, Люда. – Немного усталым голосом приветствует племянницу Инна Фёдоровна. – Мы все к вам в гости пришли. Ты помнишь Давида?
  - Да. – Робко отвечает девочка и так же в знак приветствия обнимает Инну. – Как хорошо, что вы пришли! – Тут же она меняется, становится весёлой. – Люба пойдём со мной. У меня новые рисунки!
Инна смотрит на дочь и говорит с улыбкой пойти с двоюродной сестрёнкой. Мы же снимаем обувь и верхнюю одежду, проходим втроём в гостиную.
  На разложенном диване, застеленном постелью, лежит женщина, к венам которой присоединена капельница. У неё тяжёлый замученный вид, глаза блеклые, кожа бледная. Она словно бы не может даже толком двигаться и смотреть на нас. Разница двух сестёр всего четыре года. Как ужасно, что младшая сестра заболела этой страшной болезнью. Женщина открывает глаза и с трудом может улыбнуться.
  - Инна, привет. – Тихо с хрипотцой проговаривает Марина. – Андрей. – Она переводит взгляд на него, а потом на меня. – А вы? А, Давид. Привет.
  Марина Фёдоровна теперь нередко забывает многое. Ей очень тяжело. У меня несколько раз покалывает в сердце. Инна садится в кресло, Андрей занимает стул за столиком, а я нахожу место в другом кресле.
  - Как ваши дела? – Спрашиваю негромко я. Мне и самому больно смотреть на женщину в таком положении. Волос нет, бровей тоже, кожа жёлто-белая. Невыносимо. Она молча положительно медленно двигает головой. – Марина Фёдоровна, может быть, вам что-нибудь нужно?
  - Да. Мне бы здоровья. – С тенью улыбки отвечает она. Её сестра посмеивается. Они начинают разговаривать на разные темы. И ни слова о болезни, ни слова о долгой зиме, ни слова о каких-либо проблемах. Только что-то хорошее. Что-то прошлое и хорошее будущее, но ни сегодняшнее.
  Инна Фёдоровна говорит, что когда Марина выздоровеет, то они сразу же поедут покупать вместе новую квартиру в другом городе, а то пока этот восстановят, пройдёт немало времени. Марина не без труда соглашается. Она спрашивает, не встречала ли она их маму, однако Инна пока что её не видела. Говорит, что хочет наведаться и к ней. Так продолжается и развивается их разговор. Я замечаю, что юноша сидит за столом и наблюдает за ними, не выражая никаких эмоций. Пару раз Марина и ему задавала вопросы, он отвечал, в некоторых моментах тоже принимал участие в их диалоге. А я просто слушаю их. Как они обмениваются эмоциями, чувствами, жизненными силами и питают ими эту несчастную молодую женщину. Ей очень нужны силы, чтобы жить. Меня нисколько не удивляют их планы на будущее, однако у Марины проскальзывает нотка сомнений в них. Часть её сущности, видимо, верит больше в конец света, нежели в завершение войны. Иногда я тоже в войну верю больше, потому что она длится дольше, чем даже эта зима.
  Из соседней комнаты доносятся детские весёлые голоса. Я искоса поглядываю в приоткрытую дверь. Девочки играют. Приятно на них смотреть.
  - Что они там? – Спрашивает Марина, видя, на моём лице умилительную улыбку. Я тут же словно пробуждаюсь.
  - Играют. – Отвечаю. – Они такие хорошенькие, прямо как их мамы.
  Женщины переглядываются и улыбаются.
  - А какой сейчас месяц? – Неожиданно совершенно спрашивает Андрей. Он этот вопрос прямо вынимает из моей головы и задаёт нам.
  - Не знаю. Наверное, середина июня. – Хмуро произносит Марина Фёдоровна, закрывая глаза.
  - Или конец сентября. – Добавляет от себя его мама.
  - Почему никто не знает точно? – Продолжает парень.
  - Потому что календари перестали изготавливать и продавать. Люди тоже перестали следить за временем и днями. – Говорю нормально я. – Сложно адекватно оценивать время и год, когда за окном вечная зима.
  Инна кивает. Значит, моё мнение ей не чуждо. Андрей замолкает. Внезапно для нас всех Марина Фёдоровна засыпает. Она сопит. Мы смотрим друг на друга и как бы мысленно соглашаемся с тем, что нужно возвращаться домой. Девочки не хотят расставаться, но приходится. Люда дарит своей сестре свой рисунок, а Люба крепко прижимает его к себе и так и идёт до самого дома.

11 (самый страшный день)

  Я сижу в своей захудалой не очень просторной гостиной комнате в кресле. Вокруг тишина. Уже давно пришёл вечер, тучи под небом сгустились, от чего кажется, что оно выкрашено в глубокий чёрный цвет. Где же оно небо? Неизвестно, оно давно скрылось от нас.
  Для меня это был сложный день. Казалось бы, ничего не произошло особенного в нём, но теперь даже любая деталь жизни стала особенной. Сегодня не было никаких событий, однако будто бы они и были. Это были страшные события. Это был страшный день. Мне хочется схватить бумажный лист и начать на нём писать, писать много и подробно. Так я и поступаю. В старой газете залежался забытый временем тетрадный листочек. На столике ручка, в которой почти закончилась паста, но, думаю, мне хватит и этого. Вот какой это был день…
  Ранним утром был густой туман. Из дома мне показалось, что его можно даже потрогать, но когда я вышел, ничего такого нельзя было сделать. Видимо, было очень рано, потому что где-то со стороны востока, из-за разрушенных домов в пустые оконные рамы на улицы смотрел желтоватый, как и облака, диск забытого нашими глазами солнца. Ранним утром облака не такие густые, как днём или вечером, поэтому можно как через солнечные очки смотреть на солнце. Потом его уже не увидишь.
  Я вышел на улицу. Мне не хотелось спать, вместо этого появилось желание прогуляться по свежему холодному воздуху и обжечь себе лицо и лёгкие. В подворотне бегала тройка голодных кошек, и негромко покрикивали друг на друга. На них мне было совершенно всё равно. Я спокойно в том же пальто шёл по своей улице, потом вышел на Проспект космонавтов, откуда попал на улицу Маяковского. Через три квартала я оказался в старом Еврейском квартале. Это узкая улочка из семи шестиэтажных домов по обе стороны от дороги. Там три маленьких парка, общеобразовательная школа с еврейским уклоном, синагога и в конце квартала трёхэтажный Еврейский театр. Но не то место, о котором говорят в настоящем времени. Здесь будет уместнее употреблять слово «было», потому что многих зданий так же, как и многих в городе, давно нет. Они были. Бомба попала сюда. Исчезло два дома, театр, два парка и школа. Остальное как-то ещё выжило, однако невозвратимо травмировано.
  На том квартале мне отчего-то было так одиноко, что не хотелось жить, а сквозняк в стенах дул так, что создавалось впечатление голосов. Но никого не было, кроме пары бездомных кошек. Пройдя эту улицу, я зашёл в полу-сохранившийся парк, где нашёл лавочку, усыпанную снегом. Мне не захотелось на неё садиться, и не от того, что она была в снегу, а мне было брезгливо сметать его, совсем не поэтому, а потому, что снег когда-то не был снегом. Сейчас наверняка, конечно, не скажешь, но и отрицать нельзя, что то был обычный снег. Тогда я пошёл дальше, пока не оказался на улице генерала Осипова. Здесь обычно жили состоятельные граждане. Их обеспеченность можно было определить по месту нахождения квартиры: не очень богатые на периферии улицы, а «большие кошельки» в глубине улицы. Она была построена так, что центральный дом, окружённый двумя аллеями, самый высокий, а другие этажами ниже, и если смотреть со стороны на улицу, то здания напоминали треугольник. В одном из домов я впервые заметил какой-то магазин, который раньше не видел. Для меня это было маленькое открытие, по правде говоря. Невозможно определить какой он был направленности, но зато я посмотреть на улицу генерала Осипова словно новым взглядом. Сразу за ней высился многофункциональный торгово-развлекательный центр, от которого осталось этажа два. А потом другая улица, которая и сделала день страшным.
  Я шёл около первых угловых домов, когда увидел очень пожилого мужчину. Он хромая с тростью и в плоской кепке шёл вперёд по тротуару. Перед лавочкой дедушка остановился, подошёл к ней и только начал садиться, но вдруг его ноги подкосились и он упал. Я ринулся со всех ног к нему. Было поздно. Его лицо быстро побелело, похолодело, потом руки, а затем дедушка рассыпался. Однако мне удалось успеть определить причину смерти: остановка сердца. Скоропостижная смерть. И снова у меня на руках.
  Шёл по асфальтовой дороге мимо сухих промёрзших деревьев и мимо серых домов. Ничего не осталось, никого нет. Только тишина, только ветер, только городской туман. Снова полуразрушенные дороги, дома, глубокие засыпанные снегом ямы, канавы, грязь, пыль и зола. В той части города не осталось почти ничего, что напоминало бы даже о благополучном прошлом. У меня сильно начало биться сердце, кровь прилила к щекам. Я побежал вперёд и громко-громко закричал. Кричал недолго, а бежал аж три улицы, пока не вышел к правительственной площади. Там я остановился и упал на колени. Как же не хотелось оставаться в этом городе, не хочется и сейчас. Это страшное место. Оно давно пропитано смертью. Забытый всеми, даже Богом город. Как же мы все были наивны, считая, что нас будут спасать. Да ни один солдат не полезет сюда, ни один генерал не отправит свои войска туда, где стоят машины гибели.
  Из дома позади послышался детский крик. Я быстро вскочил на ноги, обернулся и увидел, что вниз падает…ребёнок. Мальчик лет одиннадцати или меньше. Он кричал и быстро летел вниз. Здесь я был бессилен. Его пронзительный вопль быстро затих, когда мальчик соприкоснулся с землёй. Я поднял взгляд вверх. У меня почему-то сбилось дыхание, я закашлялся. Испуганными широкими глазами я смотрел в окно двенадцатого этажа, всего было пятнадцать этажей в доме. Там, на подоконнике, стояла женщина в халате, держась руками за оконную раму. Мне не удалось разглядеть её лица, те эмоции, которые властвовали тогда над ней. Что творилось у неё в голове? Было одновременно страшно и одновременно интересно. Но я не мог увидеть. Из-за ветра приходилось прикрывать глаза. Потом я уже видел её падающую. Она не кричала, лицом летела вниз. Женщина упала рядом с мальчиком. Наверное, это был её сын. Они как будто бы услышали мои мысли об оставленном страной городе. И если нет спасения, то незачем и жить. Я не стал подходить к ним, но мне было понятно, что людей больше нет, остался лишь белый снег и никчёмная одежда.
  Последнее время встречается очень много валяющейся одежды. Но все, кто видят её, понимают, что раньше она принадлежала живому человеку. Однажды мне встретилось жуткое зрелище, неописуемая картина – десять деревянных гробов, стоженных друг на друге. И таких три ряда. Вместе они напоминали старый большой комод. Было так страшно смотреть на гробы, что я быстро пошёл дальше. Страшнее было только то, что эту картину мне уже не забыть никогда, и если мне снятся сны, то в один момент сложенные гробы появляются в них. Неужели Хирон так бросил свою работу, или он это сделал специально в знак того, что мы все оставлены и остаётся только один выход?
  Этот выход нашли и два человека. Мужчина и женщина, обоим лет примерно по сорок пять лет (ему, возможно, больше). Они были рядом с деревом, когда я заметил их. Оба стояли на стульях, держались за руки и смотрели друг на друга. Мне уже очень не хотелось, чтобы и они слышали мои мысли. Но их я ещё мог спасти, поэтому бросился бежать, крича, что нельзя совершать повешение. Они даже не посмотрели в мою сторону. Мне оставалось метров двадцать до дерева, но я не успел. Мужчина и женщина, продолжая держаться за руки, шагнули со стульев. Из моих глаз потекли слёзы, они застилали обзор. Я запнулся о камень и упал, быстро подскочил и продолжил бежать. Люди барахтались под ветками, хрипели, быстро задыхались. Я схватил женщину за ноги и приподнял, но заметил, что она отпустила побелевшего мужчину. Он же молча висел. Она тоже не двигалась. Тогда я отошёл на несколько шагов назад, снова упал на колени. Из глаз лились горячие слёзы. Люди медленно начинали рассыпаться. На ветвях остались только виселицы.
  Дальнейшее не хочу описывать в подробностях. Скажу только, что когда я возвращался домой, то заметил перед собой, в десяти шагах, молодую женщину, лет тридцати восьми. Она не очень медленно шла вперёд, будто бы от кого-то бежала. Я заторопился. Это была та душа, которая могла хотя бы ещё несколько недель пожить на земле. Облака к тому времени начинали сгущаться. Я схватил её за руку. Она резко обернулась на меня. Мы смотрели глаза в глаза. Та женщина была голубоглазая, шатенка с тонкими губами.
  - Куда вы идёте? – Вдруг спросил я отрывисто. И хотя мне то было неважно, всё равно нужно было убедиться, что она не задумала глупость.
  - Мне захотелось посмотреть на то, что осталось от города. – Негромко ответила она. Её голос был мелодичный, нежный.
  - Как ваше имя? – Я не отпускал её тёплую руку, а она и не вырывалась.
  - Зачем вам знать? – Спокойно произнесла незнакомка.
  - Мне хочется знать ваше имя, не более.
  - А мне не хочется его вам говорить.
  - Разве это тайна?
  - Для вас да. Оставьте меня.
  Неожиданно она вырвалась из моей хватки и быстро пошла дальше. Я догнал.
  - Тогда скажите, куда вы так быстро идёте? Город так обычно не смотрят.
  - Знаете, я всегда была реалисткой и понимала, как на самом деле обстоят те или иные дела и события. Теперь ответьте мне вы, - она повернула голову на меня, по моему телу пробежали мурашки от её дикого взгляда, - вы верите в Бога?
  Я замялся. Ответ был очевиден. С недавних пор я перестал верить. Она молча кивнула, развернулась и пошла обратно. А я остался стоять на месте, заложив руки в карманы пальто. Подул ветер. Я сделал два шага вперёд, после чего услышал из-за спины выстрел. У неё была маленькая сумочка на плече. Не стал оглядываться. Снова слёзы, снова смерть, снова у меня не получилось спасти невинную душу.
   Я хватаю листок и сминаю его в маленький шарик, сильно бросаю в стену. Чёрные тучи закрыли всё небо. В мире не осталось больше ничего.

12 (сон в снежную ночь)

  Впереди дорога. Длинная дорога, застеленная густым почти непроглядным туманом. Я иду медленно, чувствую усталость, глаза всё время закрываются, но я стараюсь держать их открытыми. Нет ни ветра, ни звуков, только шорох и поступь моей обуви. Не видно застилающих небо облаков, видно только несколько метров вперёд и ближние стены домов.
  Я останавливаюсь. Тишина, затхлый воздух. Вдруг сонливость пропадает, из далека слышится тихий звук. Странное завывание, будто бы поёт хор. И он приближается. Всё ближе, ближе, ближе. Я уже различаю отдельные слова. Но всё равно не видно того, кто поёт. Люди уже должны быть здесь, но их нет. Песня ясно слышна. Это лирическая, акапельная, протяжная, мелодичная песня. Нет, не просто песня – церковная молитва. Мне сразу становится легче на душе, чувствуется стук сердца, мысли проясняются. Кажется, должно выйти солнце и развеяться туман, но ничего такого не происходит. Может ли спуститься ко мне Господь с небес?!!! Я вздымаю руки к небу. Мелодия продолжает звучать. Из моих глаз начинают течь слёзы. Но это не от горечи и страданий, а он облегчения, освобождения от мучений, уход в иной мир.
  Я делаю два тяжёлых шага вперёд и падаю на колени. Прислоняю руки к голове и молчу. Песня проникает в меня, в мои мысли, в мою душу. Она даёт мне силы. Я закрываю лицо ладонями. Чувствую тепло. Из-за такой погоды должно быть холодно, однако почему-то совсем наоборот. Я поднимаюсь и сбрасываю пальто. Продолжаю идти дальше, при этом очень густой туман стелется у моих ног.
И вдруг мне навстречу выходят люди. Сначала из тумана по обочине от дороги вышел мужчина. Он медленно, немного сутулено шёл в обратную сторону. Взгляд его был не лёгким. Куда же путь его лежит? Меня отвлекла женщина, которая мирно прямо шла туда же. Потом вышел молодой человек, за ним девушка, за ней молодая женщина, за ней пожилой мужчина, за ним маленькая девочка, за ней мальчик. Дальше я не стал смотреть. Их было много по сторонам от меня. И будто бы я для них не существовал. Они шли мимо. И смотрели все куда-то в пустоту. Что же это? Кто эти люди? Откуда доносится эта невероятная песня? И что за необычайная дорога под ногами моими? Я смотрю назад, но не иду. Как странно. Рядом с этими людьми мне становится очень спокойно. Я стою.
  Куда мне идти?
  Они идут сами по себе. И я сам по себе. Никто не обращает на меня внимания. Песня начинает постепенно отдаляться. И снова тишина. Людей тоже становится меньше, звуки их шагов не слышно, зато слышно мои. Они гулким эхом отдаются в круге. Снова становится прохладно, я надеваю пальто. Туман под ногами рассеивается, снова видна длинная дорога в обе стороны. Стены домов словно сковывают это место, создавая некий коридор. Я оборачиваюсь и опускаю руки, вернувшимся усталым взглядом смотрю в ту сторону, куда ушли явившиеся из неоткуда люди. Долго так стою и смотрю, будто жду чего-нибудь такого же непонятного и особенного. А в голове одна мысль: что это? Не тот ли это мир, который вскоре настигнет меня? Или уже настиг. Не та ли это песня, что в райском мире звучит? Не те ли это люди, которые душами зовутся? А может так и есть оно. Может, вовсе не люди были, а души что из мира нашего уходят. И что же это за дорога, которая под ногами моими. Я опускаю взгляд. Наверное, это путь, по которому они переходят. Тихо здесь потому, что они спокойны все, ничего их больше не тревожит, нет у них больше страданий и мучений, нет в их сердцах боли и тягостей.
  А что же мне делать? Куда идти? Тяжело идти. И обратно, и вперёд. Неизвестно, что там. Если бы путь мне мой был известен. Но я не знаю, в какую сторону шаг сделать. Вслед ли за ними идти, или же здесь остаться. Длинная дорога.

13 (багровое зарево)

  После того сна я остаток ночи не мог уснуть. Пролежал, смотря то в окно, то в потолок. Мне даже не хотелось смыкать глаз, потому что с одной стороны было страшно вернуться в то место, и снова увидеть тех людей. Половину дня я проспал, а потом мне захотелось есть и я пошёл к Тимофею Макаровичу. Сегодня я не стал заглядывать в гости к своим знакомым, зато встретил Маргариту, она снова гуляла одна. В этот день на улице на удивление много людей. Мне казалось, что осталось не так много горожан, однако оказалось наоборот. Многие улицы наполнены, хотя и не сильно, людьми. Меня удивляет данное обстоятельно. Недавно ведь было так пусто и тихо, только человека три-четыре ходило, а теперь что? Разве это не чудо? Молодые и старики!
  На моём лице улыбка. Не яркая, а слабая и усталая из-за бессонной ночи, зато она есть. Мне хочется улыбаться от чего становится невозможно хорошо. Как же давно такого не было. И на улице сегодня несколько теплее, чем в обычные дни. Слой плотных облаков волнами гуляет под небом. Я срываюсь с места и бегу к своему другу. Начинает вечереть, и я не хотел ни к кому идти, однако об этом нужно рассказать, нужно поговорить, нужно поверить.
  - Игнатий! – Кричу я, взбегая по лестнице его через одну ступень. – Игнатий!
  Дверь оказывается закрытой, и я быстро и громко стучусь в неё. Видимо, он уже заметил количество людей, потому что решил закрыть дверь. Игнатий отпирает замок и открывает дверь. Видя то, как я запыхался, да ещё и улыбаюсь, он делает шаг назад, с недоумением глядит.
  - Ты что? – Спрашиваю я, весёлым голосом. – Ты видел как много народу? Что за день?! Какой день!
  Я широким шагом захожу в его квартиру и становлюсь близко к нему, потом беру за плечи и трясу его.
  - Перестань! – Говорит он сердито. – Ты что такой весёлый?
  - Так людей столько, будто бы праздник!
  - А что если не праздник это, а и мы тоже уже не живы, а всё это нам кажется? – Так же сердито произносит он, чуть ли не на каждом слове делая акценты. У меня медленно пропадает улыбка. Холодок пробегает по телу. Нет, сон не мог стать явью. Мы не могли умереть! Я стою перед ним, чувствуя тяжёлое замешательство, переходящее в разочарование.
  - Но как же? Нет. Этого не может быть. Почему ты так говоришь?
  - Потому что это враньё! Нет уже стольких людей, а если бы и были, то не выжили, прячась непонятно где. – Игнатий жёсткими шагами подходит к окну, складывает руки за спиной. – Вот где они были всё это время? Почему не показывались?
  Я становлюсь рядом с ним. Под окнами идут люди. Они разговаривают и улыбаются, некоторые даже смеются. В проулке их совсем мало, но вот на центральных улицах много. Надо только за угол свернуть. Теперь и мне начинает казаться, что это обман.
  - Возможно, им не хотелось покидать своих убежищ. – Предполагаю я.
  - А что же они ели? – Не успокаивается мой друг.
  - Ходили за мясом, пока мы не видели.
  - Как они не замёрзли?
  - Разводили костры, может быть.
  На каждый его вопрос у меня находился ответ, потому что я хотел верить в происходящее, верить в реальность, а не место из сна.
  -  И что же? Хочешь сказать, что они смогли выжить? – Он смотрит на меня, а я не глядя отвечаю:
  - Я хочу верить. Много ты знаешь о городе? Вдруг есть какие-нибудь бункеры?
  - Бункеры? – Усмешка. – Давид, как ты наивен.
  - Тогда как ты объяснишь это? – Сдерживая гнев, спрашиваю я.
  Он медлит.
  - У меня только одно объяснение. Это…
  - Смерть? Мы умерли? В один момент?
  - На нас могли сбросить бомбу. Мы своими глазами видели машины.
  Я отхожу от окна и направляюсь к двери. Он меня сильно расстроил.
  - А у меня свой вариант происходящего, произношу я идя. – Каждый волен сам выбирать, во что верить. И я верю в жизнь. Верю в то, что мы все, все живы. – Останавливаюсь в дверном проходе. Вижу, как он вполоборота стоит в гостиной, а голова повёрнута на меня. – Я не хочу с тобой ссориться, ты мой друг. Но скоро ты увидишь, что это не иной мир.
  Покидаю его дом. Выхожу на улицу и поспешно иду на проспект. Здесь так много жителей, человек пятьдесят. Живые люди. Так хочется до них дотронуться. Я забываю, что только что случилось в квартире Игнатия, и снова слегка улыбаюсь, рассматривая горожан. Не замечаю скользкий участок дороги и поскальзываюсь. Но я не теряю сознание, однако лежу и смотрю в серое небо. Ко мне подходит девушка, смотрит на меня сверху. Она улыбается. Наверное, ей должно быть забавно от того, что я упал.
  - Что же вы не встаёте? – Спрашивает она. От её голоса мне становится тепло. Она протягивает мне руку и помогает встать. – Как вас зовут?
  - Давид. – Скованно отвечаю я.
  - А меня Настя. Вы не ушиблись?
  - Нет-нет, всё в порядке. Настя, вы не скажите, почему так много людей сегодня?
  - Ой, знаете, сама не пойду. Я живу на бульваре, там вообще никто не ходит, а сегодня в окно смотрю и людей вижу. Не поверила совершенно.
  - И я тоже не поверил. Но очень хочу.
  Она посмеивается. Мы спокойно идём по дорожке.
  - Раньше я на улицу не так часто выходила, а сегодня мне прямо гулять захотелось.
  - Я часто хожу по улицам. То к знакомым зайду, то просто похожу от скуки. Чем вы дома занимаетесь, если не гуляете?
  - Рисую. Углём. Один холст, знаете, как много времени занимает. Ох. Полдня над одним рисунком, потом над другим.
  - Что же это, вы воздухом не дышите?
  - Нет, вот двор выходу иногда. Абсолютно всегда дома не сижу.
  Начинает смеркаться. Тучи становятся тёмными, но продолжают двигаться. Горожан тоже становится меньше. Мы проходим около трёх улиц, не заметив этого, так нас увлекает разговор. Она мне о многом успевает сказать, как жила раньше, кто её родители и где живут, как училась в институте на филолога, как отдыхала в Швейцарии, как побывала на выставке современного искусства, как посещала пресс-конференцию одного фильма, особенно красочно она описала поездку на Венецианский кинофестиваль. Мне нравится её слушать.
  Стемнело. Небо омрачено ночным одеялом, только яркие вражеские прожектора впиваются в жёсткие облака. Мы с Настей садимся на лавочку возле дерева, справа от нас шестиэтажный дом, слева дорога. Теперь приходит моя очередь рассказывать истории, вот только мои не такие позитивные.
  Вдруг мы замечаем, что два прожектора гаснет, остаётся три. Через пару минут мы слышим гулкий раскатистый тяжёлый звук, а видим, как в небо подымается что-то яркое и светящиеся. Сначала оно летит медленно, но постепенно набирает скорость. Летит вертикально. Это был не простой звук. Настя спрашивает меня, что это такое. У меня ответ, который нельзя сказать, не ощутив страха.
  - Ракета.
  Настя подскакивает с лавочки, смотрит наполненными ужасом глазами на поднимающийся объект. Я тоже медленно встаю, беру её за руку. Наверное, мой друг был в чём-то прав, это последний день. Вражеские солдаты снова запускают бомбы, хотят окончательно стереть город и нас. За первой ракетой взлетает ещё одна, при этом звук запуска повторяется. Боковым зрением я замечаю, как на улицы выходят люди. Так же как и днём, их много. Они в страхе. Наши сердца быстро бьются, отбивая последний марш. Из глаз моей новой знакомой начинают идти слёзы. Крепче сжимаю её ладонь.
  Но вот неожиданный для всех нас момент: из неоткуда с большой скоростью летит другая ракета и сталкивается с той, что поднялась выше облаков. Звук взрыва доносится гораздо позже, чем ослепляющий огонь. Следом за первой неизвестной ракетой летит вторая, и взрывает вторую вражескую бомбу. Взрыв. Этот свет похож на свет Солнца, который словно сдёргивает одеяло ночи. Вот оно Солнце. В том месте, где произошли взрывы, облака радиально разлетаются. Это была атомная бомба. И только спустя семь минут свет начинает угасать. Затем с восточной стороны становятся заметны красные летящие точки, их шесть. Двенадцать бомб сбрасывается на лагерь противника. Самолёты продолжают лететь дальше. А мы стоим, всё ещё ощущая страх, но с примесью удивления и каплей радости. Что это было? Неужели враг повержен? Неужели наш город будет спасён?
  - Они смогли уничтожить оружия чёрных, - сказал недоверчивым хриплым, свистящим голосом какой-то старик, - но можно это не говорит о том, что они не уничтожат и нас тоже.
  - Нет. Не уничтожат. – Уверенно отвечает незнакомый мужчина. – Они здесь, чтобы спасти нас.
  Я согласен с ним.

14 (четырёхлистный клевер)

  Прошлым вечером все быстро покинули холодные улицы. Настя тоже ушла к себе домой, я проводил её. Возвращался уже под тёмным облачным небом, хотя тучи, надолго нависшие над городом, начинали медленно расходиться. В образовавшемся проёме туч было видно чистое свежее небо, усыпанное миллионами звёзд. Мне было невероятно приятно возвращаться домой, медленно, спокойно, думая о новом будущем дне.
  - Вы видели, что случилось вчера вечером?!! – Восторженно говорю я, стоя в квартире Борисовых. Вчера вечером я не стал тревожить их, но сегодня прямо с утра пошёл к ним. В двери долго стучать не пришлось, мне открыл Андрей и даже за руку поздоровался со мной. В гостиной находится он и его отец Иван. Они оба смотрят на моё радостное выражение лица.
  - Когда взорвались ракеты? – Переспрашивает Андрей. Я подтверждаю. – Да! О, это было круто! Бабах! Целых две ракеты! А какой свет был от них!!
  Видно, что парень под большим впечатлением. Мне это нравится.
  - А ещё круче, что вражеские лагеря разбиты и город больше не в блокаде. – Дополняет Иван. На его губах появляется слабая улыбка. Мне кажется, что в его душе становится спокойнее.
  - И что теперь будет? – Задаёт вопрос парень.
  Я смотрю на его отца, хочется услышать его версию нашего будущего, ведь он старше нас. Он будто бы ожидал, что я что-нибудь скажу, но не в этот раз мне говорить, поэтому я смотрю на него.
  - Скорее всего, первым делом столица пришлёт грузовики с провизией, а через некоторое время начнётся массовая эвакуация.
  - Почему вы так решили? – Спрашиваю я. Меня немного удивила его мысль.
  - Потому что город непригоден для жизни. Я думал, тебе это известно, Давид.
  Согласен. Непригоден.
  - Я не придал этому значения. Так долго прошло времени, что уже привык жить так. Да, наверное, будет эвакуация.
  - Будем жить в другом городе? – Интересуется Андрей. Иван кивает. – И куда же нас переселят, ведь людей сколько.
  - О, это никто сказать не сможет. У властей будет много вопросов по этому поводу. – Говорит мужчина.
  - И проблем. – Скромно добавляю я. Он охотно соглашается.
  Иван поднимается с дивана и идёт к шкафу, откуда достаёт пакет сухарей. В кружку он наливает воду.
  - Не могу поверить, что так всё закончилось. Это точно не сон или…
  Я перебиваю его твёрдым ответом, что это правда и реальность.
  - Вы видели, какие у них машины… были? – Смотрит на меня мужчина.
  Мне становится не по себе, по спине пробегает холодок, потому что я вспоминаю, как мы все вчетвером ходили за город и смотрели на вражеский лагерь и далёкие орудия, закрытые снежной бурей. Хотя когда-нибудь я должен был их видеть, следуя из логических соображений, ведь он ничего не знает о нашей прогулке. Я положительно отвечаю и описываю своё жуткое впечатление. Иван начинает рассказывать всё, что знает о проекте «Мор». Говорит, что это страшное название даже для оружия.
  - Для такого оно в самый раз. – Говорит его сын.
  - Нет, Андрей. Ты не видел, какие там пушки и бомбы. Две из таких вчера взорвались в небе. Видимо, мы слишком везучие и счастливые, что они не упали на нас.
  Андрей косится на меня. Я незаметно поворачиваю голову из стороны в сторону, давая понять, что нельзя ничего говорить отцу. Он меня понимает.
  Что ж, вот и на нашей улице праздник. Я замечаю, что Иван всеми силами пытается сдержать слёзы. Он поддаётся эмоциям, наверняка, не по причине грусти, но по причине спасения, это слёзы счастья. Мужчина шмыгает носом и быстро покидает кухню и гостиную, закрывается в ванной. Андрей ничего не видит, он сидит и смотрит в окно, за которым праздник. Люди ходят, люди смеются, радуются. Это ли не счастье?
  Парень поднимается со стула и направляется к подоконнику, где стоит цветочный горшок.
  - Давид, вы верите в удачу? – Интересуется он. Я киваю. – Здесь есть клевер, он четырёхлистный.
  - Значит, тебе крупно повезло, парень. – Говорю я. – Не упусти свою удачу. А где Инна Фёдоровна и Люба?
  - Они в родительской комнате сидят. – Отвечает Андрей, продолжая выискивать неправильное растение. – Уже часа два там сидят.
  Я встаю и иду к ним. Дверь закрыта, слышны слабые всхлипы, тихо стучусь и приоткрываю. Всхлипывания тут же прекращаются. Вижу Инну, она сидит на краю кровати с закрытым руками лицом, рядом с ней, обнимая её, сидит Люба. У меня начинает быстро биться сердце.
  - Что такое? – Спрашиваю я у девочки, потому что её мама, явно, не в состоянии говорить. Люба подходит ко мне, обнимает.
  - Поговорите с ней. – Шёпотом просит она меня. В глазах её нет грусти и боли. Что же случилось?
  Сажусь рядом с женщиной, спрашиваю. Поначалу Инна продолжает молчать, потом открывает заплаканное лицо и высмаркивается в носовой платок.
  - Я так рада, что ты пришёл, Давид. – Говорит она дрожащим голосом.
  - Почему вы плачете, Инна Фёдоровна?
  - Ходила вчера к Марине, она сказала, что её врач нашёл в девятнадцатой больнице лекарство.
  - Это которая заброшенная и полуразвалившаяся?
  - Да. – Тяжело отвечает женщина. – А сегодня утром он пришёл к нам и сказал… сказал, что Марина пошла на поправку. Она начала активно выздоравливать.
  С этими словами Инна припала ко мне, обняла меня и залилась слезами. Чудо, большое чудо. Вот ещё одни слёзы радости. Моё сердце успокаивается. Мне в глаз неожиданно начинает что-то светить. Этого света становится всё больше и больше. Я жмурюсь.
  - Посмотрите, Инна Фёдоровна. Это же солнце. – Заворожённо произношу я. Не верю своим глазам. За столько лет мы впервые увидим солнце!
  Мы оба поднимаемся и подходим к окну. На горизонте ясное голубое небо, невысоко над землёй висит яркий оранжево-жёлтый диск Солнца. Чуть ближе к городу видны столбы дыма, поднимающего вверх. Горят вражеские лагеря. Скоро облака совсем разойдётся, и снова наши глаза будут видеть небо. То небо, которое мы ждали несколько лет, и то Солнце, в которое мы оставили веру. Впереди у нас новое будущее, лучшее будущее, новая мирная жизнь!