Наш корабль садится космосу на колени

Монике нужно забвение и исцеление, и она находит всё это в дешёвом кабаке (выгребает деньги из тайника сестры). Она напивается, падает с ног — кто-то заталкивает свой язык ей в рот, кто-то бьёт её по лицу, но Моника не чувствует ни боли, ни крови. Она просит вызвать такси — грубыми руками мужчина толкает её в машину, небрежно бросая что-то водителю. Моника бормочет что-то о Кристине, сестре, и старшем брате, смеётся, плачет, путаясь, говорит адрес — Маркус выключает счётчик и довозит Монику до дома. Он находит ключ под ковриком и заносит её внутрь, укладывая в кровать.

Моника снова садится в машину Марка спустя несколько недель, когда её образ начал ускользать; она ничего не помнит,  а он не говорит ни слова (тишина давит). Позже он встречает её в старом парке — пока люди вокруг бегут, спасаясь от дождя, Моника не двигается с места, промокая насквозь. Тогда он решает начать диалог.
Проходит время, прежде чем комната с зелёными обоями начинает сдавливать четырьмя стенами и его самого; Моника сидит у стены, прижав к груди колени — думает, жизнь лишь совокупность неправильного поведения и неправильных чувств.
Они не знают друг о друге практически ничего. Он - что ее зовут Моника. Она - что он Марк.
Они встречались у нее на квартире и сперва долго целовались, словно после разлуки. Потом она предлагала ему чай, не спрашивая как прошел день. Они не говорили о таком. Как и обо всем, что происходило вне стен этого дома.

Нагой рядом с Марком она не чувствовала себя уязвимой. После того, как он уходит, Моника уверена, что это навсегда, но всегда он возвращается спустя несколько дней — они лежат рядом, размышляя о полётах на луну и звездопаде, что будет в субботу.
Моника не знает, что он делает, покидая её дом.
Встречаясь на улицах, они притворяются незнакомцами, безличными и безразличными друг к другу.

Марк касается её случайно, иногда нарочно — каждый чертов раз ей это необходимо. Необходимо, чтобы отчаянно забыть все то, что рвет ребра. Моника спрашивает, нужно ли ему что-нибудь, но Марк отрицательно качает головой.
Она делает затяжку какой-то дряни и говорит, что сестра её та ещё сука (это единственное, что она говорит о своей жизни вне стен её дома, где они тайком встречаются). Моника шепчет, что никому не может доверять — Маркус хочет сказать, что она может доверять ему, но почему-то не может произнести и слова.
Моника и Марк — запертые в своих клетках звери, отчаянно нуждающиеся в чём-то ещё. Они не обещают друг другу ничего, но каждый раз отпустить становится труднее. Они знают друг о друге лишь то, что позволяют узнать; они молчат, но это молчание не угнетает.

Моника твердит, что Марк должен идти (хочет, чтобы остался), что она справится (черта с два), что ей не нужна помощь (ложь). Моника твердит одно и то же, и это перестает звучать правдоподобно.
Марк возвращается к своей жене, Моника — к зияющей пропасти жизни.

Монике хочется выблевать внутренности (они выжжены огнём безразличия старшего брата, чертвовой сестры), содрать кожу, выдавить себе глаза. Монике отчаянно хочется чувствовать физическую боль — она напивается в баре, грубит незнакомцу, а затем сплёвывает кровью в подворотне рядом, цепляясь руками за грязный мусорный бак (совсем не сопротивляется). В рёбра впиваются тяжелые носки ботинок, Моника слышит где-то за пульсирующей болью в голове глухое «оставь её», «нахрен», «ты убьёшь её» — она хочет, чтобы убили.
Моника замерзает, дрожит, пробитая мелкой пулемётной, размазывает кровь по асфальту, а грязь по лицу.
Кости чудом остаются целыми, но вот сама она рассыпается в прах.

Горячая вода расслабляет, Моника вымывает кровь между пальцев, под носом, около губ. Тело её покрыто вереницей гематом и ссадин, больно от каждого движения, но это именно то, что было нужно — в сознание не просачиваются мысли о семье (семье ли?), и Моника улыбается разбитыми губами. Улыбается надвигающейся тьме, готовясь впустить в себя. Внутри — брешь, огромная дыра. Внутри пустота, которую необходимо заполнить, и тьма кажется лучшим из вариантов.

Его ледяные прикосновения сдавливают,  Монике больно из-за заживающих саднящих ран, она вздрагивает — он спешит отстраниться, но ей не это нужно. Ей не это сейчас нужно, чёрт возьми.
— Нет... Нет.
Его не было, казалось, целую вечность, и  Моника легко могла бы сказать, что она без него она справилась, что было просто, но это — ложь. Истина была в том, что  Моника запуталась.
Она бы, пожалуй, однажды привыкла к жизни без Маркуса. Люди ведь так устроены, что привыкают ко всему.

Маркус прижимает её за плечи к себе одной рукой, второй держит сигарету — комната заполняется привычным горьким запахом, словно и не было этих пустых дней, недель, словно с последней встречи прошло всего ничего.
Лгать в таком случае выходит легче обычного.
Моника делает затяжку, выпускает дым, утыкается носом в его плечо. Она старательно избегает прямого контакта глазами, потому что только начала привыкать жить без. Ей кажется, что он пришёл попрощаться, поэтому если сегодня Маркус уйдёт уже навсегда, ей будет легче.

 — Рассказать тебе кое-что?
Расстояние между ничтожно малое, можно чувствовать запах друг друга, можно без вопросов коснуться пальцами, можно проткнуть ножом, только повернись спиной — но они не знали друг о друге почти ничего, чтобы было чем воспользоваться в случае, если захочется сделать больно (у них на это были другие способы).
Эмма улыбается, касаясь кончиками пальцев его шрамов, очерчивая по кругу.
— Однажды жила девочка, которая была совсем некрасива, — негромко, словно кто-то нежелательный может услышать, — так ей говорили. Девочка смотрела на своё отражение в зеркале и ненавидела себя. Девочка плакала, пока над ней смеялись, и не понимала, почему она такая. А потом девочка встретила мальчика, который сказал ей, что она красивая. И девочка поверила ему. Но мальчик ушёл. Потому что уходят все — вот что в конце концов поняла девочка.
Моника нарушает правило и смотрит в глаза — ей кажется, она может увидеть его демонов (они так похожи на её собственных). Моника смотрит в его глаза и ей хочется уничтожить себя.

Однажды Марк снова пропадает — Моника не видит его уже несколько недель и уже приходит к мысли, что не увидит никогда. Прежде чем в её дверь постучат, пройдёт три дня. От Маркуса пахнет сигаретами и чем-то пряным, и она молча впускает его в дом, в свою постель, снова в свою жизнь.
Они лежат рядом, говорят о легендах (Моника шепчет на ухо легенду о русалке), планетах (Марк шепчет, что растворил бы себя на Марсе), кажется говорят о чём угодно, чтобы заполнить эту тишину (в другие дни она казалась такой нужной, но не сейчас), чтобы не подходить к тому, о чём так говорить не хочется, но нужно.

«Ты её любишь?», — они почти никогда не говорили о Ней.
Марку не нравится, что она начинает этот разговор (Марку не нравится, что в доме Моники звучит это имя).

Моника говорит, что лучше бы Марк не приходил.