Повесть об отце Гл. 20 Суровые будни

 
   Наконец наступило первое октября. Разгар осени, но день выдался ясный, солнечный. Настоящее бабье лето. 
   Все студенты или слушатели техникума, как их чаще всего называли,  выстроились во дворе. Директор торжественным голосом возвестил о начале учебного года, зачитал ряд распоряжений, поздравил вновь зачисленных и представил новых преподавателей.
   
  Для слушателей первого курса все преподаватели были новыми, поэтому Михаил даже не пытался сходу запомнить их имена и фамилии. Только сразу выделил химика. Это был невысокий мужчина средних лет, светловолосый, одетый как-то по-деревенски: на нём был поношенный, видавший виды пиджак, из-под которого выглядывала серая косоворотка. Он скользил взглядом по лицам учащихся, будто выискивал знакомых, но при этом лицо его не выражало абсолютно никаких эмоций.
Вот Евдокия Ивановна – это да! Она стояла рядом с директором, и с её уст не сходила улыбка. Позднее ребята не раз убеждались в её доброте и тёплом почти материнском отношении. 
    «Ну, ничего себе, учитель, – мелькнуло в голове. – Не чета Михаилу Петровичу, одетому всегда с иголочки. Наверное, и уроки будут так себе».
   

   К счастью, Михаил ошибся. Владимир Аркадьевич Чайников был хорошим педагогом и воспитателем: строгим, требовательным, ответственным. И главное, уважал студентов. Нередко оставался с ними после занятий, чтобы объяснить неусвоенный материал, на кружке проводил десятки опытов, занимался со студентами в производственных мастерских.
   Вскоре стало понятно, почему одет он не так, как некоторые преподаватели: слишком просто и немного бедновато.
   Два года назад он приехал в Суводь вместе с семьёй, где кроме жены и пятерых детей были старики – его родители. Так получилось, что в их деревне, что находилась в пятидесяти верстах от этих мест, случился лесной пожар, который спалил десяток хозяйств и унёс жизни нескольких человек. Строиться на месте пожарища погорельцы не захотели, да и средств не было.
   
   А тут как-то повезло: узнали, что в Пищальском техникуме набирают учителей. Были свободными места химика и математика. Рискнули, поехали. В Суводи получили небольшую квартирку, что находилась на территории учебного заведения, быстро освоились. Жена Раиса устроилась работать на ферму, а мать, ещё нестарая женщина – уборщицей в интернат. Спустя время нашлось место и старшему Чайникову. Приняли его сторожем на конюшню. Служил Аркадий Иванович  справно и честно. Даже директор  доверял ему присматривать за работой конюхов, когда приходилось на день-другой покидать техникум. 
  Детишек надо было учить, кормить, одевать, поэтому семья жила довольно экономно.
  Для Михаила, познавшего цену заработанному рублю, поведение учителя и его отношение к жизни были понятны.
 
***
  В первый день для первокурсников было лишь два занятия: история классовой борьбы и ленинизм.
  Оба предмета вел Иван Васильевич Багранов – неулыбчивый, немного рассеянный  старичок в огромных, чуть не в пол-лица, очках, которые то и дело сползали с носа, поэтому их приходилось постоянно поправлять. Это выглядело довольно нелепо. Особенно, когда в руках учителя была указка. Доходило до смешного, когда он вынужден был следить за тем, чтобы случайно не ткнуть ей себе в глаз.
Занятия не пришлись по вкусу и Михаилу. Скучное объяснение преподавателя, похожее на заунывное бормотание порой даже раздражало. Слушатели переговаривались, кидали друг другу записки, за последними столами самые отчаянные навострились играть в карты.

   Предметы считались необходимыми, поэтому Иван Васильевич сразу ввёл учащихся в курс дела, объяснил, насколько важны для слушателей эти дисциплины, особенно в данный период, когда классовая борьба ещё не закончена и, несмотря на то, что пролетариат стал господствующим классом, она продолжается, но уже в новых формах и новыми методами.
       – Товарищ Сталин выдвинул идею об усилении классовой борьбы по мере укрепления социалистической власти и в речи на пленуме ЦК ВКП(б) высказал мнение, что отживающие классы не станут добровольно сдавать свои позиции, не пытаясь организовать сопротивление, – размахивал указкой учитель. – А продвижение к социализму не может не вести к сопротивлению эксплуататорских элементов этому продвижению…

   Звучало это довольно грозно и не всегда понятно, но учить эти общественно-политические дисциплины приходилось всем, начиная с первокурсников, заканчивая выпускниками. Этого требовало время.
   Михаил уже знал кое-что о кулацких элементах, о том, что они преследуются, и как надо осуществлять бдительность.  Но одного не понимал: кого из своих знакомых можно назвать кулаком.
   У Тихона Семёныча было справное хозяйство. Он держал корову с потомством, в хлеву всегда была свинья, иногда держали даже парочку, были гуси, куры, большой огород. Но всё это доставалось трудом, притом, нелёгким. Михаил не раз бывал свидетелем того, как крёстный заготавливал себе дрова, разделывал огород, как на сенокосе пластались всей семьёй от зари до зари, как нелегко было управляться с домашними заботами.
Сам он не раз с удовольствием помогал Симоновым.

   И сосед их – Никифор Савельич, у которого была лошадка, и который выручал крёстного, тоже пахал с утра до ночи, привлекая к хозяйственным делам всю семью.  Не бедствовали, но и не шиковали.
Какие же они – кулаки?
Вопросов было много. Но на занятиях учащимся внушали, что кулак не дремлет. Надо быть бдительными.   
 
***
   Позднее он убедился в своих сомнениях на примере однокурсника, которого исключили из техникума за то, что был кулацким сыном.
   Известие это прозвучало громом среди ясного неба: из числа учащихся исключается Валька Кислицын, только что зачисленный на учёбу. И причина тому была чрезвычайная: он – сын кулака.  Никто не мог понять: ну, какой из Вальки кулацкий сын. Одет, как большинство, бедновато: на плечах старенький потрёпанный пиджачишко, на ногах – опорки, явно ношенные не один сезон. И вот – на тебе!  Сын кулака!

   На самом видном месте, на доске, где вывешивались объявления и распоряжения директора появился листок, где извещалось, что слушатель подготовительного отделения Кислицын Валентин исключается из техникума, как член кулацкого хозяйства со взысканием стоимости обучения за время пребывания в техникуме.
Последнее больнее всего ударило Вальку. Форма плюс стипендия, обеды и общежитие – это стоило денег. А где взять столько?
   Да и какой из его отца кулак? Корова в хозяйстве да старая лошадёнка. Дом и тот требует ремонта. Но с начальством не поспоришь.
   Уехал Валька. А вскоре о нём никто и не вспоминал. 

  ***
   В честь первого учебного дня в столовой был приготовлен праздничный обед: наваристые щи и пироги с капустой. Даже чай казался в этот день сладким.
Капуста, как оказалось позднее, была вообще самым незаменимым продуктом. Из неё варили ши, готовили второе, блюдо с квашеной капустой всегда стояло на столе. Заготовлено разных овощей было немало.
   Обрадовало первокурсников и то, что учащиеся техникума обеспечивались не только горячим питанием, но и формой: всем выдали простые диагоналевые брюки и куртку-спецовку тёмно-синего цвета. Не шикарно, но зато своя одежда экономилась.
   Плюс ко всему, получили кирзачи – укороченные сапоги, больше похожие на ботинки. Ну что? Тоже, своего рода, экономия.
  Стипендия назначалась распоряжением директора. У старшекурсников она была больше, начинающие получали по-разному: от двадцати до сорока рублей. Михаилу назначили тридцать пять. Привыкший сочетать свои доходы и расходы он за четыре года учёбы смог немного приодеться.

   Несмотря на то, что за дисциплиной в учебном заведении следили строго,
были среди учащихся такие, кто не придерживался норм и правил поведения. Особенно доводили преподавателей и коменданта общежития курильщики. Установленный строжайший контроль не помогал. Время от времени на доске объявлений появлялись распоряжения директора о принятых мерах: о предупреждениях и выговорах.

   Наблюдение за курильщиками усилилось после того, как во втором здании произошёл пожар. Оно загорелось поздним вечером, когда большинство студентов уже спали. К счастью, никто не пострадал, но здание отстоять не удалось. Старое, ветхое оно полыхало так, что никакой надежды на спасение не было. Хорошо, хоть двухэтажное общежитие, которое находилось метрах в сорока, осталось в целости.  Его и спасали, понимая, что горящее здание, построенное более трёх десятков лет назад, огонь уничтожит до основания.
   
   Студентов расселили по комнатам, кое-кто стал снимать квартиры в селе.
Вот после этого курильщикам был объявлен самый настоящий бой. По мнению коменданта Ерофея Данилыча, именно по их вине и произошёл тот пожар.
Старшим в группах предписывалось сообщать о случаях нарушения дисциплины преподавателям или в канцелярию. В особых случаях – прямо самому директору.
Нередко на доске объявлений можно было прочитать очередное распоряжения, в котором сообщалось, что «курильщику табаку» выносится выговор или он лишается стипендии. 

   Сам Михаил не курил, хотя старшекурсники не раз предлагали затянуться. А его вятские друзья изредка баловались, как только доводилось раздобыть табак. Баловались тайком, чтобы никто не  заметил.
Но, как говорится, с кем поведёшься, от того и наберёшься. Сначала для интереса попробовал раз, потом второй. А потом и затянуло. Техникум  закончил опытным курильщиком.
Дымил всю свою жизнь до самой кончины. 

***
   За четыре года учёбы Михаил понял, что отношение к занятиям у студентов было разным. Кто-то приехал учиться и получить знания и документ на право работать специалистом на лесохимических производствах, кто-то учился ради того, чтобы как-то провести время. И таких, к сожалению, было немало. Они не заботились ни о знаниях, ни о дисциплине.
   А последняя в техникуме была строжайшей. Когда на смену Фёдору Игнатьевичу пришёл новый директор, моложе возрастом и, как некоторым сначала показалось, не такой строгий и придирчивый, требования к учащимся стали ещё жёстче.
Афонин Антон Никитич успевал везде: контролировал учёбу студентов, работал с общественными организациями, которые были созданы в техникуме, его часто видели на конном дворе и в производственных помещениях. Он выезжал в район и область и несколько раз – даже в Москву.

   Среди учащихся лишь единицы успевали по всем дисциплинам на «хорошо» и «отлично». Кто-то учился похуже, но зато принимал активное участие в жизни техникума. Были и нерадивые студенты. Немного, но были. Они пропускали занятия, частенько опаздывали, к выполнению домашнего задания относились халатно, допускали грубые нарушения во время практики.  С такими особо не церемонились.
   К ним применяли строгие меры административного воздействия: предупреждали, наказывали, лишали стипендии, самых отъявленных изгоняли из учебного заведения.
Кроме этого, те должны были в судебном порядке возместить нанесённый техникуму ущерб, то есть, все траты на обучение, и содержание за время учёбы.
Таких студентов называли рвачами и летунами.

    Однажды разнёсся слух, что из техникума сбежал Тимка Топорков –слушатель 1 курса. Учебный год почти заканчивался, и было непонятно, что его не устраивало. Правда, дисциплиной Тимка не отличался, тайком курил, иногда пропускал занятия. Но всякий раз отделывался предупреждениями. Не раз его вызывали к директору. Отбояривался Тимка, как мог, но всему есть предел. Сбежал.
Позднее выяснилось, что после практики на заводе он полностью разочаровался в выборе своей будущей профессии.
   «Нет уж, провести всю жизнь в таких условиях, извините, я не намерен. – попытался объяснить своё поведение нарушитель. – Запахи в цехе – нос воротит. А мне здоровье дороже».
   «Ишь ты, какой интеллигент нашёлся, – возмущались друзья. – Запахи ему, видите ли, не нравятся. Барышня кисейная.  Знал ведь, куда шёл учиться».
Но что случилось, то случилось.
Михаил знал Тимку. Хоть с ним и не дружил, но общаться на занятиях и на практике приходилось часто.

   А за побег пришлось расплачиваться родителям. Так же с возмещением всех затрат.  Видимо, забыл Тимка, что наказание таким «рвачам» и «летунам» – как потом значилось в распоряжении – очень суровое. Помимо возмещения материального ущерба, нарушители исключались без права восстановления в другие учебные заведения сроком на два года. Такого права был лишён и Топорков.
Строго и несправедливо, – считали студенты. Но администрация техникума полагала по-иному: обстановка в стране требует дисциплины.

   За время обучения Михаил знал несколько таких случаев. Особенно жалел он Гриньку Сухова – своего близкого друга. Сошлись они на первой практике, когда их группу отправили на одно из близлежащих производств – промартель «Красный Луч». Две недели жили в одной комнате, пили-ели из одной чашки-ложки.

   Был Гринька из бедной семьи, как называл себя – «бедного сословия», в деревне осталась одна мать с тремя младшими детьми. Тогда он поехал домой помочь убрать картошку, задержался на два дня и к сроку не вернулся. А это уже нарушение. Потом припомнили случай, как однажды его застукали с курильщиками. И хотя сам Гринька не курил, всё равно попал в чёрный список.
   Было ещё одно досадное недоразумение. Гришка однажды случайно разбил окно в общежитии. Он и стекло купил, и работу стекольщика оплатил, как требовало распоряжение директора, но факт оставался фактом: виновен.

   И вот приказ об отчислении Григория Сухова.
       – Знаешь, Миш, честно говоря, надоела эта тюремная дисциплина, – пожаловался он на прощание. – Живёшь и оглядываешься. Тут не ступи, там не скажи. Надоело.
   Они стояли у входа в общежитие и ждали коменданта, чтобы сдать ему казённое имущество.
       – Вот чего такого я нарушил? Ну, опоздал. А ведь никто даже не спросил, почему. Никто не поинтересовался,  что я дома делал те два дня. Да матери помогал. До дождей картошку надо было убрать. Она ведь у меня одна. Отец не так давно помер, а мамке теперь одной поднимать ораву. Дома-то два брата и сестрёнка. Какая от них помощь? Вот я и остался, – тихим дрожащим голосом рассказывал Гринька. – Что я теперь матери скажу? Она же так надеялась, что выучусь, в люди выйду, буду ей помогать. Я ведь из своей стипендии немного откладывал. Посылал ей с оказией.

   Михаил вспомнил, что не раз был свидетелем того, как Гринька, получив стипендию, делил её на две части. Одну убирал подальше от чужих глаз, другую носил всегда при себе.
   Можно было представить, как жилось ему на те крохи, что оставались.
Впрочем, и сам Михаил не шиковал, ему тоже приходилось экономить. За годы учёбы, подрабатывая во время каникул и на практике, он смог купить себе зимнее пальто, хоть и с рук, поношенное и немного потёртое, но зато тёплое. И послужило оно хозяину три зимы до самого окончания учёбы. Потом  приобрёл неплохой костюм, ботинки и штиблеты…

   Сдав коменданту всё, что полагалось по списку, Гринька повернулся к приятелю:
         – Проводишь до сельсовета. Мне там надо справку взять. Мамка просила.
         – Как ты теперь добираться-то будешь? Далеко до вашей деревни? Не страшно одному? Тут до Лопат всё лесом шагать надо.

***
   Деревня Лопаты находилась не так далеко, но лесная дорога была жутковатой. По обе стороны стояли высокие деревья, не пропуская свет даже в ясный солнечный день.  Поэтому дорога никогда не просыхала, ездить по ней было страшно и опасно.
Но к Лопатинском озеру, что находилось в полукилометре от деревни, ребята бегали не раз. Летом, особенно в жаркую пору, приятно было искупнуться в холодной прозрачной воде.
   Наслушавшись про него всяких небылиц и страшных историй, хотели убедиться сами, насколько всё рассказанное – правда.

   А озеро, действительно, было загадочным. В самое жаркое время, когда мелели реки и водоёмы, уровень воды здесь оставался прежним.
Никакие ручьи или родники не питали Лопатинское озеро. Вот это и было загадкой.  Вода на любой глубине чиста и холодна, её уровень в любое время года, несмотря на погодные условия – дожди или засуху, всегда оставался неизменным,
С незапамятных времён брали из этого озера воду кристальной чистоты. Считалась она целебной, использовалась для заживления ран и как средство от кожных болезней.
 
    Когда-то на берегу Лопатинского озера находился небольшой женский монастырь. Но после 1917-го года всех благочестивых монахинь, которые ухаживали за больными и убогими, разогнали. Здания монастыря, построенные из крепкого дерева, раскатали и приспособили под хозяйственные нужды.
   Всем понравилось это место. Тишина. Глухие места. И среди соснового леса – великолепное своей тишью небольшое круглое озеро.
Иногда ребятам удавалось наблюдать, как кормится дарами озера дикая цапля или, как ходит, высоко поднимая длинные ноги чёрный аист.  А разных куликов, чаек, диких уток и гусей было много.

***
      – Да я привык уже. Что для меня тридцать вёрст. К ночи дома буду. А если повезёт с подводой, то – раньше. – Гринька неторопливо застегнул свой зипунишко и шагнул к другу. – Ну, давай, прощаться. Пока…
   Они обнялись, и Михаил увидел, как глаза Гриньки предательски заблестели.
      – Ну, давай,  не отчаивайся, может всё ещё и настроится у тебя. – Слова давались с трудом, но он старался держаться. Долго ещё стоял у сельсовета и  смотрел вслед другу, который шёл всё быстрее и быстрее, не оборачиваясь, чтобы не показать свои слёзы.

   К сожалению, след Григория Сухова в Мишиной судьбе потерялся навсегда. Они больше не встречались и не писали друг другу.
А вот от Тихона Семёныча письма приходили. Деловые, серьёзные, где он строго, по-отцовски, наказывал своему крестнику учиться и головы не терять.
   Миша и учился.


 На снимке: Занятия по истории народов СССР

 Продолжение:http://proza.ru/2020/09/30/750