Времена года. Ассоциации

      Сначала приковылял январь, простуженно кашляя и сморкаясь; дрожал и  всё старался поглубже запахнуть полы своего драного тулупчика; колючим  взглядом рыскал по запечным углам и тряс жиденькой бородёнкой, клянчил подаяние. Несолоно хлебавши, ушёл, обиженный, не попрощавшись.

      Февраль неожиданно громко постучал в дверь, шумно ввалился в дом,  обшарил все углы, потом выскочил во двор; носился там, как угорелый, меж  сараев, хлопал дверьми, что-то ища; выл и бесился, как пьяный сосед и так  же неожиданно убрался, оставив после себя чистый хрустальный звон  капели.

      За февралём явился деловитый март. По-хозяйски выключил телевизор,  раскрыл толстую бухгалтерскую тетрадь, что-то долго объяснял, тыча  карандашом в окно, за которым далеко в поле тарахтел трактор, летали  вездесущие вороны и покачивали голыми ветвями деревья, будто приглашая  наружу из зимних нор. И все куда-то засобирались.

      Апрель приполз, извиваясь, будто уж. Заползал во все щели; осматривал, выискивал потаённые места, выгоняя оттуда мрак и сырость; заполнял всё шуршанием и суетой; хрустел в саду сухими прошлогодними веточками под  крики растревоженных птиц и скоро скрылся в зелени густой травы, волоча за собой длинный хвост забот.

      В наступившей тишине послышалось тихое жужжание мая. И всё наполнилось ароматом цветов. Цветы были повсюду: на подоконниках открытых настежь окон, на ухоженных клумбах, на ветвях по-праздничному  нарядных деревьев, на обочинах дорог и в бескрайней донской степи. Цветы  пылали золотом солнца и лились голубизной неба, струились белыми змейками  ландышей, полыхали алыми островками тюльпанов и заполняли, заполняли мир ароматом нежности и надежды.

      Июнь прискакал, радостный и возбуждённый, потёрся о меня мордой, игриво помахал хвостом, громко заржал и ускакал прочь — вдогонку за  табуном минувших дней. 

      Июль, мурлыча, неслышной кошачьей походкой подкрался сзади, посмотрел пристально своими жёлтыми глазами, плюхнулся в траву, вытянул  далеко вперёд передние лапы и, разомлев на солнцепёке, надолго замер: уснул.

      Август, как торопливый прохожий, остановился ненадолго в раздумье; стоял и что-то подсчитывал, поднимая лицо к небу и вновь опуская к земле, затем рассерженно погрозил небу и заспешил дальше. И небо ответило раскатами грома, и облачка пыли помчались по степи, гонимые смерчиками.

      А потом осторожно, на цыпочках подкрался сентябрь, весь перепачканный красками, с большущей палитрой и набором засохших кистей. Он бродил по округе со своей палитрой, как сумасшедший, и  раскрашивал, раскрашивал, раскрашивал.

      Октябрь строевым шагом уверенно примаршировал и замер на посту, как  часовой. При этом он сначала намекнул сентябрю, что пора, мол, и честь знать, а потом легонько ткнул в спину прикладом недотёпу, и тот потрусил  прочь, спотыкаясь и роняя краски. А когда август, что-то бормоча себе под  нос, вернулся в поисках утерянного, октябрь насупился, сердито засопел,  сжимая ружьё, нетерпеливо зашагал в ожидании, затем, не выдержав, грозно  прикрикнул, и август поспешил поскорее убраться.

      Слизняк ноябрь приполз, как всегда, непрошеный и нежеланный. Он долго лил слёзы на всё и вся, на всех жаловался, а сам то и дело норовил что-нибудь умыкнуть. Его терпели. Поддакивали. Делали вид, что сочувствуют, а  про себя думали: «Да  пошёл бы  ты ! …».

      Наверное, это продолжалось бы вечно, если бы не декабрь. Он равнодушно наступил на слизняка, и воцарилась тишина. Лишь неустанно  тикали ходики. Они отмеряли и отмеряли отрезки времени: секунды, минуты, часы. А потом заиграла негромкая музыка, и с неба посыпались миллионы снежинок. Снежинки беззвучно кружили в воздухе, не решаясь ложиться на слякотную землю, и вальсировали, вальсировали, вальсировали. И кто-то надрывно читал Блока: «И повторится всё, как встарь…».
                2004г.

Фото автора